Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

Глубоко вдохнув, собрав в кулак всю свою смелость, Дивляна опустила дрожащую руку и прикоснулась к руке девочки. Кожа ее была прохладной, как у всякого, кто слишком долго пробыл на воздухе в нежаркое время, но мягкой. Она сжала пальцами запястье, прислушалась… жилка билась!

Ух! Дивляна почувствовала такое громадное облегчение, будто с плеч свалился сам Дивинец, знаменитая ладожская сопка, могила древнего конунга Ингваря. Она вдруг обнаружила, что сама все это время, похоже, не дышала. Уже смелее она схватила девочку обеими руками за плечи и стала трясти.

– Просыпайся! – требовательно позвала Дивляна. – Ты ведь живая, да? Просыпайся, ну, быстрее!

Девочка вздрогнула и очнулась. Шевельнулись белесые ресницы, поднялись веки, на Дивляну глянули светло-голубые, будто у котенка, еще бессмысленные глаза…

– Слава Макоши! – воскликнула Дивляна.

А девочка распахнула глаза во всю ширь и резко отстранилась, бросила взгляд по сторонам и оцепенела.

– Не бойся! – Дивляна присела перед ней на корточки и снова взяла за руку. – Я тебе ничего дурного не сделаю. Как ты здесь очутилась? Почему вы все здесь лежите, что это значит? Кто вас сюда привел? Где ваши родные?

Она огляделась, потом оставила в покое девочку, которая только смотрела на нее с ужасом и недоумением, и принялась тормошить всех подряд – подростка лет тринадцати, к которому прижался братишка лет четырех, красивую пятнадцатилетнюю девушку, еще двоих мальчиков лет семи-восьми… Все были босы, с ледяными руками и ногами, в одних сорочках, и у всех обязательно на руках и на шее Дивляна видела те же наузы из красной шерстяной нити. Все матери навязывают их своим детям, и Дивляна с сестрами в детстве носила такие же, но не в таких количествах! Этих детей хотели от чего-то уберечь… Но почему они оказались ночью на жальнике, будто жертвы, почти раздетые и бесчувственные? Ни на ком не было поясов – значит, они собирались спать… Здесь, на земле?

Бегая от одного к другому, она теребила, тормошила, звала, старалась привести в чувство. Постепенно жальник оживал: девочки, мальчики, парни-подростки и юные девушки приподнимались, хватались за головы, терли глаза… Кто-то заревел, кто-то подхватил, раздались первые осмысленные голоса, старшие утешали младших. Но большинство тех, кто уж пришел в себя, не отрывали глаз от Дивляны. Ну, еще бы – красивая и совершенно незнакомая девушка, разбудившая их на жальнике, должна была показаться им видением.

Один за другим вставая на ноги, поднимая младших, они все стягивались к ней и вскоре обступили плотным кольцом.

– Кто вы такие? – Убедившись, что неподвижных, оцепеневших фигур на траве больше нет, что все уже поднялись или хотя бы очнулись, Дивляна огляделась, выискивая взглядом более взрослых. – Как вы сюда попали? Откуда вы все? И почему вы спите на земле… на жальнике? Кто вас сюда привел? Зачем?

Но ответа ей удалось добиться не сразу: даже старшие, даже те, кому было лет по тринадцать-четырнадцать, а значит, с кем уже можно было разговаривать как с разумными взрослыми людьми, поначалу только таращились на нее с немым изумлением. И чем дальше, тем сильнее в голубых глазах, смотревших на нее со всех сторон, разгорался страх. Подростки оглядывались, жались друг к другу, иные продолжали реветь.

– А кто ты? – наконец раздался чей-то робкий тонкий голос.

Дивляна обернулась и увидела ту девочку, которую разбудила первой.

– Я… Огнедева, – ответила она, немного поколебавшись.

Конечно, можно было сказать, что она – Дивомила Домагостевна, дочь ладожского воеводы, внучка Радогневы Любшанки, невеста полянского князя Аскольда… Но едва ли эти дети, живущие уже за чертой Того Света – если здесь вообще живут, – знают всех этих людей.

– А, я знаю! – помедлив, откликнулась та же девочка, и ее смышленое личико просияло. – Огнедева – это то же, что Сауле. Ты – Сауле? Ты пришла, чтобы нас спасти?

– Что такое Сауле? – не поняла Дивляна.

– Да вон она… ты! – Девочка подняла руку и указала на встающее над рощей солнце, вовсе не удивленная тем, что оно находится на небе и на земле одновременно.

Дивляна улыбнулась:

– Да, это я. Но вы кто такие? Откуда вы родом?

– Мы из Межи, – вступил наконец в разговор один из подростков. – Кореничи мы.

– А мы – Синеличи! – подхватил другой голос.

– И где ваша Межа?

– Вон там. – Ей показали в другую сторону, где зеленел лес.

– Но почему вы здесь, а не в Меже? Кто вас привел сюда?

– Это… – Подросток хотел ответить, но голос его почему-то прервался, на глазах заблестели слезы… – Это она…

– Ее игрецы! – таким же дрожащим голосом подхватил кто-то.

– Нас… хотели… съе-е-е-есть… – прозвучал еще один надрывный от подступивших слез голос же окончательно перешел в плач.

И тут дружно зарыдали все – мальчики и девочки, совсем маленькие и постарше. Дивляна беспомощно огляделась, чувствуя себя незадачливым пастухом среди ревущего стада. И такой глубокий, застарелый ужас слышался в этом плаче, такая безнадежность, что ее мороз продрал по коже и захотелось бежать. Несмотря на яркое солнце, синее небо, живую зелень и тепло вокруг, ей стало жутко. Она действительно попала на Ту Сторону, где творятся какие-то страшные, непонятные, жестокие дела! Она и правда забрела в какую-то ужасную баснь, из тех, которыми пугают непослушных детей.

И тут у нее отлегло от сердца: на опушке, откуда она пришла, мелькнуло несколько знакомых фигур – сперва вышел братец Селяня с озадаченным лицом, потом Душила и Осташка. Обернувшись, тот торопливо махнул кому-то рукой, и появился Белотур, а за ним Велем. Все были растрепанные, явно еще не умытые, кое-как подпоясанные, Селяня даже босиком – видимо, проснулись, обнаружили исчезновение своей Огнедевы и кинулись во все стороны искать пропажу. И надо было видеть их лица, когда они обнаружили Дивляну – на чужом жальнике, в окружении незнакомой ревущей детворы!

А она, пробившись через толпу, бросилась к своим, схватила Велема за руку и затеребила, не давая ему раскрыть рта:

– Они лежали здесь, они лежали прямо на земле! Я думала, они все мертвые!

Заметив чужих мужчин, дети перестали реветь, сбились в тесную кучку и замолчали, настороженно их оглядывая из-под падающих на глаза светлых влажных волос. Теперь было видно, что они все или почти все близкие родичи – одинаковые узоры на рубашках, очень схожие лица, как и бывает в родах, где жизнь проживают бок о бок и даже думают одинаково.

– Они из Межи, – пояснила Дивляна. – И их кто-то хотел съесть…

Один из мальчишек вдруг сорвался с места и бросился бежать. Другие тоже встрепенулись. На опушке того леса, за которым, по словам детей, находилась Межа, появились люди – мужики с кое-как завязанными поверх сорочек поясами, женщины в поспешно намотанных убрусах, с заплаканными лицами. Сорвавшись с места, дети кинулись к ним, женщины бежали им навстречу, причитая на ходу, а мужчины настороженно и враждебно разглядывали чужаков. Многие сжимали топоры…

Белотур поднял руку, словно призывая к вниманию, и сделал шаг вперед. Несмотря на простую одежду, весь его облик был полон уверенной силы и дышал привычкой повелевать – он был безоружен, но местные попятились.

– Здоровы будьте, люди добрые! – окликнул он. – Чьего вы роду, чьего племени?

– Мы-то – Кореничи межевские. – Один из мужиков вышел вперед, еще сжимая топор в опущенной руке. Лет ему было на вид сорок с чем-то, а светлые волосы и голубые глаза позволяли предполагать в нем отца или деда кого-то из озябших детишек. Судя по беспокойным взглядам, которые он невольно бросал, в детской стайке и впрямь имелись его потомки. – Я – Милоум, Кручинович сын, Пытигневов внук. Со мной братья мои Кореничи, а еще Синеличи, себры наши и сваты. Земля эта наша, уж пятое колено наших родов ею владеет. А вы кто и что на нашем жальнике родовом делаете?

– Я – Белотур, Гудимов сын, Ратиборов внук, брат полянского князя Аскольда и князя Святослава Всеволодовича внук. Здесь дружина моя киевская и сваты мои ладожские. Вон – Велемысл Домагостевич, сын воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Держим путь из Ладоги в полянскую землю, в Киев-город. Кому дань даете?

– Князю смолянскому Громолюду Удачевичу – уж пять лет как. А до того давали кривичскому князю Велебрану.

Белотур кивнул: он знал, как произошла эта перемена.

– Это она нас оживила! – раздался рядом знакомый тонкий голосок, приглушенный почтением к старшим, но, тем не менее, Милоум обернулся.

Держась за руку женщины средних лет, рядом стояла та восьмилетняя девочка с костяной птичкой на шее.

– Это она! – Девочка показала на Дивляну. – Батя, это Сауле. Она сама сказала. И она нас оживила.

Милоум вытаращил глаза. Он и раньше приметил Дивляну, стоявшую между Белотуром и Велемом, и, наверное, задумался бы, что это за красивая девушка в самой поре, но без обычной девичьей тканки на голове, если бы у него было на это время. Но… Сауле? Само солнце, почему-то сошедшее на землю?