Меч митры, пепел и тим - Вадим Деркач

Тропинка, вытоптанная многочисленными посетителями в толстом ворсе ковров, устилающих пол, вела к середине комнаты, где у противня с тлеющими угольками, сидело две женщины, укутанные в большие черные платки - кялагаи, что делало их похожими на два, отшлифованных прибоем валуна. Возраст первой из них был не определен, так что можно было легко ошибиться в прогнозе на столетие. Добрые, тонущие в трещинах морщин, карие глаза казалось помнили первые дни этого мира. Они как бы говорили: "Нас не тронет тлен, но ты уже прах..." И я ощутил этот прах, почувствовал бесполезность и никчемность прожитых лет - то немногое, что приводит человека к самоубийству. Дни пеплом струились сквозь пальцы и я понял, что упустил из виду еще один выход или исход - ванна с горячей водой, хорошо запертая дверь и лезвие. Какой, легкий, простой, привлекательный путь! Какой опасный конец... какой грешный финал... Если во мне и оставались силы, я бросил их все на то, чтобы отвести взгляд от добрых глаз и опасных дум. Но ненадолго, ибо снова оказался в плену. Я был захвачен глубокими, красивыми глазами второй женщины. И там в их глубине было удивление. Удивление каждому новому мгновению, секунде, часу, столетию... В удивлении была радость, а в радости - вера... Я улыбнулся. Это хорошо, когда зачем-то нужно жить. Пусть даже ради неизвестности.

Эльдар перебросился несколькими словами со старухой и приказал мне тоном дешевого конферансье:

- Сними костюм и задери рубашку.

- Для чего? - спросил я, раздеваясь.

- Она тебя угольком где надо прижжет, и будь здоров.

- Мы так не договаривались.

- Девственности тебя никто лишать не собирается. Давай, не позорься перед женщинами.

- Имей приличие, - возмущенно процедил я сквозь зубы.

- Спокойно, они ни слова не понимают. Говорят исключительно на маштагинском диалекте.

- Ладно, будь по-твоему, сутенер несчастный, - со вздохом согласился я и, трепеща, поднял рубашку.

Молодая женщина поворошила в противне, выбрала щипцами уголек, один вид которого мог бы осчастливить мазохиста, и передала его старухе, которая видимо и являлась чылдагчи, но та не торопилась начинать насилие. С минуту всматривалась она в мое тело, а потом вдруг всплеснула руками.

- Вай, Аллах! - почти выкрикнула она. - Ахурин нюкари!

- Что? что такое? - взволнованно запричитал я, - это серьезно? Что она сказала?

- Она сказала "Слуга Ахуры", - перевел Эльдар.

- Боже, наверное, это безнадежно, - прошептал я, проваливаясь куда -то, как в кабине скоростного лифта.

Пока я испытывал прелести невесомости, чылдагчи приказала что-то своей помощнице, не замедлившей покинуть нас. Затем она заговорила с Эльдаром.

- Мне приказано вернуться за тобой через час, - объяснил удивленный друг.

- Надеюсь, ничего ампутировать не будут? - с надеждой спросил я. Женщина снова заговорила, обращаясь на этот раз ко мне.

- Она велит тебе освободить сердце от страха. Ты здоров, но тебя ждет Ахура. Сегодня Великий день, - перевел Эльдар и добавил от себя, - Черт знает, что...

- Не уходи, - жалобно попросил я его.

Эльдар задумчиво посмотрел на меня, как бы оценивая мои шансы дожить до рассвета.

- Ну, ты прямо, как маленький. Я тебя в машине подожду, - решительно сказал он и скрылся за дверью. Я остался один на один с чылдагчи и ее непонятными намерениями.

- Гяль ардымджа, - позвала старуха, сдергивая со стены ковер. За ним, как в старой волшебной сказке, оказалась дверь. Чылдагчи отворила ее и поманила меня рукой. Я пошел, хотя вернее сказать "неведомая сила увлекла Тима Арского за собой". За дверью обнаружилась лестница. Ступеньки потоком струились под ногами. Мы спускались все ниже и ниже, и мне стало казаться, что я чувствую жар горнил преисподней. Наконец, мы остановились у небольшой деревянной двери. В свете древней масляной лампы, висевшей на стене, странно поблескивали медные полосы, стягивающие старые доски. Чылдагчи потянула дверь на себя, и та со скрипом отворилась, обнажая переменчивое пространство. Там, раздвигая тьму, пылал огонь. Я был не так далек в своих безумных предположениях и теперь безрезультатно пытался побороть ощущение необратимости происходящего. Чылдагчи прикрыла дверь и прошла к очагу. Всякие нехорошие мысли полезли в мою бедную голову, а перед взором всплыла картина кровавого жертвоприношения секты местных людоедов. Мне виделся Эльдар, удовлетворенно пересчитывающий вознаграждение за очередную услугу. О, Господи... Тем временем старуха зажгла шесть светильников и расставила их вокруг огня, затем сняла платок и медленно развязала пояс, стягивающий ее, когда-то стройную, фигуру. Сжимая концы пояса в руках, она что-то принялась нашептывать. Некоторое время спустя она снова обвязалась им, трижды обернув витый шнур вокруг поясницы и затянув его узлом спереди и сзади.

- Гяль бура, - позвала старуха, опускаясь на колени и знаками предлагая мне сделать то же самое. Проклиная этот день и свою мягкотелость, я повиновался. Чылдагчи заговорила. Я не знал этого языка, но было в нем что-то призрачно знакомое, подобно запаху материнского молока. Плавная речь поплыла по залу. Ее внутренний, поначалу неясный, ритм охватил меня и вскоре я покачивался в такт странной молитве. Женщина подняла над головой глиняную чашу и плеснула из нее в огонь. Пламя взвилось ввысь, облизав каменный свод. Ярче загорелись светильники.

- Ич, Ахурин нюкари, - приказала старуха, дотронувшись рукой до своих губ. В чаше отражался огонь... или нет... Это чаша огня! Да, да... Я хочу! Я хочу испить его силу, принять его страсть, понять его муки.

- Ич, - повторила старуха.

Но как я могу пить? Пить огонь? Чылдагчи запела. Я закрыл глаза. Не я, а чаша припала к моим устам, в сладостном томлении отдавая свое безвкусное содержимое.

- Хаома, - произнесла старуха и вновь запела. Я смотрел на огонь, на странную игру бликов на стенах, на облака, отсвечивающие красным, на море, несущее в гребнях волн разбитое отражение священных огней храма.

О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного Господу, ты - источник неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только ты, стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух. Пока светятся твои огни, каждый почтет за честь умереть у этих благословенных стен. Горе врагу, стерегущему их, горе нам... Крепки они, крепка вера в наших сердцах, но, Господи Мудрый, как слаба наша плоть. Сколько сынов твоих погибло за эти горькие дни. Немощные, женщины и дети это последний твой народ, народ, счастливый только смертью своей. И они придут к тебе, мой Господь, если будет на то твоя воля, но не оставь храм свой, ибо человек должен умереть, а символ великой веры должен быть незыблем.