Школа Бессмертного - Алексей Владимирович Ларин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проблема была в том, что Лики здесь не должно быть. И его тоже. Если бы он послушал Марью – а ещё несколько дней назад он бы послушал её, – он не поехал бы в Ясенево. Но после всего, что случилось за последние дни, после возвращения Бессмертного, после наглости Соловья, разгуливавшего по дворцу, после ареста Ферзя и всего остального в нём словно что-то сломалось. Он больше не верил Марье. Он не мог откровенно поговорить с ней и всё, что она говорила ему, воспринимал с плохо скрытой враждебностью.
Ещё неделю назад он согласился бы с Марьей, что Алабугу надо похоронить тихо, не привлекая внимания, как государственного преступника и бунтовщика. Но сейчас он упёрся и своей волей настоял на том, чтобы хоронить старого отцовского сотника на воинском кладбище в Ясенево. И поехал на эти похороны вместо прощания с Велизарием.
Да, Алабуга готовил переворот. Да, он покушался на царскую особу и чуть не убил мальчишку. Но при всём при этом он был честным воином, сражавшимся и проливавшим за Волхов свою и чужую кровь тридцать лет. Он заслужил быть похороненным с честью. И он, Иван, считал, что должен лично заняться этим и заплатить за похороны из своих средств.
В конце концов Марья уступила. Просила только не привлекать излишнего внимания, и вот тут Иван вынужден был с ней согласиться. Не столько потому, что она была права, сколько из-за того, что не хотел злить мачеху ещё больше. Это могло бы существенно осложнить ему то, что он планировал устроить сегодня вечером, а Марья ему нужна была в более или менее вменяемом состоянии. Если о чём-то подобном вообще сейчас можно было говорить.
Так или иначе, сани с гробом Алабуги сопровождала лишь пара десятков гвардейцев под командованием Игната. Остей, Радько и Прохор до сих пор торчали на Гребне, Иван не успел их отозвать в Волхов; Ферзь сидел под арестом. Царевич неожиданно обнаружил, что ему не хватает верных людей. Не тех, кто будет повиноваться приказам, а тех, кто будет понимать, что делать, и устоит перед Марьей, и не сломается перед её приспешником Коломной. Сейчас ему нужны были люди, преданные лично ему, и вот их-то как раз и не хватало.
К Ясенево подъезжали молча. Гвардейцы соскочили с коней, взялись за края полотенец, подняли гроб с повозки. Иван подал Лике руку, помог выйти из саней. Она порозовела на холоде и была так хороша, что гвардейцы и могильщики невольно косились на неё, отвлекаясь от своего скорбного дела.
Иван нахмурился. Гроб поставили на невысокий помост рядом с заранее вырытой могилой. Гвардейцы встали в строй. Полагалось произнести какую-то надгробную речь над павшим воином, но Иван заранее решил, что не будет этого делать. Всё-таки пал Алабуга не в бою. Он умер не от ран и не в своей постели, а при покушении на убийство безоружного. Преступление, как ни крути. Так что могилу в Ясенево Алабуга заслужил, а вот надгробную речь – нет.
Иван смотрел в тугое, скуластое лицо своего наставника со смеженными веками узких глаз, и понимал, что вовсе не из-за покушения он не хочет произносить поминальное слово. Начни он говорить – и неизбежно придётся либо врать, либо говорить правду. Правду сказать он не мог, врать не хотел. Он предпочёл промолчать.
Но когда всё закончилось, когда отсалютовали саблями гвардейцы, закрыли гроб и опустили в могилу, Иван отошёл от кромки ясеневского леса и застыл, уставившись невидящим взглядом в заснеженное поле, на краю которого, у самого горизонта поднимались струйки печного дыма деревень. Он даже не заметил, как подошла Лика, и не обернулся, когда она взяла его за руку.
– Помнишь, – хрипло проговорил он, по-прежнему не оборачиваясь, – помнишь, ты спрашивала меня, где Алабуга?
– Иван, не надо, – попросила Лика, поднося его ладонь к губам и согревая дыханием. – Не надо, я знаю теперь.
– Ты не всё знаешь!
– Мне и не надо. Но если ты хочешь…
Иван наконец посмотрел на неё.
– Сейчас я думаю, что, наверное, зря тогда поддержал Марью, а не его.
– Ты не мог знать!
– А он знал. Он тогда на коленях стоял передо мной, пятнадцатилетним сопляком. Умолял занять трон отца. Говорил, что всё готово, надо только объявить народу.
– Ты не мог нарушить волю батюшки.
– Мог. Я был наследник, войска были за меня.
– А Марья – волшебница! Если бы ты пошёл против неё…
– Ничего бы она мне не сделала!
– Откуда ты знаешь? Если она даже родного брата…
– Знаю. Знаю, Лика, – Иван невесело усмехнулся, беря её ладони в свои. – Кое в чём ты была права. Она меня любит как сына и даже больше. Ничего бы она мне не сделала.
Лика замерла, приоткрыв рот и растерянно всматриваясь в напряжённое лицо Ивана.
– Так что? – несмело спросила она. – Что теперь будет?
Иван покрутил головой, посмотрел вокруг. Лика инстинктивно сделала то же самое. Баюн редко выбирался за город, но Колобка Коломна запросто мог послать следить за ними. На краю леса стояли гвардейцы, за спинами которых могильщики споро закидывали могилу, но здесь, рядом с Иваном и Ликой, не было никого.
И всё же Иван не стал рисковать.
– Помнишь, что я сказал тебе в тот вечер? – прошептал он, наклоняясь к уху Лики и вдыхая запах её волос. – Три дня назад?
– Что уедешь в Вестлан, – шепнула Лика в ответ, уткнувшись в овчинный воротник его полушубка. – Но я надеялась, ты передумал.
Иван покачал головой.
– Значит всё-таки едешь? – с отчаянием спросила она.
– Так надо, Лика.
– Но, может… Может, всё-таки попросим её? Может, она не будет против нас?
– Будет. И я не хочу её ни о чём просить. Ведь это мой трон и моё царство.
– Но твои слова означают войну, Иван! – тревожно зашептала Лика, цепляясь озябшими пальцами за его воротник. – Это же война! Неужели ты хочешь…
– Лика! – он взял её за плечи, приблизил лицо. – Тебе ни о чём не надо беспокоиться, с тобой ничего не случится. И со мной тоже, – торопливо добавил он.
– Но… но… – Лика не находила слов.
– Просто подготовься к вечеру и постарайся держать себя в руках. Знаю, будет тяжело, но постарайся.
– Что ты задумал? – В распахнутых бирюзовых глазах Лики стояла такая растерянность, что он едва не передумал.
– Я люблю тебя! – он поцеловал её, чтобы она хоть на секунду закрыла свои отчаянно-прекрасные глаза.
