Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Отношения матери и сына со стороны могли показаться обыденными. Джордж иной раз навещал ее по вечерам, когда она, больная, сидела в своей комнате у окна. Он присаживался рядом, и они вместе смотрели в окно, поверх крыши небольшого деревянного дома на Главной улице. Стоило повернуть голову, и через другое окно они видели переулок позади лавок Главной улицы и черный ход пекарни Эбнера Грофа. Не раз им случалось наблюдать сценку из жизни захолустья. На пороге пекарни появлялся Эбнер Гроф. В руке он держал палку или пустую бутылку из-под молока. Эбнер уже давно вел войну с серой кошкой аптекаря Сильвестра Уэста. Мать и сын видели, что кошка опять прошмыгнула в дверь пекарни, потом стремглав выскочила оттуда, а за нею, размахивая руками и бранясь, мчался сам пекарь. У него были подслеповатые красные глазки, черные волосы и борода в муке. Случалось, Эбнер приходил в совершенное неистовство. Врага уж и след простыл, а он все швырял куда попало битые бутылки, палки и даже орудия своего ремесла. Однажды он разбил стекло в лавке хозяйственных товаров Сининга. А тем временем серая кошка обычно отсиживалась в переулке за ящиками с битым стеклом и мусором, над которым жужжал черный рой мух. Как-то, наблюдая в одиночестве долгий и бесплодный приступ ярости Эбнера, Элизабет закрыла лицо своими узкими белыми ладонями и заплакала. С тех пор она перестала смотреть в переулок и старалась не думать в поединке бородатого пекаря с кошкой. Эта сцена с ужасающей наглядностью напоминала ей ее собственную жизнь.

Когда мать и сын по вечерам молча сидели наедине, их охватывало смущение. Спускалась тьма, к вокзалу подходил вечерний поезд. С улицы доносился стук шагов до дощатому тротуару. После отхода поезда на станцию надвигалась тяжелая тишина. Иногда слышно было, как по платформе тарахтит багажная тележка носильщика Скиннера Лизона. С Главной улицы доносился мужской смех. С шумом захлопывалась дверь багажной камеры. Джордж Уилард поднимался и, не глядя, нащупывал дверную ручку. Случалось, что он в темноте наталкивался на стул и со скрипом волочил его по полу. У окна сидела больная женщина, неподвижная, безучастная. Ее белые, бескровные руки бессильно свисали с подлокотников кресла.

— Пойди погуляй с товарищами, — говорила она, стараясь нарушить неловкое молчание. — Хватит тебе сидеть взаперти.

— Что ж, я, пожалуй, пройдусь, — смущенно запинаясь, отвечал Джордж.

Летом постояльцы гостиницы «Новый дом Уиларда» обычно покидали свой временный приют. Однажды июльским вечером, когда длинные коридоры опустевшего дома, освещенные тусклыми керосиновыми лампами, тонули во мраке, с Элизабет Уилард случилось происшествие. Уже несколько дней она лежала в постели больная, а сын все не приходил ее проведать. Она тревожилась. Тревога разожгла догоравшие в ней искры жизни, и они вспыхнули пламенем. Она поднялась с постели, оделась и, вся дрожа от обуревавших ее страхов, торопливо направилась по коридору к комнате сына. Она шла, тяжело дыша, то и дело прислоняясь к стене; она ускоряла шаг, браня себя в то же время за нелепые опасения.

«Наверно, мальчик занят своими делами, — успокаивала она себя. — Вот и все. Может быть, по вечерам он уже гуляет с девушками».

Элизабет Уилард боялась попадаться на глаза постояльцам гостиницы, которая когда-то принадлежала ее отцу, а потом перешла в ее собственность, о чем свидетельствовал документ в окружном суде. У гостиницы был жалкий, обшарпанный вид, с каждым днем постояльцев становилось все меньше, и ей казалось, что она сама выглядит такой же обшарпанной и жалкой. Обычно она сидела у себя в комнате в дальнем углу дома, а когда хватало сил, прибирала постели в комнатах жильцов. Эту работу она предпочитала всякой другой, потому что ею можно было заниматься, когда постояльцы уходили в город заключать сделки с торговцами Уайнсбурга.

Дойдя до комнаты сына, мать опустилась на колени у двери и прислушалась. Услышав, что мальчик ее ходит по комнате и что-то тихо говорит, она улыбнулась. Привычка Джорджа разговаривать с самим собой доставляла матери особую радость. Ей казалось, что от этой привычки еще крепче делались связывающие их тайные нити. Сколько раз шептала она: «Это он все ощупью бродит, ищет… Хочет найти себя… Он у меня не какой-нибудь чванливый бахвал, нет, в нем что-то втайне зреет и крепнет. Это то самое, что когда-то я убила в себе».

Больная женщина, стоявшая на коленях в темном коридоре, поднялась и направилась обратно. Она боялась, что сын откроет дверь и застанет ее врасплох. Она хотела свернуть в другой коридор, но внезапный приступ слабости вынудил ее остановиться. Она держалась за стену, собираясь с силами. Сын ее оказался дома, и теперь мать успокоилась. Как много времени провела она в постели наедине с тревожными мыслями, которые сначала были крошечными карликами, а потом превратились в страшных великанов! Теперь они все сразу исчезли. «Я пойду в свою комнату и усну», — пробормотала она благодарно.

Но Элизабет Уилард не пришлось пойти в свою комнату и уснуть. Когда она, дрожа от слабости, стояла в темном коридоре, дверь из комнаты сына растворилась, и на пороге показался отец Джорджа — Том Уилард. Льющийся из окна свет падал на него. Он стоял, держась за ручку двери, и продолжал говорить. И слова его привели женщину в неистовую ярость.

Том Уилард мечтал, чтобы его сын сделал карьеру. Себя самого он причислял к людям, которым сопутствует успех, хотя ни одно из его начинаний успеха не имело. И все же стоило ему отойти подальше от гостиницы, где грозила встреча с женой, как он приосанивался и начинал изображать из себя одного из влиятельнейших отцов города. Ясно, что сын Тома Уиларда должен выйти люди. Ведь это он пристроил сына в редакцию «Уайнсбургского орла». И теперь строгим голосом Том Уилард делал сыну отеческое внушение.

— Имей в виду, Джордж, пора тебе встряхнуться, — наставлял его отец, Уилл Хендерсон мне уже три раза на тебя жаловался. Слоняется, говорит, часами, не слышит, когда окликнут, и вообще держит себя как девчонка-деревенщина. Что с тобой? — Том Уилард добродушно рассмеялся. Ну, ты, конечно, возьмешь себя в руки. Так я ему и сказал. Ты у меня не дурак и не баба. Сын Тома Уиларда сумеет встряхнуться. Я могу быть спокоен. К тому же то, что ты мне сейчас сказал, многое объясняет. Значит, попробовав газетной работы, ты решил стать писателем. Что ж, пожалуй, я не против. Только для этого тоже надо встряхнуться, а?

Том Уилард быстро зашагал прочь и спустился по лестнице в контору. Стоявшая в темноте женщина слышала, как он смеется, о чем-то разговаривая с постояльцем, который было задремал в кресле у дверей конторы, коротая скучный вечер. Она опять направилась к комнате сына. Она шла по коридору, и слабость словно рукой сняло. Тысячи мыслей вихрем проносились в мозгу. Но, услышав из-за двери шум пододвигаемого стула и скрип пера по бумаге, она повернулась и снова пошла к себе.

В этот миг жена хозяина уайнсбургской гостиницы, неудачница Элизабет Уилард, приняла решение. После многолетних и обычно бесплодных размышлений оно созрело наконец в ее мозгу.

— Пришла пора, — прошептала она, — надо действовать. Моему сыну грозит опасность, и я должна его спасти.

Ее особенно волновало то, что отец и сын разговаривали спокойно, словно прекрасно понимали друг друга. Элизабет много лет ненавидела мужа. Но ее ненависть не была направлена против него лично. Словно муж был частью чего-то другого, что было ей ненавистно. А теперь, после нескольких слов, сказанных им в коридоре, Том Уилард стал воплощением всего, что она ненавидела. Она стояла в темной спальне, сжав кулаки, глаза ее горели; потом она подошла к висящему на стене полотняному мешочку и, вынув из него длинные ножницы сжала их в руке, словно кинжал.

— Я убью его, — громко сказала она. — Он стал голосом зла, и я убью его. А когда я убью его, в моей груди что-то разорвется, и я тоже умру. Так будет лучше для всех нас.

В дни юности, до брака с Томом Уилардом, Элизабет не отличалась безупречной репутацией. Несколько лет она, как говорится, «бесилась». В ярких, кричащих платьях она разгуливала по улицам Уайнсбурга с заезжими коммивояжерами, которые останавливались в гостинице отца, и жадно выспрашивала у них о жизни в больших городах. Однажды она всполошила весь Уайнсбург: в мужском костюме она проехалась на велосипеде по Главной улице.

В мыслях высокой темноволосой девушки царило смятение. Владевшее ею беспокойство выражалось двояко. Прежде всего она жаждала перемены. Ей хотелось, чтобы жизнь ее была полна непрерывного быстрого движения. Это привело ее к мысли о сцене. Она мечтала попасть в бродячую труппу и странствовать по свету, постоянно встречать новые лица и отдавать людям частицу своей души. И порой по ночам, мечтая об этом, она совсем теряла голову. Но все попытки поговорить с актерами, которые, приезжая в город, останавливались в гостинице, ни к чему не приводили. Они не понимали, чего она хочет. А если ей удавалось кое-как выразить волновавшие ее чувства, они смеялись.