Игра в судьбу - Андрей Глухов

— Чего припёрся? — сразу нагрубил Равилька.

— Я вот чего удумал, Равиль Рашидович, — примирительно произнёс Валька, — тесно вам здесь, так вы занимайте мою комнату, а я и на складе пожить могу.

Ни слова не сказав в ответ, Равиль выскочил из комнаты и вскоре вернулся на тракторе с прицепом. Валькину кровать закинули в прицеп, побросали прямо на одеяло его нехитрую кухонную утварь и собрались уже трогаться, когда Сабитова произнесла что-то по-татарски. Равиль впервые улыбнулся, кивнул и побежал в дом. Через минуту он вернулся и протянул Вальке старую заляпанную подгоревшей едой электроплитку.

— Держи, а то готовить там, на чём будешь?

С той поры Равиль отечески Вальку полюбил. Он приходил к нему почти каждый вечер, приносил четвертинку неразбавленного спирта и банку консервов, собственноручно разводил спирт в пол-литровой бутылке, доверяя Вальке лишь вскрытие жирной банки. После первой рюмки Равиль произносил монолог «за жисть», в котором материл власти, Генштаб и «дерьмократов», хвалил Сталина и прежних командующих Железнодорожными войсками. Выпив последнюю рюмку, он всегда с жалостью смотрел на Вальку и произносил со слезой в голосе:

— Хороший ты, Валька, парень, но дурак.

Валька каждый раз делал вид, что слышит это впервые, и интересовался почему.

— А потому, — каждый раз отвечал Равиль, — что сидишь в этой дыре вместо того, чтобы жить на свободе да бабки заколачивать. Эх, не был бы я стреножен, — он кивал куда-то вдаль, где должно было находиться его семейство, — не был бы повязан по рукам и ногам, я бы уже миллионщиком стал бы.

— В Москву надо двигать, Валька, в Москву. Там жизнь, там бабки, всё там, — завершал он и уходил в свой «коттедж», тяжело вздыхая и что-то бормоча себе под нос.

Равиль так долго внушал Вальке эту мысль, что когда контракт закончился, прапорщик Хороших, ни минуты не раздумывая, взял билет до Москвы и сел в поезд.

Вагон был весёлый. Сразу сколотилась компашка выпивох и игроков в карты. Пили, травили анекдоты и байки из жизни, смеялись, задирали соседок. Утомившись, спали, проснувшись — снова пили. Неожиданно обнаружилось, что выпить больше нечего. Поезд тем временем сбавил ход, явно намереваясь остановиться. Проводница объявила пятнадцатиминутную стоянку и сама собой родилась идея «послать гонца». Быстренько сыграли партию в дурака и выпало бежать Валентину. Он видел, что соперник смухлевал, но не стал спорить, а надел китель и вышел в тамбур.

— Где тут магазин, не знаете? — спросил он проводницу.

— За вокзалом, на площади, — ответила усталая женщина и тут же почему-то разозлилась, — И когда вы, наконец, напьётесь? Куда тебе ещё? И так на ногах еле стоишь. И пьют, и пьют. Пока весь вагон не заблюют, не успокоются, а мне убирай потом.

Поезд остановился на третьем пути и Валька чуть не свернул себе шею, спрыгивая с высокой ступеньки вагона. Проводница была права — он и впрямь плохо держался на ногах. Спотыкаясь и матерясь, он добрался до невысокого вокзального перрона, с трудом влез на него и, по-заячьи петляя, вышел на площадь. Магазин действительно был рядом. Покупателей не было, и продавщица явно скучала.

— Куда тебе ещё, генерал? Аль всю водяру выпить хочешь? — подначивала она Вальку, подавая две бутылки, — И куда в вас, мужиков, только лезет?

Валька пьяно улыбался, что-то бормотал заплетающимся языком, пытался шутить и чуть не полез целоваться.

— Иди уж, кавалер, — прикрикнула продавщица, — не то опоздаешь и застрянешь тут навсегда.

И Валька поплёлся назад. Идти становилось всё тяжелее, ноги не шли, и глаза застилал туман. Его вывернуло в траву у самого вокзала. Стало немного легче, и ноги сами вынесли его тело на перрон. Вдоль платформы, неотвратимый, как сама судьба, медленно полз бесконечный товарный поезд. Чёрные нефтяные цистерны перемежались открытыми платформами и Валентин, словно в замедленном кино, видел, как захлопываются двери вагонов его поезда. Вот поплыли окна, замелькали всё быстрее и быстрее, и, наконец, последний вагон подмигнул ему своим стоп сигналом. Поезд ушёл, а бывший прапорщик Валентин Хороших остался.

— Накаркала, чёртова баба, — проворчал он и огляделся.

Опускались сумерки. Метрах в ста виднелись какие-то сараи, похожие на пакгаузы, и он пошёл к ним, чтобы спокойно обдумать своё положение. В поезде остались его нехитрые пожитки — почти новые бушлат, шинель и яловые сапоги, да вещмешок с двумя сменами белья, бритвой и прочей мелочёвкой. Их в Москве сдадут на склад. Документы, слава Богу, при себе и немного деньжат имеется.

— Жить можно, — пробормотал он и показал кукиш магазину, — Вот тебе «Застрянешь навсегда».

Валентин уселся на кучку старых шпал и пьяно ухмыльнулся, обнаружив у себя в руках две бутылки водки. Он поставил одну на шпалу, свернул пробку с другой и сделал глоток. Не прошло и минуты, как мутная волна ударила в голову, и он упал лицом в грязную жухлую траву.

Человек, (а точнее, его жалкое подобие), очнулся среди ночи. Его трясло крупной похмельной дрожью, от которой невозможно избавиться ни под тремя одеялами, ни в горячей ванной. Так уже было однажды, когда Равиль, избив жену за мнимую измену, пришёл к нему с литром спирта, и они всю ночь заливали его горе. Сейчас к тяжелейшему похмелью прибавился и натуральный холод осенней ночи. Валентин трясся, обхватив себя руками и чувствуя, что вот-вот умрёт. Вялый мозг лениво отметил, что на плечах нет кителя, а на ногах ботинок, не говоря уже о двух бутылках водки, оставленных на шпалах.

Тень прапорщика медленно ползла в ночи в поисках норы, где можно было бы отлежаться. Если бы Валька мог видеть себя со стороны, то непременно вспомнил бы соседского пса, которого хозяин забил до полусмерти пастушьим кнутом за придушенную курицу. Собака ползла вдоль сарая, слепо тычась в него носом в поисках схорона, куда можно было бы запрятать изодранное в клочья тело. Но Валька не видел. Он вообще ничего не видел, а просто тащился вдоль бесконечной, как тот товарняк, стены, которая внезапно кончилась и чёрная пустота за углом приняла в себя полуживого человека. Он упал, сбив какое-то железо, и из открывшегося отверстия на него дохнуло смрадным теплом. Повинуясь животному инстинкту, Валька вполз в вонючую дыру и мгновенно отключился.

Валька пришёл в себя от нестерпимой головной боли и столь же нестерпимой жажды и чуть приоткрыл глаза. Первое, что он увидел, был тонкий луч солнца, выстреливавший короткими очередями из отверстия в деревянной стене.

— Лист колышется и перекрывает дырку от сучка, — объяснил он себе это странное явление природы и порадовался возвращению сознания.

Валька скосил глаза, прослеживая путь лучика, и узрел два грязных колена, на которых лежали два грязных, испещрённых татуировками кулака. Один кулак поменял своё положение, и в солнечном свете блеснуло лезвие тонкого длинного ножа. Витька с трудом сел, привалился спиной к стене и застонал, обхватив голову руками.

— И что же это за смельчак ввалился в мою берлогу? — услышал он сиплый голос. Попытка ответить не удалась — тяжёлый шершавый язык не повиновался и Валька прошептал одними губами:

— Воды.

Мужик отклонился, выпав из света, снова появился и сунул Вальке пластиковую бутылку. Теперь свет падал на его лицо и Валька увидел синюшную физиономию типичного бомжа. Спутанные патлы абсолютно седых волос обрамляли эту синюшность, а бесцветные, как у вареной рыбы, ничего не выражающие глаза, делали его похожим на упыря из бабушкиной сказки. Выпив почти всю воду, Валька обрёл возможность говорить и выдавил из себя целый монолог:

— Дембель… ехал… выпили… остановились… пошёл… купил… тут товарняк… отрезал… уснул… ограбили…

Он замолчал, не зная, что ещё сказать, но Седой спросил, в каких войсках он служил. Слово «железнодорожные» далось Вальке с трудом. Седой встал и исчез. Луч тоже пропал, но глаза уже привыкли к темноте и Валька разглядел Седого метрах в двух напротив себя сидевшего, как и он сам, привалившись к стене.

— Что делать теперь… — в этой короткой фразе, как в матрёшке, содержалось сразу три просьбы: и разрешить уйти, и разрешить остаться, и дать совет.

Седой долго молчал, но вдруг заговорил, медленно роняя слова:

— Можно в ментовку. Она тут. На вокзале. Не советую. Почки отобьют. Звери. — Он высказался и замолчал.

— За что, — изумился Валька, — я же ничего не сделал?

— Тебя как звать-то, придурок? — Седой явно развеселился, — Так вот, Валёк, потому и отобьют, что взять с тебя нечего.

Произнеся эту мудрёную фразу, Седой хмыкнул и пояснил:.

— Были бы у тебя деньги или шмотки какие. А так только и остаётся, что почки отбить. Им вон палки новые выдали. Там ручка сбоку. А на хрена, они и сами не поймут. Вот и тренируются. Я и говорю — звери.

Седой снова замолчал, а Валька вспомнил солдат из своей части, и милицейских вербовщиков, что перед каждым дембелем наведывались к ним, и тех отморозков, которые подписывали контракты, и содрогнулся.