Три дня в Иерусалиме - Анатолий Лернер

— Эйзе гуф![7] — Произнес Той. И в ответ получил благодарную улыбку машины.

— Тода раба, — искренне поблагодарило тело и посторонилось, уступив ступеньку.

Той, спустившись к бассейнам, прошел к палаткам, в которых размещались охранники.

— Доброе утро! — Поприветствовал всех Той.

— Чтоб ты был здоров! — Недовольно поприветствовал его охранник, которого Той, по чьей-то подсказке, разбудил на дежурство вне графика. Перепутал палатки, разбудил…

— Магия леха![8] — От души захохотал Той, задрав голову. Его внимание привлекла огромная сосна, разбросавшая над палатками голые, без иголок ветви.

Рука Мистерий указала на эти ветви, и Той увидел на них огромные гроздья шишек. Такие же обнаженные, усыпанные тяжелыми, как ненужный балласт, давно бесплодными, сморщенными шишками, — поднимались ветви вплоть до самой макушки дерева. И только там, высоко, почти что в небе, зеленела маленькая сосенка. Это казалось невероятным. Вот эта маленькая зеленая девочка, — это все, что осталось живого на этой большой бесплодной сосне?

И задав этот вопрос, Той уже знал то, что знал и этот, маленький зеленый росток на умирающем теле. Они оба знали и оба видели сон о том, как возрожденная лапка сосны была превращена кристаллами компьютера в Изумрудную Скрижаль Гермеса.

Этот зеленый росток знает не только то, что он станет снова большой и зеленой сосной, которой он и был однажды…

Этот зеленый росток знает и много другое. Знает он и то, ради чего Той пожаловал в эти места. Стрела, пущенная в Тоя этой ночью, пробила путь и для его собственного ростка. Ростка, наделенного памятью обо Всем.

Той понял, по какой лестнице повела его Рука Мистерий. Это была лестница к возрождению. Он знал теперь, что должен был встретиться с Камнем. С тем, от кого началась его эволюция. Первый путь он прошел камнем. Затем он был сосной. И только сегодня ночью он стал превращаться из животного в человека.

Рука Мистерий куда-то исчезла и Той пришел в себя. Вокруг стоял утренний галдеж. Дети по-прежнему бесновались и вели войну. Разбудив себя и других окончательно, они возвращались к своим утренним заботам, которые их уже загипнотизировали навсегда.

Лагерь возвращался к жизни. Той подумал о Лике. Подумал, что и ему пора возвращаться к своей заботе. Пора возвращаться к своей любви. Любви к Лике… Он подумал, что самое дорогое, что может он предложить ей в этом мире — это такую вот изумительную, полную приключений, осознанную жизнь в природе. Он вспомнил свои детские прозрения, которые взрослые почему-то называли мечтаниями. А мечтал он тогда именно о такой жизни.

Но эти прозрения становились все реже и реже, пока мечты Тоя не стали превращаться в иллюзию. И то, что он лишился иллюзий, не означало ровным счетом ничего. Просто на освободившемся месте воцарилось то, что было когда-то смещено.

Возвратилось не «знание жизни», чей авторитет был возведен в ранг закона. И воцарилось оно не теми самыми законами, которые диктовала такая жизнь. Просто возвратилось Знание.

Все возвращалось на свои места. Все возвращалось на круги своя. И он возвращался к Золотым Воротам Иерусалима, как и те облака, что готовы были растаять, испариться из этого мира.

— Дошипят свое, и испарятся, — подумал Той, когда его окликнули то ли обиженные, то ли виноватые мальчишки: ночью кто-то из охранников отобрал у них клаксон. Этой клизмой с раструбом, паршивцы дудели всю ночь, пока нервы одного из охранников не выдержали. Теперь пацаны просили вернуть их игрушку.

— Отдай им! — Из палатки вылетел клаксон. — Теперь можно! Пусть теперь друг друга будят!

Кто-то сунул Тою горсть орехов:

— Ты, говорят, совсем не спал? — Той кивнул, разгрызая засушенную в соли арбузную косточку. — Марокканский деликатес, — подмигнул ему охранник.

— А мне нравится вкус, — поблагодарил Той.

Из своей палатки вылезла медсестра. Она уже успела переодеться и теперь умащивая свое тело маслами из сумки для оказания первой помощи. Увидев пацанов с клаксоном, она крикнула им что-то по-арабски.

— Ты что, не знаешь арабский? — Наседала медсестра на самого шустрого. — Вас, что, не учат в школе арабскому?!

— Кричала она в след невозмутимо удалявшимся пацанам.

— Ты что, всю ночь не спал? — Спросил Тоя мальчишка, надпивая кофе из пластикового стаканчика, переданного охранниками Тою.

— Не спал. — Той забрал стаканчик.

— Я тебя видел ночью. — Улыбался мальчишка. — А что ты делал?

— Ходил кругами. — Ответил Той.

— И все?

— Но ведь это же кайф! — Настаивал Той.

И пацан согласился. Он согласился только после того, как Той объяснил ему, какой, оказывается, кайф вот так ходить ночью кругами.

— Посмотри, — говорил Той, — посмотри вокруг! Ведь все это кайф. Посмотри на небо, на солнце, на деревья! А воздух! Ты чувствуешь, что здесь за воздух! Здесь ощущаешь дух Иерусалима!

— Нахон[9]. — Согласился пацан. — Меня зовут Эли. А ты русский, правильно?

— Да.

— Ты папа Мирика! — Просиял Эли. — Я тебя узнал. Мы с Мириком друзья.

— Значит ты — такой же бандит, как и мой сын.

— Он — хамуд[10]. — Защищал сына от отца Эли.

С этим настроением Той стал собирать воедино все впечатления сегодняшнего утра. Он поднял голову и увидел, как непременный соглядатай Луна, сама превращалась в одно из тех облаков, которое, шипя под неистовой силой солнечных лучей, спешило исчезнуть из этого мира. Покинуть его. На время. Часы засуетились, и стали подгонять все механизмы, имеющиеся в этом мире. Механичном мире механизмов, подчиненных законам. Законам физики.

Теперь этот мир был уже далеко от Рассвета. Днем Бог во всем полагается на людей. И Луна спешила вслед за ночью, оставить на это время мир, отданный Богом людям. Той почувствовал усталость

4. На закате

Бродяжничая по горам в окрестностях Иерусалима, Той не переставал восхищаться небом, которое нависало над ним то голубым миром, то голубым куполом, то просто прозрачным, светящимся пузырем… Лучи солнца прогибались под тяжестью света и становились меридианами, исходящими из одной точки.

Единственной точки. Точки, не имеющей ни формы, ни размера, ни объема. Это то, что он помнил из математики.

Солнце превратилось в точку, на периферии его мира. И едва Солнце становилось периферией, как Земля превращалась в центр Вселенной. А он, затерянной на этой земле песчинкой, устремлялся в бесформенную, не имеющую ни размера, ни объема, ни формы, точку…

Многочисленное войско подростков, облаченное в единую форму, едва ли размышляло над подобными парадоксами. Они еле волочили ноги, капризничая и стеная, придумывая себе недомогания, оговаривая себя, и друг друга, в надежде, что их снимут с маршрута. Некоторые дезертиры невероятными усилиями добивались того, что их передавали в руки охраны, и изможденные охранники вынуждены были сопровождать их назад, к автобусам, а затем снова проделывать нелегкий путь по горам, нагоняя растекающееся в жаре и пыли войско, чьи белые футболки с девизом: " Мир с Голанами» по-прежнему были белыми, но пот и пыль превратили их белизну в цвет поражения. Это была грязь капитуляции, полного бессилия.

Той вспомнил сегодняшний рассвет и подумал о том, как далек теперь он сам от тех божественных ощущений.

Сколь инородными теперь выглядели его прозрения. Какими невероятными, пустыми и смешными казались ему теперь рассветные откровения. И он горько усмехнулся, вспомнив себя, возомнившего черт знает что!

«Неужели не получилось? — Стучало в груди. — Неужели теперь всю оставшуюся жизнь я буду винить себя в этом?»

Он стоял на закате, провожая усталое Солнце. Он видел, как садилось оно где-то там, за горами, уступая место надвигающейся тьме. Той самой тьме, с которой и начинаются любые поиски самого себя. И Солнце мудро уступало мир тьме той самой Иерусалимской ночи, вслед за которой приходят волшебные как рассветы прозрения…

Октябрь, 1999 г., Иерусалим, Кацрин.

Примечания

1

Тода раба эт ха Исраэль. Ба алия. — Многие благодарения Израилю. Пришло восхождение — Игра слов, связанная с названием партии Щаранского «Исраель ба алия», где эти слова молитвы, произнесенной Тоем, теряли свой мистический смысл. (прим. автора).

2

Эйзе кейф! — Какой кайф.

3

Тфилин. — … Очевидно Той ссылается на специально разработанную в иудаизме технику, благодаря которой, призванная посредством религиозного ритуала энергия, по каналам, начерченным кожаными ремешками, направляется внутрь молящегося.

4

Рука Мистерий — Рука, покрытая многочисленными символами, касалась неофита, входящего в Храм Мудрости. Понимание новообращенным символов Руки Мистерий, наполняло его Божественной силой и вело к возрождению.