Потерянный континент - Эдгар Берроуз

- Нам не остается ничего другого, - наклонился я над аппаратом.

- Они не выдержат, сэр, - возразил он.

- А вы можете предложить что-нибудь получше? - спросил я.

- Нет, сэр, - ответил он.

- Тогда задайте им перцу, лейтенант, - рявкнул я и повесил трубку.

И минут двадцать "Колдуотер" брыкался среди океана с тремя моторами. Сомневаюсь, что он продвинулся хоть на фут, но все же этого было достаточно, чтобы держать нос по ветру и, наконец, не приближаться к тридцатому.

Джонсон и Алварес стояли около меня, когда вдруг, без каких-либо видимых причин, нос корабля мгновенно развернуло и судно упало в пучины океана.

- Полетели остальные три, - сказал я и говоря это, я случайно посмотрел на Джонсона. Мне показалось, что губы его изогнулись в легкой удовлетворенной улыбке. Не знаю, может быть, мне и показалось, но плакать и рыдать он, во всяком случае, не стал.

- Вас всегда интересовало, сэр, великое незнаемое по ту сторону тридцатого, - проговорил он, - теперь у вас появилась прекрасная возможность удовлетворить ваше любопытство. - И теперь я уже с полной уверенностью мог видеть, как легкая усмешка искривила его верхнюю губу. По-видимому, от меня ускользнул легкий налет непочтительности в его тоне или манерах, что однако, заметил Алварес, так как он стремительно накинулся на него:

- Если лейтенант Тарк пересечет тридцатый, то и мы все пересечем его, и да поможет Бог тому офицеру или рядовому, что упрекнет командира за это!

- Я не желаю участвовать в государственной измене, - огрызнулся Джонсон. - Предписания совершенно ясно говорят о том, что в случае пересечения тридцатого все полномочия переходят к вам, и вы будете обязаны взять лейтенанта Тарка под арест и немедленно предпринять все возможное для возвращения корабля в Пан-Американские воды.

- Мне известно не будет, что "Колдуотер" пересек тридцатый, думаю, что никто из команды тоже об этом знать не будет, - с этими словами Алварес выхватил из кармана револьвер и прежде, чем я или Джонсон смогли ему воспрепятствовать, выпустил по пуле в каждый из приборов, находящихся на мостике, навсегда выведя их из строя.

Затем он отдал мне честь и удалился с мостика как истинное воплощение лояльности и дружбы: ведь если никто из команды и не сможет узнать, что лейтенант Джефферсон Тарк провел свой корабль по ту сторону тридцатого, то все узнают, что первый помощник совершил преступление, наказуемое разжалованием и смертью. Джонсон повернулся и пристально посмотрел на меня.

- Следует ли мне взять его под арест? - спросил он.

- Ни вам, - ответил я, - никому другому я бы не советовал.

- Вы соучастник преступления! - гневно закричал он.

- Мистер Джонсон, вы можете спуститься вниз, - сказал я, - и заняться распаковыванием запасных приборов и укреплением их здесь, на мостике.

Он отсалютовал и оставил меня, а я некоторое время простоял, уставившись на бушующие волны, погруженный в горькие мысли о несправедливой судьбе, постигшей меня, и о печали и позоре, которые я невольно навлек на свою семью.

Радовало меня только то, что у меня нет ни жены, ни ребенка, которым пришлось нести бремя позора до конца жизни.

Размышляя о своем невезении, я еще более ясно, чем ранее, увидел несправедливость закона, утверждающего мою вину, и как естественный протест против несправедливости, во мне росло чувство гнева и параллельно я ощущал тот дух, что когда-то древние называли духом анархии.

Первый раз в моей жизни я почувствовал, что во мне, независимо от моего желания и сознания, все восстает против обычаев, традиций и даже правительства. Во мне буквально поднялась волна возмущения, начавшись с еретического сомнения в святости установленного порядка вещей - фетиша, правившего Пан-Америкой в течение двухсот лет и основывающегося на слепой вере в непререкаемость предвидения давно изживших себя догматов Пан-Американской федерации - и завершившись непоколебимой решимостью защищать свою честь и жизнь до последней капли крови в борьбе против слепых и бесчувственных предписаний, для которых неудача и измена - одно и то же.

Необходимо заменить испорченные приборы на мостике: каждый на борту должен знать, когда мы пересечем тридцатый. А после этого я должен сохранить то душевное состояние, что охватило меня, воспротивиться аресту и настоять на том, что я сам верну свой корабль, оставаясь на своем посту до самого возвращения в Нью-Йорк. И вот там-то я сам доложу обо всем и потребую довести до общественного мнения запрос о необходимости навсегда стереть мертвые линии на морях.

Я знал, что я прав. Я знал, что нет более верного, чем я, офицера в морской форме. Я знал, что я хороший офицер и моряк, и был не согласен с разжалованием и увольнением, которые мне грозили только потому, что какие-то доледниковые окаменелости объявили двести лет назад, что никто не имеет права пересекать тридцатый.

Но, даже занятый этими размышлениями, я продолжал выполнять свои обязанности. Я проследил за тем, чтобы был брошен якорь и команда уже закончила исполнение своего задания; "Колдуотер" мгновенно повернулся по ветру и ужасающая бортовая качка, вследствие того, что его болтало, стала гораздо слабее.

Потом я увидел, что Джонсон спешит на мостик. Глаз его был подбит и уже наливался синевой, губа разбита и кровоточила. Позабыв обо всем, белый от ярости, даже не отдав чести, он буквально взорвался:

- Лейтенант Алварес напал на меня! Я требую, чтобы он был взят под арест. Я застал его на месте преступления - он ломал резервные приборы, и когда я попытался помешать, он набросился на меня и избил. Я требую, чтобы вы арестовали его!

- Вы забываетесь, мистер Джонсон, - сказал я. - На корабле командуете не вы. Я сожалею о поведении лейтенанта Алвареса, но не могу позволить себе забыть о том, что причиной его поведения являются верность, самопожертвование во имя дружбы. Будь я на вашем месте, сэр, я бы последовал его примеру. В дальнейшем, мистер Джонсон, я намерен продолжать командовать кораблем, даже в том случае, если он пересечет тридцатый, и требую безоговорочного подчинения любого члена команды и офицеров до тех пор, пока не буду освобожден от своих обязанностей офицером более высокого звания уже по прибытии в порт Нью-Йорка.

- Вы хотите сказать, что вы собираетесь пересечь тридцатый и избежать ареста? - он уже практически вопил.

- Вот именно, сэр, - ответил я. - А теперь вы можете спуститься вниз и когда вы найдете нужным вновь обратиться ко мне, то будьте любезны вспомнить о том, что я ваш командир, и в качестве такового меня следует приветствовать, отдавая честь.

Он вспыхнул, секунду помедлил, затем отдал честь и, повернувшись на каблуках, покинул мостик. Вскоре появился Алварес. Он был бледен, и за те несколько минут, что мы не виделись, постарел, казалось, лет на десять. Отсалютовав, он очень просто и прямо рассказал мне, что он наделал, и попросил, чтобы я велел взять его под арест.