Россия загробная - Алексей Поликовский

— Какой твой анализ? — спросил он своего зама, когда они уединились в кабинете на втором этаже. Кабинет был уже оборудован так, чтобы защитить его от прослушки. В тумбе письменного стола была установлена аппаратура, фиксирующая любое постороннее излучение, если бы оно появилось в этих стенах. И все же директор спецслужбы по старой доброй привычке снял трубку с телефонного аппарата и положил ее на стол. Тяжелым подозрительным взглядом он смотрел на горшки с цветами на подоконнике. Почему не вынесли отсюда горшки? Все предметы и люди вызывали у него подозрение. — Каких ты ожидаешь событий?

— После такого уже и не знаю я, чего ожидать! — Охранителев зло двинул квадратной волевой челюстью. У него было коричневое лицо с грубыми морщинами. Руки у него были крупные и тоже коричневые. Пол-жизни он проработал в Африке и Азии, где руководил деятельностью бесчисленных племенных партизанских армий. Он их стравливал в интересах Москвы, мирил в интересах Москвы и в интересах Москвы пил с вождями африканскую жгучую самогонку. В его домашнем фотоальбоме были фотографии, на которых он был снят со связкой бананов на шее и огромным пистолетом "Люгер" в руке. Старые кадры, самые надежные кадры в стране. В молодых директор ФСБ Затрапезников не верил, кишка тонка, только о деньгах думают. — Чего-чего, но отмены смерти я никак не ожидал, Петрович!

— Никто не ожидал, — сдержанно сказал Затрапезников, самим тоном подчеркивая, что не следует отвлекаться от главной темы разговора. — Изучение оперативной обстановки приводит к выводу, что возможны неожиданности. Ты как, хорошо тут осмотрелся? Готов?

— Эти физики… ты сам понимаешь… сложный контингент. Какие неожиданности?

— Думаю, надо смотреть за окрестными лесами. А Вермонт этот… он как?

— Мальчишка себе на уме.

— За ним смотрят?

— Накрыли уже колпаком. Хотелось бы знать, чего ожидать и откуда.

— Есть утечки, — директор спецслужбы вздохнул с усталостью человека, знающего, что потребность людей в болтовне не имеет границ. — Знаю, что коммунисты уже собирались в узком составе и обсуждали проблему.

— Эти? — в презрительном движении тяжелой челюсти Охранителева была оценка.

— Эти. Разойдется я, думаю, в двое суток… За двое суток ты тут, уж будь добр, замкни город так, чтоб мышь не проскочила… Весь спецназ тебе отдали, сами голые теперь сидим… Тут черед два дня такой шум будет!

— Я понимаю. Чего ждать, скажи? Что говорят аналитики? — он имел в виду аналитический отдел службы, состоявший из ста сорока профессионалов анализа, день и ночь писавших варианты развития событий.

— Жди всего. Из лесов террористов. На автобусах подъедут агенты ЦРУ. На электричках прибудут британцы. Моссад наверняка уже тут, и давно. Но это полбеды, мы с коллегами работаем, работали и будем работать… Хуже другое, сейчас со дна начнет тучами всплывать всякая дрянь. Начнут тут бизнесменничать, приватизировать… Ты понял, о ком я? Ты жди, скоро явятся устраивать тут первые ООО… Жди изо всех сил, ты понял!?

— Так точно, товарищ генерал армии.

Они помолчали, глядя друг на друга. И у начальника службы, и у его заместителя были мрачные лица. Они видели в своей жизни все: и ночную толпу, которая в том страшном августе собиралась штурмовать здание Комитета, и тот подъемный кран, который взял Феликса Эдмундовича за шею и под улюлюканье хулиганов вздернул в ночное небо, и падение Службы, и ее медленный трудный возврат, и новый расцвет, когда крышевать приходилось чуть ли не всю российскую экономику.

— Послушай, Владимир Петрович…. Зам замялся, ухмыльнулся, двинув тяжелой челюстью вправо-влево, трубно хмыкнул мощным носом и опять задумчиво подвигал челюстью. В разрезе камуфляжа была видна тельняшка и шея борца. — Позволь тебя спросить… Ты сам-то в это веришь?

— Президент звонил. Прямое приказание президента.

— Я не про то. Сам-то ты веришь в это? В то, что этот мальчишка… открыл… — слова с трудом продиралась через его внезапно охрипшее горло, — что ее теперь нет? Такое даже сказать ему было трудно. Как такое выговорить? В последние годы генерал-полковник Охранителев ходил в церковь по праздникам, молился Матроне Московской и слышал, как говорят об Иисусе, что он "смертию смерть попрал". И видел он это попирание смерти смертию как нечто высокое и торжественное, доступное только избранным святым людям, к которым он себя ни в коем случае не относил. В Африке ему и убивать приходилось, собственноручно. В своих молитвах этот человек с волевым генеральским лицом и широченной грудью просил простить ему некоторые вещи, совершенные во время войны племен тутси и хуту… Об этих кошмарных вещах он не рассказывал никому, даже жене. А теперь вдруг какой-то Чебутыкин смертию смерть попрал? — В то, что… в то самое… в это… что… веришь ты? веришь ты, что теперь ее нет?

Тяжелый, грузный мужик Охранителев робко и смиренно ждал ответа от своего начальника. Был он вообще-то непробиваем, как стена, мрачен, как танк, но в эту секунду на тяжелом выдубленном лице старого спецслужбиста Охранителева, в обычно хмурых его неприязненных глазах мелькнуло что-то человеческое и живое.

— Не знаю, что тебе сказать, — со вздохом отвечал директор ФСБ Затрапезников, поднимаясь. Он не хотел даже думать об этом. Он готов был исполнять приказ, а думать о таких сложных материях… это он не обязан. — Ты бы со своим духовником поговорил… с отцом Филаретом. Он тебе эти материи лучше меня объяснит… Ты уж постарайся тут для нас всех, чтобы без неожиданностей.

5.

Анна Вивальда в длинном парчовом пиджаке цвета золота вышла в зал ожидания аэропорта Шереметьево. Была ли у нее под пиджаком юбка или хотя бы маленькие короткие шортики, было неясно даже самым внимательным наблюдателям. Она была в красных босоножках на высоких черных каблуках. Одна из ее щиколоток была украшена вытутаированной розочкой. В истерике забились фотовспышки. Анна Вивальда шла по залу в сиянии фотовспышек с отрешенно-капризным выражением длинного и некрасивого лица. Два фотографа бежали вслед за ней как собачки. Еще трое стояли, опустившись на одно колено, и как только она появилась, открыли огонь из своих мощных "Никонов". Еще пяток фотокоров пятилась перед ней, задом налетая на людей; к лицам у них были намертво приставлены аппараты. А позади нее, в десяти метрах, в облаке самых дорогих парфюмерных ароматов торжественно двигалась свита: впереди картинно выступал стилист Паоло Зазнобо, высокий итальянец с лицом кинозвезды, вслед за ним шагала на своих многометровых ногах массажистка Элен Делакруа, статная красавица с высокомерной улыбкой дивы, а потом, посмеиваясь, шел длинноволосый менеджер Джон Фенимор Купер Дакоста, в прошлом испанский аристократ и гонщик Формулы 1, ныне ворочавший большими делами в шоу-бизнесе; а дальше еще какие-то веселые люди в хиповом тряпье, купленном в лондонских бутиках за тысячи евро, одни бритые наголо в лучших парижских салонах красоты, другие с растаманскими косичками, заплетенными личными парикмахерами и по совместительству наркодилерами. Замыкали процессию грузчики, толкавшие перед собой платформу с пятнадцатью баулами, кофрами и чемоданами, набитыми самыми разными вещами, с которыми Анна Вивальда никогда не расставалась, потому что без этих вещей не могла обойтись и нескольких минут.

Весть о том, что Анна Вивальда вышла, мгновенно распространилась по аэропорту. По залу стремительно неслись люди с чемоданами на колесиках, надеясь, что им удастся хотя бы одним глазом глянуть на певицу, каждое появление которой всегда сопровождалось скандалом. Она падала в бассейны, попадала под машины, вступала в драки с папарацци и сдергивала скатерти со столов в ресторанах, недовольная обслуживанием. Синие и красные формы стюардесс вмешались в толпу: рискуя опоздать на свои борта, уже готовые к вылету, девушки энергично проталкивались в первые ряды, чтобы собственными глазами увидеть ту, которой они подражали прической, манерой улыбаться, манерой ходить, чуть покачиваясь на длинных тощих ногах, и даже выражением сильно подведенных глаз. Вдруг из толпы вылетел толстенький господин в тирольской шляпке с маленьким перышком и, упав на одно колено, картинно протянул Анне Вивальде букет пунцовых роз.

Анна Вивальда на ходу взяла розы рукой в фиолетовой замшевой перчатке. Ее огромные, сильно подведенные, а проще говоря, намалеванные на бледном лице глаза скользили по лицам людей с плаксивым и горьким выражением затянувшейся меланхолии. На улице ее уже ждал длинный белый лимузин с черными стеклами и плоской тарелкой спутниковой антенны на крыше. Кто-то открыл для нее дверцу. Белые вспышки забились в новой истерике, толпа в восторге качнулась в сторону певицы, но охранники с выбритыми затылками мгновенно создали непроходимый кордон. Перед восхищенной публикой еще раз мелькнуло длинное унылое лицо в обрамлении черных волос, длинные губы с родинкой, тощие икры. Толпа взревела в восторге. Лимузин медленно тронулся.