Проза и публицистика - Иннокентий Федоров-Омулевский

   Побледнел ведь губернатор-от, как меня увидал! слышь, и гости-то его все тоже побледнели, али уж мне втупоре так показалось... Не дала я это им опомниться, показала губернатору-то на кровь-от на платьишке, да только и вымолвила:

   – Вот, мол, полюбуйтесь, ваше превосходительство, на свое греховное дело! Сдержала, мол, я свое слово!

   Да так тут, на месте-то, где стояла, об пол и грохнулась... Ахти-хти-хти-хти, господи, господи! Опосля, как я уж в остроге сидела, губернатор-от, этот самый, приезжал острог осматривать: прокурор с ним был. Вошли они это и в нашу половину. Губернатор-от меня и заметь.

   – Это, мол, не почмейстерская ли девка? – у прокурора спрашивает.

   А сам-от побледнел весь.

   – Точно так-с, – говорит прокурор,– она самая. За то, мол, и за то судится...

   Только губернатор-то ведь не дал ему сказать...

   – А! – говорит, да глухо таково.– Знаю. Ах ты... сибирячка этакая!

   Задохся, слышь, совсем: повернулся, да и вышел скорешенько таково. Вот с этого самого, государь мой, и прозвали меня сибирячкой да так и зовут все. Спервоначалу меня бабы острожные так прозвали, вишь, оно слышали, чего губернатор-от мне сказал; а после и Филиппушка стал меня так звать, поглянулось ему, слышь ты... Так вот я, государь мой, и попала опять на свою родимую сторонушку... Кнутом ведь, слышь ты, меня били: с тех самых пор вот спинушка-то и болит к ненастью – ломит, слышь... Ахти-хти-хти-хти, господи, господи!

   Старушка остановилась, едва переводя дух. Хотя в избе было и темно, но мне как-то сердцем виделось, что по увядшему лицу ее текли горячие слезы, такие же юные и свежие, как ее рассказ, такие же горькие, как его содержание, и такие же мучительные, как ее душевная рана, не зажившая вполне до такой глубокой старости!

   – А с Филиппом-то, бабушка, вы так уже больше и не встречались, что ли? – спросил я погодя, когда она немного поуспокоилась.

   – Чего ты это, государь мой! а старик-от мой на что? Он ведь и был Филипка-то!

   Неожиданность этого ответа чрезвычайно сконфузила меня: я только теперь вспомнил, что действительно хозяина моего звали Филиппом Тимофеичем.

   – Да он еще чего сделал, Тимофеич-то мой! – прибавила неожиданно старушка, видимо довольная своей памятью.– Он вот какую, государь мой, штуку удрал... Как приехал из Москвы-то да как про меня ему все рассказали, он и поди к губернатору: "Заел ты, мол, ваше превосходительство, мою Настю! Подлец, мол, ты!" Вот чего! Так мы по одной дорожке с ним и пошли; он ведь это нарочно для того и сделал. А обвенчались уж мы с ним здесь, на поселении то есть, много годков спустя. А только, могу тебе сказать не хвастаясь, государь мой, я ему в руки досталась как есть голубицей невинной... вот те Христос! Хоть его самого спроси... Это уж как перед богом! Одначе, государь мой, приятного тебе сна желаю! – заключила со вздохом старушка.

   Я от всего сердца пожелал ей того же. Но сам я долго не мог заснуть: перед глазами у меня беспрестанно восставала, со всеми своими действующими лицами, эта вопиющая драма, ежедневная, правда, но, может быть, потому именно и неведомая счастливым и сильным мира сего... Зато, когда на другой день я проснулся в одиннадцать часов утра, мне живо почувствовалось, что нигде еще не засыпал я, совершенно уверенный в своей безопасности, с таким наслаждением и беспечностью, как заснул под кровом этой энергической пары!

   День стоял чудесный: теплый, светлый. Лошади мои были уже готовы. Вся семья вышла проводить меня, как родного, до ворот своего дома.

   Я, признаюсь, едва не заплакал, садясь в кибитку: так мне было жаль оставлять этих добрых, простых людей... Сын хозяина, красивый парень, каких мне редко удавалось видеть, молодецки вскочил на козлы. Сестра вынесла ему позабытые рукавицы; он игриво ущипнул ее за шею, а она поправила ему за это волосы под шапкой...

   – Ну, с богом! Трогай, парень! – заключил хозяин наше трогательное прощание.

   – Напредки просим тебя, государь мой! – кланялась мне любовно старушка.

   – Лихом не поминайте! Смотри, Ваня, шапку не потеряй! – кричала Дуня.

   Но мы уж мчались во весь дух свежих сил...

ПРИМЕЧАНИЯ

   Предлагаемый том включает основные прозаические сочинения И. В. Федорова-Омуловского, в том числе публицистику. Исключение составляет лишь роман "Шаг за шагом", неоднократно издававшийся в советское время. В настоящее издание включены произведения, опубликованные в дореволюционном (Омулевский (И. В. Федоров) Полн. собр. соч. в 2-х т. Спб., 1906) и советском изданиях (Омулевский И. Шаг за шагом. Романы, рассказы. Иркутск, 1983. "Литературные памятники Сибири"). Часть прозаических сочинений И. В. Омулевского впервые вводится в научный и читательский обиход, печатается с черновых автографов, хранящихся в личном фонде писателя (ЦГАЛИ, ф. 371, ед. хр. 2, 5, 6). Публицистика воспроизведена по журнальным публикациям 70–80-х гг. XIX в.

   И. В. Омулевский много и активно печатался в периодической прессе демократического направления: "Современнике", "Русском слове", "Искре", "Будильнике", "Женском вестнике", "Луче", "Петербургском листке", "Наблюдателе", "Веке", "Художественном журнале", "Живописном обозрении" и "Восточном обозрении", позже перенесенном из Петербурга в Иркутск. В Сибири он сотрудничал в газете "Амур" и других местных изданиях. Цензурный гнет, зачастую прямое запрещение уже подготовленных публикаций и, кроме того, многочисленные технические изъяны (неточное написание собственных имен, географических названий, многочисленные стилистические погрешности) сказались на особенностях многих текстов, специфических трудностях работы с ними.

   Яркая гражданственность, все более углублявшаяся революционность И. В. Омулевского вызывали усиленное внимание цензуры к его сочинениям. В фонде Главного управления по делам печати (ЦГИА СССР, ф. 776) и в фонде Петербургского цензурного комитета (ЦГИА СССР, ф. 777) сохраняется множество дел о их запрещении. Сошлемся в этой связи всего на один пример – "О запрещении стихотворения "Почему?" для ж. "Дело". 10 февраля 1872 г. Петербургскому цензурному комитету вменялось "стихотворение Омулевского "Почему?" к напечатанию не допускать" как "содержащее протест против социального положения нашего общества". Приведем и текст запрещенного стихотворения, характеризующего политические настроения писателя:

   Пусть говорит, что мир широк,

   Что жизнь – широкая дорога,

   Что в данный вам короткий срок

   На свете можно сделать много.

   Но почему же в мире всем

   Так неуютливо, так тесно,

   И не стесняемся ничем

   Мы лишь в могиле, как известно?

   Но почему же нам всегда

   Дают так мало и жизни ходу,

   Что от нее мы иногда

   Готовы броситься, хоть в воду?

   Но почему же жалкий вид

   Уносит каждый, век кончая –

   Что не возделана стоит,

   Как и всегда, земля родная?

   Для настоящего издания использованы архивные фонды самого писателя и лиц, близких к нему по литературной деятельности или жизненному пути. Личный фонд И. В. Федорова (Омулевского) хранится в ЦГЛЛИ. Он содержит две описи документов. В первой был найден автограф шести непубликовавшихся глав романа "Попытка – не шутка". Этот фонд позволил дополнить издание еще тремя прозаическими сочинениями – начальными главами романа "Новый губернатор", повестью "Софья Бессонова", неоконченным рассказом "Ученые разговоры".

   Значительно но объему эпистолярное наследие И. В. Омулевского, которое нуждается в изучении и в предлагаемый том не включено. В обширной его переписки необходимо особо выделить письма А. К. Шеллеру-Михайлову. Их дружба была верной и многолетней, ей обязан писатель поддержкой и материальной помощью, в которой не переставал нуждаться всю жизнь.

   В картотеке Б. Л. Модзалевского Рукописного отдела ИРЛИ хранится некролог, опубликованный в "Новом времени" от 27 января 1899 г. и подтверждающий точную дату смерти И. В. Омулевского, последовавшей 26 декабря 1883 г. На похоронах писателя на Волновом кладбище в Петербурге, которые состоялись 29 декабря 1883 г., присутствовали Н. В. Шелгунов, H. M. Ядринцва, Л. К. Шеллер-Михайлов, другие литераторы Петербурга. Присутствие Н. В. Шелгунова убедительно доказывает общественную значимость творчества И. В. Омулевского как писателя революционно-демократического лагеря.

   Мемуарная литература о И. В. Омулевском включает "Сибирские литературные воспоминания" и "Литературные и студенческие воспоминания сибиряка" H. M. Ядринцева (Восточное обозрение, 1884, No 6, 26, 33), "К биографии поэта И. В. Омулевского-Федорова" Л. Зисмана (Восточное обозрение, 1885. No 10), "Из воспоминаний" П. В. Засодимского (М., 1896).

   В основу настоящего тома избранного положен следующий принцип публикации прозаических и публицистических сочинений И. В. Омулевского: опубликованный ранее произведения печатаются по текстам двухтомного издания А. Ф. Маркса (Спб., 1906) и книги "Иннокентий Омулевский. Шаг за шагом. Романы, рассказы" (Иркутск, 1983); публицистика – но текстам журналов "Живописное обозрение" и "Восточное обозрение"; произведения, публикуемые впервые,– по материалам фонда ЦГАЛИ. Такому принципу отвечает и композиционное построение тома.