Тля. Действие в трех актах - Георгий Георгий

– Привет, Джонни – услышал я из персиковых губ.

Джесси, Джесси, что они с тобой сделали. Не сомневаюсь, что они держат тебя взаперти, кормят мандариновыми корками и персиковыми косточками и никто, никто слышишь, никто из этих остроумных мудозвонов, никто из них даже не догадывается, кто ты есть на самом деле. Они издеваются над тобой Джесси. Беги, Джесси. Беги.

Язык распластался, терся о небо, словно кусок желе. Я хотел опустошиться, хотел, как никогда. Глотка вытащила из желудка кокой-то совершенно «не членораздельный пиздец», по-другому, я и не знаю, как сказать и это, пожалуй, все на что меня хватило. Я дал деру так как будто выбегал из под шлейфа цунами высотой с фонарные столбы. Джесси, подумал я. И развернулся на триста шестьдесят градусов. На лице моем скривилась гримаса; зубы блестели от нерачительно идиотской лыбы, которую я из себя выдавил, а правый глаз ходил ходуном, будто объектив. Он выцеливал, выцеливал и, встретившись с миловидным личиком официантки в белом как снег, как рай, как ручка холодильника парике щелкнул его будто «фото на память» сделал. И в проявку.

Жухлые в табачном тумане идолы из дерева тоже сверкали словно семафоры. Вокруг них танцевали, кружились стриптизерши – «шивы». Кружились словно сверчки на семафоре. У каждой блестели бельма словно идолы, перед лицом мелькали физио, а под ногами голые измученные изуродованные тела, сбивающиеся в комья, словно бродячие собаки на холодном ветру они выли, выли на огни, на ручные фонарики, лампы, фары, семафоры и вывески торговых центров, дорогих ресторанов, дешевых шалманов и прочего дерьма на аутсайде. Но как же там тихо. Я этого не понимал, пока не надавил на дверь торцевого выхода, который вел, как вы знаете, это обычно бывает к мусорным бочкам и пожарной лестнице. Слева от меня во мраке ночного тауна и тумана из глубоких подземных люков, торчала фигура в кожаном пальто с дымящейся в руках сигаретой; лупясь по сторонам, видимо ждала, караулила такси, сутенера с куртизанкой, барыгу, или может еще кого. Не знаю. На тот момент мне было все равно. Мне было абсолютно, я бы даже сказал тотально, похуй. Я кайфовал, тащился тишиной и свежим воздухом. Иногда где-то справа я слышал шваркающие шаги, топот копыт, журчание двуколок и дилижансов. Скрипы натяжных паутин, вен, сосудов. От столба до столба. Потом до следующего столба. Целая кровеносная система, если хотите. Целый новый мир в еще одном большом мире. Позвякивание звезд и луны: луна – белая как рай и чересчур доступная, такая, что обжигает веки, (и они трескаются, словно яичная скорлупа) и дренажирует мокрые после дождя пешеходные переходы. Все кажется в порядке, если бы убрать сверлящий звук идеально смазанных, вылизанных петель торцевой двери. И вот, безупречно прямая полоска света падает на тротуар чуть в стороне от меня. Это был дивный запах, именно дивный. Это был миндальный шампунь. Я нашел его у нее дома через несколько дней после. Я зашел в ванную со зверским стояком искал спрятанную, мол, жидкость для втирания в кожу, сами понимаете и вот наткнулся. Мы трахались по-звериному. Она вела себя как кошка, как пантера, тигрица, я же был талантливым дрессировщиком, шпрехшталмейстером, если можно так выразиться. Я дергал за нити. Я научился открывать наручники с закрытыми глазами и без ключа, выбираться из смирительной рубашки, я научился языком чистить зубы…, ой да чему я только не научился, ну вы меня и так прекрасно понимаете. Мы занимались любовью каждый день, трахались с дикими, зверскими правилами и без них, еблись как кролики днем, вечером, в дождь, снег, град, звездопад, солнечное и лунное затмения. Во время экономического кризиса, повышения цен на бензин, потом после их снижения и снова повышения; во время футбольного сезона, чемпионатов мира, Европы, Олимпийских игр, пьяными трезвыми, обкуренными, быстрыми, медленными, под кислотой, под грибами, под настольной лампой, под открытым небом в солнцестояние, на каждом миллиметре в салоне моего мустанга. Потом в один день она не взяла трубку. И на следующий. И через день и через неделю. И я больше не звонил по телефону. Никогда. Никому.

Ну, Вы только не подумайте ничего такого. Я нисколько не расстраиваюсь по этому поводу. Если не сказать совсем. И я даже скажу больше, я все еще способен испытывать чувство сострадания, если можно так выразиться, испытывать к людям и не только. К червякам, например которые ползут, ползут, ползут по мокрому асфальту; перекатываются из одной лужицы в другую, потом в следующую, и так до бесконечности, пока какие-нибудь штиблеты на огромной платформе с вбитыми гвоздями не опустятся, словно тенью из самой преисподней и не выдавят из них, этих слизких тварей все потроха. Из мух, муравьев, стрекоз и всякой прочей твари что ползает, жужжит либо забивается в микроскопические норки в коре деревьев. И я всегда опускаю глаза, когда вижу подобные вещи. Меня чуть не стошнило, когда я впервые увидел африканскую розу и Билли Мартышки. Вы только ничего не подумайте у нас девочки чистые и парни тоже. У нас с этим строго. Просто этот падонок насиловал совсем еще сопливых африканок и их матерей пока был типа «в отпуске». Да, здесь они под нашим надзором, под надсмотром всевозможных штатных сифилологов, венерологов под присмотром больших широких дяденек с тугим портмоне и в дорогих костюмах и прочих слюножуев. Но отдыхать ведь не запретишь, если хотите. Это четко регламентируется. Особенно на Рождество, я и сам не прочь куда-нибудь свалить. Раствориться закопаться в пляжном песке цвета яичной скорлупы где-нибудь на Багамах. Но правила никто не отменял. Не было и случая, ни одного говеного случая, чтобы я, каким бы то ни было образом отступал от кодекса или контракта, даже при походе в магазин за хлебом. Он, контракт, бумажка связывает меня, словно черная вдова навозную муху и я будто парализован, я будто стеклянный, а все остальное сделано из самой прочной стали. Ну а Билли Мартышка забил, видимо, на чертов контракт и вот получил гриб вместо хуя, по-другому, я и не знаю, как это назвать. Это не так страшно как могло бы показаться, но работать ведь с такой хуйней не будешь. Правильно ведь? На его место тут же находят нового хуя, да так быстро, что не успеваешь даже сопли высморкать, а он как ни в чем не бывало, возвращается на завод таскать металлические трубки и чугуны с раскаленным асфальтом. Хотя, это как повезет. Я бы сказал это самое лучшее, что ему светит, не будь он торчком, ведь все эти «порнозвезды» как их называют – лютые джанки. И если вы не знакомы с таким словом то, по крайней мере, догадываетесь, что оно подразумевает. А наркотики тема специфическая, это знаете как еще один новый мир в другом большом мире. Но мир этот жесток и не мир вовсе. Он – огромная жирная жадная подопытная крыса. И за каждый миллиметр, фут и дюйм взымается повышенная стоимость. Поэтому у Билли, например, раздулся член, поэтому девочки, что глотают малафью, если хотите, проглатывают на камеру, начинают все чаще и чаще непроизвольно рыгать, а те, что занимаются нарвасадатой – терпеть не могут молоко и моргают в совершенно нелепых ситуациях. А про тех, которые по первому зову оператора готовы облокотиться о спинку дивана и раздвинуть по шире ягодицы, про их запоры, плавно переходящие в адское недержание, вы и сами знаете, об этом и говорить не приходится. И все это, все унижения, истязания, дискомфорт, проблемы со здоровьем, если только их можно так назвать, все это дерьмо не забавы ради, а ради дозняка, еще одного и еще. А когда позвякивают тамбурины и меблированные комнаты переполняет запах брезента, пыльных патефонов из которых неумолкаемо льется Френк Синатра, то есть в Рождество, тут уж надо быть в полном боекомплекте. Рождество это самый пик долбоебизма, адских квестов и бэдов даже у самых прожженных торчков, век спаянных доверху набитых пластиковых пакетиков рассованным по всем имеющимся и не имеющимся у вас карманам, в общем, полный коллапс порноиндустрии, если хотите. Или мракобесие, которое традиционно проходит на моей вилле как вы уже, наверное, и сами догадались. Ничего особенного, чтобы вы не подумали, что что-то пропустили. Просто полнейшее расслабление, «релакс», жалкая попытка выкинуть из головы все эти серые низкие потолки в доверху набитых магазинах, метро, муторные очереди в банках и на биржах, серые костюмы, серые отсыревшие пустые коробки и длинные черные лужи на тротуарах. Не более того. Ни менее. Попытка забыть все неудавшиеся планы, съемочные павильоны с кроватями и диванами из папье-маше, с пластиковыми канапе и километрами, килограммами, тоннами бездарно потраченного времени за утренним кофе в чужих квартирах после ночных трипов, где все кажется реальным и не реальным одновременно. Но не в этот раз. Рождеством пахло в каждом уголке моей спальни. Портьеры на окнах автоматически раздвинули бельма, как только стукнуло десять. Обычно я просыпаюсь в 10, а вы? Я предвкушал, то первое, что я увижу: голубой шар над белым, белым как шкура агнца и даже еще белее газоном. Голубой шар был с отблеском желтого, желтого, но совершенно не холодного света. Словно песок, желтого. Я рывком поднялся из кровати с мыслью о том, что сегодня ни один херов ублюдок не наблюет в мой бассейн. Ни одно говно удолбанное не разобьет дорогущую итальянскую вазу в прихожей, никто, ни одно чмо не забрызгает семенем кожаный раскладной диван, фаянсовую с инкрустированными изумрудами крышку унитаза, кафельный пол на кухне. Там сегодня буду сидеть я и только я. Не будет зудящих физио, с побелевшими лбами. Гамом, шумом из глоток. А только я и мирно кипящий чайник. Он пустит сгусток чада, словно миниатюрный паровозик на кольцевой железной дороге, или соленая баржа. Какой-то мудозвон крикнет. Но через закрытое наглухо окно до меня долетит, дожужжит лишь слабая какофония. И ничего более. Ничего менее.