Верь мне - М. Брик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё в этом месте было невообразимо.
Дороже любого поцелуя даже французского
Тогда мы ехали с отцом сквозь дождь, обволакивающий машину настолько, что дорога была еле-еле видна. Затем я поняла, что он, весь вымокший и со следами от мороженого на рубашке, куда-то спешил. В тот день, сидя на холодном тротуаре, я думала, что простила его за всю ту боль, что он принёс маме, и надеялась, что мы вернёмся на пару лет назад, когда он был готов сидеть со мной в дождь, приходил домой раньше или просто приходил.
Прошла всего лишь пара лет с момента новости об его измене, но с тех пор мы так и не затрагивали тему его похождений. Я видела подобное в кино: сначала муж задерживается на работе, потом ему приходят смс-ки с пошлостями, которые затем находит его жена, они ссорятся и признаются, что не любили друг друга на протяжении последнего десятка лет, — мама такое смотрела, а сейчас стала главной их героиней.
— Как поживает Арнольд? — после долгого молчания отец наконец заговорил.
— Ничего не изменилось, — ответила я, отвернувшись к окну и свернувшись в комочек.
— Что говорят врачи?
— Всё то же самое, что и три года назад.
— Всё— таки СДВГ? — выдавил отчаяние.
— Уже как два года, — выпучила удивлённые глаза, но в ответ отец всего лишь покивал головой.
Он не любил Арнольда. Или не успел полюбить.
Знаете тех отцов, которые ждут рождения мальчишки, а затем хотят таскать его на футбольные матчи, научить играть в бейсбол, а по выходным чинить машины? Это не про моего отца и не про моего брата. Арнольд был фанатом компьютерных игр, езды на лошади, рисования и плавания, а отец постоянно желал красивую обложку, никак не совместимую с моим братом, чьи волосы наконец коснулись плеч, чьи интересы не были связаны со спортом, чей диагноз не походил на «нормальный».
— А ты? — почесал щетину. — Мама сказала, что у тебя появились друзья.
— Да, — посмеялась, — этой новости года два.
Он всегда не успевал: на работу, на семейные праздники, на ужин и за нами. Мы будто ехали в одном поезде, но он застрял в хвосте.
— Я слышал, что у неё новая работа.
— Нет, — повертела головой, — её повысили до старшей медсестры.
— Отлично! — радостно сказал он.
— Она теперь работает не только днём, но и ночью, а иногда и тогда, и тогда, — я посмотрела на его волнительное лицо через зеркальце. — Мы не справляемся.
— Вам не хватает денег?
Что удивительно, за все годы отцовской работы, он там и не получал достойного повышения с достойной зарплатой. Он всё так же батрачил, опаздывая домой, с нежеланием оплачивал коммунальные счета, кружки для Арнольда и мой французский после уроков, который я любила прогуливать. И тогда нам хватало на что-то большее, но сейчас мы застряли в клетке и будто вернулись на десять лет назад, хотя отец, считающий, что всё можно купить за деньги, отправлял нам незначительные сотни гульденов.
— Ну так, — вздохнула я, — есть вещи, которые, к сожалению, не продаются.
Думаю, он понял о чём я, но в ответ промолчал. Тишина вперемешку с каплями дождя, звенящими по машины, продолжалась до самого дома, и тогда я глянула на него, но не через зеркальце машины.
— Зайдёшь?
— У меня дела, — повернулся ко мне.
— Но ведь дождь, — недовольно покачала головой, — это опасно.
Затем он открыл дверцу машины и, накинув пиджак на голову, подбежал, чтобы помочь мне выйти. Я подала ему руку — и мы понеслись к самому крыльцу, через окно около которого наблюдала за нами мама, накинувшая на себя вязаный платок. Отец нервно потянул руку к звонку, но она тут же его опередила: распахнула входную дверь настолько резко, что у меня от неожиданности чуть не выпали глаза. Мы, мокрые, буквально запрыгнули в дом, как вдруг к нам подбежала наша уже тогда старая кошка, сразу же метнувшаяся к ногам отца.
— Я поеду, — сказал отец, отпустивший меня за руку и собиравшийся взяться за ручку двери.
— Уже? — спросила мама, кинув безнадёжный взгляд — кошка подбежала к ней.
Мне всегда хотелось знать, что чувствуют люди, некогда любившие друг друга и спустя месяцы снова встретившиеся. Может, это было сожаление, которое я видела в глазах матери, укутавшейся в огромный платок, или забытая любовь, которую я наблюдала в трясущихся руках отца и его нервной яркой улыбке.
Неловкость висела между ними, а точнее кроилась во мне, пока я снимала обувь и опиралась о стену, наблюдая за родителями.
— Дождь, — напомнила я отцу.
— Дождь, — повторила за мной мама.
— Дождь, — подтвердил отец, кивая головой, и стал снимать обувь.
Я провела его за руку на ту кухню, в которой он не был со времени удачной случайности в кафе, когда мама узнала про измену и не разбила вазу, стоящую раньше на столе. Она осталась такой же, застыла во времени, но уже без осколков.
— Чай? — предложила мама, уже зажигая огонь, пока отец, повесив пиджак, шёл к столу. — Никакого чая, — она наконец посмотрела на что-то ниже отцовского лица. — Одежду в стирку! — крикнула.
Я молча наблюдала за происходящим и думала о том, испытывают ли ностальгию родители, пока разговаривают, и когда же вернётся Арнольд со своих занятий: мне хотелось показать ему эту старую картину.
— Как я поеду обратно? — спросил отец, уже усевшийся на стул.
— У нас осталась твоя одежда, — направилась в сторону ванной, махая рукой бывшему мужу.
Тогда я снова осталась одна на кухне и стала вспоминать, когда в последний раз видела маму такой поистине радостной. Может, в прошлую среду, когда Арнольд принёс серебряную медаль, или в понедельник, когда я принесла «отлично» по математике? Всё «до» было ничём по сравнению с сегодняшним «сейчас». Но ведь должно быть и «после» — вина легла на мои юные плечи: «Не стоило его сюда приводить», — думала я, перекидывая кольцо с пальца на палец.
Мне было больно наблюдать за мамой на протяжении этих лет, когда копалась по ночам в свадебных фотографиях, плакала, думая, что я не слышу, и мне не хотелось, чтобы из-за него страдала ещё одна женщина, даже мне не знакомая, но носящая ребёнка моего родителя. Тогда я, схватив отцовский телефон, побежала прямиком в ванную, где стояли они, смотрящие друг на друга и чуть ли не съедавшие один одного.
