Век невинности - Эдит Уортон

Ее глаза спросили его: «Теперь ты понимаешь, почему мама взяла меня с собой?»

И его глаза отвечали:

«Ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты осталась дома!»

«Вы знакомы с моей племянницей, графиней Оленской?» — начала разговор миссис Велланд, пожимая руку тому, кто готовился стать мужем ее дочери. Ачер поклонился графине, не протягивая ей руки. Так всегда делалось при знакомстве с новой дамой. Элен Оленская в ответ слегка наклонила голову, сцепив пальцы рук в светлых перчатках на основании своего веера из орлиных перьев. Поприветствовав также миссис Ловелл Мингот, полную блондинку в шуршащем атласном платье, он сел рядом со своей невестой и сказал, понизив голос:

«Надеюсь, вы сообщили мадам Оленской о том, что мы с вами собираемся пожениться? Я бы хотел, чтобы об этом узнали все. Позвольте мне объявить о нашей помолвке сегодня же вечером на балу!»

Лицо мисс Велланд стало розовым, как утренняя заря. Она посмотрела на него сияющими глазами и сказала:

«Если вы сможете убедить матушку, что уже настало время, — сказала она. — Но зачем нам торопить события? Мы же заранее назначили дату!»

Он ничего не ответил, но взгляд его был достаточно красноречив. Тогда она, приободрившись, улыбнулась и добавила:

«А кузине моей можете сказать об этом сами: почему бы и нет? Она рассказывала, что вы играли вместе, когда были детьми».

И мисс Велланд подалась назад, пропуская Ачера, который стал несколько демонстративно пробираться на другой ряд, к графине Оленской. Ему хотелось, чтобы весь зал видел, как он это делает.

«Когда-то мы играли вместе, не так ли? — сказала она, поворачиваясь и глядя на него своими серьезными глазами: — Вы были таким несносным мальчишкой, а однажды поцеловали меня за дверью. Но влюблена я была вовсе не в вас, а в вашего кузена, Вэнди Ньюлэнда, который не обращал на меня, ни малейшего внимания».

Ее взгляд скользнул по ложам бельэтажа, расположившимся в форме подковы.

«Помню, я когда-то видела многих из присутствующих в бриджах и панталонах», — сказала она с легким иностранным акцентом и снова перевела взгляд на его лицо.

Молодого человека шокировало то, что он прочел в этих глазах: в тот самый момент, когда как раз «слушалось ее дело» на этом августовском трибунале, она воспринимала его самым неподходящим образом.

Проявление легкомыслия в данном случае свидетельствовало не иначе как о дурном нраве. И он ответил сухо:

«Да, вас долго здесь не было».

«Мне кажется, с тех пор прошли века! — отозвалась она. — Последний раз я была здесь так давно, что сама чувствую себя умершей и погребенной под обломками прошлого. А здесь, в этом добром старом мирке, мне так же спокойно, как под крышкой гроба».

По причинам, которые ему самому не были ясны, Ньюлэнд Ачер воспринял эти слова чуть ли, не как прямое оскорбление нью-йоркскому обществу.

Глава третья

Что должно было случиться, то случилось.

Миссис Джулиус Бьюфорт в тот вечер давала бал. Она устраивала балы один раз в год, причем традиционно именно в тот день, когда все общество собиралось в Опере. И сама она не пропускала этого красочного зрелища, демонстративно оставаясь там до конца, чтобы предоставить возможность званым гостям оценить вышколенность ее слуг, способных в отсутствие хозяйки организовать прием на высшем уровне.

Дом Бьюфортов был одним из немногочисленных домов в Нью-Йорке с танцевальным залом. В этом отношении он превзошел даже особняки миссис Мэнсон Мингот и Хэди Чиверс. К этому времени он, однако, порядком обветшал. Многие даже стали называть его «провинциальным»: пол в некоторых комнатах затянули простым холстом, а всю мебель из них перетащили на верхний этаж; танцевальный зал не использовался ни для каких иных целей, но только для устроения балов, и потому пустовал все триста шестьдесят четыре дня в году; шторы на окнах были приспущены, и в зале всегда царил полумрак; старинные стулья с позолотой на высоких спинках сдвигались в дальний угол, а люстру покрывали чехлом. Но все же, наличие в доме зала считалось огромным преимуществом и компенсировало все то, что было достойно сожаления в таинственном прошлом семейства Бьюфортов.

Миссис Ачер, обожавшая представлять свои философские взгляды касательно современного общества в виде аксиом, однажды заявила:

«Мы все питаем слабость к простым людям».

И хотя фраза эта показалась чересчур дерзкой, она прочно укоренилась в сердцах многих влиятельных особ. Но Бьюфортов едва ли можно было назвать простыми людьми. Впрочем, кое-кто считал, что они «еще хуже». Миссис Бьюфорт принадлежала к одному из наиболее почитаемых в Америке семейств. Она, урожденная Реджина Даллас, писаная красавица из Южной Каролины, некогда прибыла в Нью-Йорк без цента за душой и была представлена обществу своей кузиной, бесшабашной Медорой Мэнсон, которая всегда поступала опрометчиво, преследуя при этом самые благие цели. Все выходцы из благородного рода Мэнсонов и Рашвортов имели (как говаривал мистер Силлертон Джэксон, неоднократно посещавший Тюильри) «право голоса» в нью-йоркском обществе. Но, по мнению многих, девица, выйдя замуж за Джулиуса Бьюфорта, потом долго расплачивалась за собственную глупость.

Весь вопрос заключался в том, кем был этот Бьюфорт на самом деле. Выдавал он себя за англичанина и был обходительным, красивым, гостеприимным и остроумным человеком. Но вот характер у него оставлял желать лучшего. Он прибыл в Америку с рекомендательным письмом от зятя старой миссис Мэнсон Мингот, английского банкира, и очень быстро стяжал себе сомнительную славу опасного донжуана. Он вел довольно беспутный образ жизни, и порой не стеснялся в выражениях. Прошлое его было покрыто сплошной тайной, и когда бедная Медора Мэнсон объявила о его помолвке со своей кузиной, ее чуть было не подняли на смех. Во всяком случае, это было расценено, как очередная глупость в нескончаемом списке опрометчивых поступков Медоры Мэнсон.

Но то, что в свете называли глупостью, дети Медоры, вставшие на ее защиту, наоборот, считали верхом мудрости. Так или иначе, через два года после свадьбы, миссис Бьюфорт стала хозяйкой одного из наиболее престижных домов в Нью-Йорке. Никто толком не знал, каким чудом это произошло. Она была ленива, пассивна, а злые языки называли ее «большой занудой». Но одевалась она всегда, как примадонна, и любила завешивать себя жемчугами, с каждым годом становясь все моложе и красивее. При этом ее светлые волосы (она была блондинкой) тоже светлели год от года. Она царствовала во дворце из тяжелого коричневого камня, построенного мистером Бьюфортом, и заправляла хозяйством, палец о палец при этом не ударив (не зря она предпочитала носить на своих маленьких пальчиках дорогие кольца и перстни). Посвященные в семейные дела Бьюфортов рассказывали, что сам хозяин вышколил слуг и показал повару, как готовить новые блюда. Говорили также, что он указывал садовнику, какие цветы выращивать в оранжерее для украшения обеденного стола и гостиной, составлял списки гостей, готовил послеобеденный пунш и диктовал своей супруге письма, которые та рассылала своим знакомым. Он особенно не распространялся в свете о своих обязанностях по дому, желая прослыть беззаботным и радушным хозяином-миллионером, и, когда принимал гостей у себя на половине, всячески старался привлечь их внимание к аранжировке цветов, говоря при этом: «Не правда ли, глоксинии моей жены превосходны? Вероятно, ей поставляют их из Кью». Секрет успеха мистера Бьюфорта, как считали в обществе, заключался в умении на все смотреть «сквозь пальцы». Ходили слухи, что ему помог покинуть Англию один крупный международный банк, в котором он в свое время служил. И он совершенно невозмутимо воспринимал эти слухи, равно как и остальные; и несмотря на то, что к профессиональной репутации в Нью-Йорке относятся не менее щепетильно, чем к вопросам нравственности, он нисколько не стеснялся этих слухов. Может, поэтому весь Нью-Йорк перебывал у него в доме, и за последние двадцать лет у людей их круга вошло в привычку говорить: «Пойдем к Бьюфортам», — в таком тоне, который не оставлял ни малейших сомнений в том, что они собрались в один из «лучших домов», каким, скажем, являлся дом миссис Мэнсон Мингот. Кроме того, они заранее знали, что там их угостят фаршированной уткой и дорогими виноградными винами, а не тепловатым «Вдова Клико» годичной выдержки и разогретыми крокетами из Филадельфии.

Миссис Бьюфорт имела обыкновение появляться в своей ложе непосредственно перед арией со шкатулкой; и затем, она всегда поднималась с места в конце третьего акта, набрасывала на свои красивые плечи театральный плащ и исчезала. Это воспринималось светскими львами Нью-Йорка как сигнал: через полчаса начнется бал.

Дом Бьюфортов жители Нью-Йорка с гордостью показывали иностранцам, в особенности, в тот вечер, когда гости съезжались на бал. Бьюфорты одними из первых в Нью-Йорке обзавелись красным бархатным ковром. Их лакей всякий раз аккуратно скатывал его и уносил под лестницу, где он и хранился до следующего приема. Таким образом, у них были и ковер, и стулья в достаточном количестве, чтобы приглашать много гостей и не «занимать» ничего у знакомых. Бьюфорты ввели новый обычай: отныне их гостьи оставляли свои плащи прямо в холле, а не ускользали вместе с ними на половину хозяйки, откуда их потом невозможно было вытащить (они немедленно принимались завивать непокорные локоны на газовом рожке).