Через семь лет - Олег Диверин

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдем.

Валька тут же остановился: столовая могла означать только одно – девчонки.

– Пацаны пойдут на обед, а меня тормозни, раствор в банках пошевелить или еще что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени? И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущенно начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову все по «барабану» – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не удастся: сама по себе – недотрога, да еще на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь, ну… если только она сама захочет. Я, кореш, о другом. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимоха поведал Вальке историю Лены. Тот присвистнул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это уже дело уголовное. Если девочка придет не одна, то побоится эта гнида что-то еще делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна и если вместе с ней заявится еще кто-то, то он даже разговаривать не станет, не то что операцию делать, скажет, что ошиблись дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у нее, как она к нему домой напросилась, через кого?

Тимоха внимательно посмотрел другу в глаза:

– А что, дело говоришь. Как все обставить – придумаем.

И они придумали. Тимохе пришлось два раза смотаться в Дмитров. В первый раз он пришел в женскую консультацию. Подошел к дверям кабинета, где принимала женщина-гинеколог, которая определила беременность у Лены, и, дождавшись, когда очередная пациентка выходила из кабинета, заглянул туда, благо он был на голову выше всех этих женщин и хорошенько запомнил врача. Затем встретил ее после работы и, изображая деревенского парня, подошел к ней:

– Елена Сергеевна, мне бы поговорить с вами.

Она не удивилась – ее часто вот так ловили мужья женщин, приходивших на консультацию. Особенно молодые. Поэтому, поправив очки, она строго, но в то же время доброжелательно сказала:

– Ваша жена была у меня на приеме? Ну и что же вы не пришли вместе с ней? Беременность – дело серьезное, и нечего тут стесняться зайти в консультацию. Там бы и поговорили, и все выяснили.

– Сеструха…

– Что?!

– Не жена у вас была, сеструха моя, младшая. У нее… с этим… ну… с ребенком все нормально, только рожать ей нельзя.

Елена Сергеевна от удивления остановилась.

– Как ее зовут?

– Лена Лыкова. Маленькая такая и трусливая, как стадо зайцев.

Она помнила эту девочку. Узнав, что беременна, та и вправду перепугалась не на шутку. Глаза наполнились слезами, она сунула кулачок в рот и сжала зубами, чтобы не разреветься в голос.

– Да, я ее помню. Она мне все рассказала. Я дала ей совет…, хотя я против аборта: первая беременность – ей лучше родить.

– Нельзя ей сейчас. Я у вас время забираю? Если вы на автобус, то я провожу.

– Да нет, я тут живу недалеко, на Комсомольской, погода хорошая, прогуляюсь пешком. Провожайте.

И она направилась между деревьев парка к выходу на улицу.

– А вы ее любите, – она запнулась, вспоминая его имя, и сообразила, что он не представился, – как вас зовут?

– Тимоха, Тимофей то есть. Да, а кто ж ее любить-то будет. Мать вся замотанная: работа, дом, огород. Батя трезвый только на работе бывает. А дома как выпьет, на мать ругаться начинает, а Ленка еще совсем малая была, а мать всегда защищать бросалась. Ну, батя за ремень – всыпать ей, чтоб не совалась. Та – бежать ко мне. А кто еще отца остановит? Когда и я малой был – попадало обоим. А как вырос – так батя до меня только добегал и успокаивался, знал, что я за малую и звездануть могу.

Елена Сергеевна, малая вам все рассказала, только одно она Вам не сказала. Да, если в деревне узнают, то все, кранты. Но это не все. Есть один парень, наш, деревенский, он ее любит давно, с мальства, она еще совсем сыкушка была, лет тринадцати. Она в этого Гришку… ну который ей ребенка сделал, втюрилась, как сумасшедшая, совсем голову потеряла. Знаете – девки. Тут парень свой. Так нет нужен городской, да еще хрен откуда, да еще гонщик, да взрослый. А тут, когда все так обернулось, мозги-то у нее на место и встали. Она на Петьку теперь по-другому смотрит. Ей бы замуж за него, да я не знаю, как он… если что узнает.

Елена Сергеевна, я может непонятно говорю, путано. Но Вы правильно угадали, я ее, эту куклу малую, люблю, я за нее башку снесу – пусть потом сажают. Я как узнал – думал кончу этого гонщика. Я его подловил, когда они с Ленкой расстались, схватил за грудки. Он узнал, кто я и говорит: «Погоди, я тебе расскажу все, потом бей». Ну и что, у него тоже крышу сорвало, когда он с ней познакомился. Да и по согласию все было, и знала она, что у него жена и ребенок. Двинул я его в сердцах разок, он не обиделся, я ему сам руку подал. Он тоже за малую переживает. За что его бить? Он же ее не насильничал.

Елена Сергеевна, врач-гинеколог с более чем двадцатилетним стажем, прекрасно знала нравы в окрестных деревнях. Историй всяких она навидалась немало: иной раз девочек после абортов или родов, когда ребенок был «со стороны», приходилось прятать от родителей и помогать уехать насовсем. Помогали, как правило, ее бывшие сокурсники, работавшие, как и она, в районных поликлиниках. Устраивали девчонок на работу в колхозы или совхозы, то есть в те же деревни. И ее всегда поражало это странное противоречие, которому она за двадцать лет работы так и не смогла найти объяснение: пришлую одинокую женщину с ребенком сельчане привечали, жалели и всячески ей помогали.

Она с уважением посмотрела на Тимоху – в ее практике почти не встречались люди, готовые вот так беззаветно вступиться за совершившую ошибку девушку.

– Тимофей, простите, а с чем собственно вы пришли ко мне, чем еще я могу помочь?

– Да тут такое дело, – он замялся, – словом, она не пойдет, куда вы ее послали.

– Я ее никуда не посылала! – насторожилась Елена Сергеевна.

– Я понимаю, понимаю – про это и говорить-то вслух нельзя, но только малая никуда не пойдет, будет плакать потихоньку, а потом как бы чего сама с собой не сделала.

– Вы что же хотите, чтобы я ее уговорила?

– Не, ну что вы, малую я сам уговорю: меня-то она послушает. Только придется ее к самым дверям за руку подвести, чтоб эта трусиха по дороге не сбежала. Если меня там увидят, то, я так понимаю, даже дверь не откроют. Елена Сергеевна, я на колени встану, вы скажите… там, что мне шум совсем не нужен, если Петька узнает… Я ее на улице обожду, сколько нужно, на руках потом домой отнесу, если ей ходить нельзя.

И она ему поверила, и позвонила хирургу, и клятвенно заверила того, что брат пациентки абсолютно надежен, и в подтверждение пересказала ему многое из сказок Тимофея.

А второй раз он приехал в Дмитров вместе с Леной, и когда она вышла на улицу через пару часов, то даже спрашивать ни о чем не было нужно: он по лицу увидел – порядок.

Про Дашу Валька сказал правду. Кроме него самого, на нее с большим интересом поглядывали Сметаныч и Леня Толмачев. У Вальки все внутри переворачивалось от ревности, когда он ловил на своей «зеленоглазке» (ха! – на «своей»!) сальные взгляды этих двоих. И на душе у него становилось немного спокойнее, когда он видел, что эта недотрога не обращает ни малейшего внимания на все попытки подкатиться к ней или мгновенно принимает боевую стойку, когда ее пытались погладить по голове, тронуть за руку, положить руку на плечо или обнять за талию. И хотя при этом у нее был вид рассерженной кошки, готовой кусаться и царапаться, Валька был почему-то уверен, что ни того ни другого она делать не станет.

Она не то что ни с кем не кокетничала, как все остальные девушки, включая Алевтину, но и вообще старалась не оставаться и не разговаривать ни с кем из парней один на один.

Исключением был почему-то Кашира. С ним она не так дичилась и могла остановиться и поболтать с глазу на глаз. Да и то сказать, мало у какой особы женского пола (независимо от возраста) не заходилось в учащенном ритме сердечко, когда Мишка, широко улыбнувшись, ласково называл ее «солнышко» и произносил, казалось бы, самые обычные слова, но у него они почему-то звучали как нежный и изысканный комплимент.