Нежная добыча - Пол Боулз

Когда лодыжка перестала болеть, она стала спускаться к обеду, который подавали на террасе, за столом с воткнутым посередине пляжным зонтиком. Пру постоянно опаздывала из своей мастерской — всегда приходила в джинсах, заляпанных глиной, лицо исполосовано грязью. Поскольку Эйлин не могла заставить себя думать о том, как относится к Пру; та неучтива, уродлива и вообще здесь лишняя, — она вообще эмоционально не откликалась на присутствие второй женщины, то есть была вежлива, но скучала и в разговорах за едой почти не участвовала. Кроме того, на террасе Эйлин было явно неуютно. Слишком близка пустота и чересчур низка балюстрада, слишком опасно. Эйлин старалась есть как можно быстрее, не тратя время на кофе, однако ей ни разу не пришло в голову просто сказать о своих опасениях. Если рядом была Пру, она считала себя обязанной строго придерживаться этикета. По счастью, больная лодыжка служила удобным предлогом сразу удаляться наверх.

Эйлин вскоре обнаружила возле кухни крохотный дворик, где тяжелые лозы с душистыми цветами увивали решетку, поставленную у одной стены. Воздух там гудел от сотен пчел: они гроздьями липли к цветкам и медленно кружили в воздухе. После обеда Эйлин устраивалась в шезлонге под этой решеткой и читала, пока не начинался дождь. Там было жарко и душно, однако пчелиный гул заглушал водопад. Как-то днем ее выследила Пру и встала напротив, заложив руки в задние карманы.

— Как ты переносишь эту жару? — спросила она Эйлин.

— О, а мне нравится.

— Вот как? — Пру помолчала. — Скажи, тебе здесь и правда нравится или тут, по-твоему, скука смертная?

— Да нет, мне кажется, здесь чудесно.

— М-м. Это правда.

— А вам тут разве не нравится?

Пру зевнула.

— Ну, меня-то здесь все устраивает. Но я занимаюсь делом. Где я могу работать, там мне и нормально, понимаешь.

— Да, наверное, — сказала Эйлин. Потом поинтересовалась: — Вы здесь долго пробудете?

— Ты о чем это, черт побери? — Пру оперлась о стену дома, не вынимая рук из-за спины. — Я тут живу.

Эйлин хохотнула. Для всех, кроме Пру, это прозвучало бы веселым, переливчатым смехом, однако женщина сощурилась и слегка выпятила подбородок.

— Что смешного? — резко спросила она.

— Вы. Сплошной комок нервов. Чуть что — обижаетесь. Возможно, вы слишком много работаете в своем домике.

Пру изумленно посмотрела на нее.

— Боже правый, — наконец вымолвила она. — Интеллект не спрячешь, подруга.

— Спасибо, — очень серьезно сказала Эйлин. — Чего уж там, я думаю, просто замечательно, что вы здесь всем довольны, и надеюсь, вы и дальше будете счастливы.

— Я тебе то же самое хотела сказать.

— Тогда все замечательно.

— Что-то я тебя не пойму, — нахмурилась Пру.

— Я не знаю, о чем вы, — ответила Эйлин, нетерпеливо перебирая страницы. — Это самый бессмысленный разговор в моей жизни.

— А я так не думаю, — сказала Пру, уходя в кухню.

В тот же вечер, когда мать, как повелось, зашла к Эйлин после ужина поболтать, вид у нее был немного расстроенный.

— Похоже, ты не очень-то ладишь с Пру, — сказала она с упреком, садясь у дочери в ногах.

— Да нет, мы отлично ладим. А, ты о нашем сегодняшнем разговоре, вероятно.

— Да, о нем, вероятно. Право, Эйлин. Нельзя грубить женщине в таком возрасте. Она — моя гостья, и ты — моя гостья, вы должны быть вежливы друг с другом. Но она-то вежлива всегда, а вот ты, сдается, — нет.

У Эйлин перехватило дыхание:

— Я — твоя гостья…

— Я пригласила тебя сюда на каникулы, и хочу, чтобы все было приятно, и не вижу ни малейшего повода, почему так быть не должно.

Эйлин неожиданно вскричала:

— Да она психопатка!

Мать поднялась и быстро вышла из комнаты.

Следующие несколько дней все было тихо, о скандале никто не упоминал. Эйлин после обеда по-прежнему сидела в патио.

Настало какое-то особенно ласковое утро, когда в спальне у Эйлин еще висел нетронутый ранний туман и звонкий разнобой птичьих криков с изумительной ясностью доносился из невырубленных зарослей. Она быстро оделась и вышла наружу. В воздухе разливалось прежде невиданное белое сияние. Она пошла по тропе мимо деревенских хижин. Внутри копошилась жизнь; плакали младенцы, а плененные попугаи и певчие птицы смеялись и пели. Тропинка свернула в невысокую рощицу — ее посадили для защиты кофейных кустов. Отсюда еще почти не отступила ночь; воздух исчерчивала прохлада, а растительные запахи невидимыми гирляндами свисали вокруг нее с ветвей. Дорогу ей неспешно перешел огромный яркий паук. Эйлин замерла, наблюдая за ним, пока он не скрылся в листве. Она приложила руку к сердцу, как же настойчиво оно бьется. И немного послушала его биенье в голове, не желая вторгаться в этот ритм своими шагами. Потом быстро двинулась вперед, все выше по тропе, к самой светлой части неба. Когда тропа вдруг вывела на высокий уступ прямо над плантацией, Эйлин сквозь туман с трудом различила скопление крыш внизу. Зато шум водопада был здесь слышнее — она подумала, что вышла, должно быть, к самому ущелью, хоть его и не видно. Тропа здесь поворачивала и дальше тянулась вверх по неровным прогалинам. Размеренно, дыша глубоко и медленно, Эйлин полчаса лезла в гору, а затем удивилась — даже здесь, на склоне, джунгли с обеих сторон вырублены. На миг ей показалось, что небо вроде бы светлеет, и вот-вот пробьется солнце, но когда тропа выровнялась, а впереди что-то завиднелось, она поняла, что здесь туман еще плотнее, чем внизу.

В некоторых местах по обе стороны тропы вниз падали отвесные обрывы. Глубины этих провалов земли разглядеть было невозможно. У самой тропы лишь несколько растений и камней, за ними — верхушки древовидного папоротника, а дальше — белая пустота. Как будто идешь по гребню стены высоко над землей. Затем тропа делала плавный изгиб и резко взмывала вверх — и тогда Эйлин вдруг видела сбоку над собой одинокое дерево.

Неожиданно она вышла к ряду хижин. Их не так ладно сделали, как внизу на плантации, да и были они поменьше. Туман здесь пропитался запахом дыма; пахло свиньями. Эйлин остановилась. Напевал мужчина. Из одной хижины вышли двое голых детишек, в ужасе уставились на нее и снова вбежали в дом. Она двинулась дальше. Пение доносилось из-за последней хижины. Оказавшись перед ней, Эйлин увидела, что домик со всех сторон обнесен спутанной, но все же грозной колючей проволокой, со всех сторон отделяющей примерно шестифутовую полосу. Из дальнего угла участка показался молодой человек. Его штаны и рубашка были в лохмотьях; во многих местах проглядывала смуглая кожа. Идя к Эйлин, он пел и не смолк, уставившись ей в лицо блестящими пытливыми глазами. Она улыбнулась и поздоровалась:

— Buenos dias.[2]

Он поманил ее рукой — как-то уж очень театрально. Эйлин замедлила шаг и остановилась, нерешительно оглянувшись на другие хижины. Молодой человек снова позвал ее за собой и скрылся в хижине. Через секунду он вышел и, все так же зачарованно глядя на нее, стал жестами снова подзывать к себе. Эйлин стояла совершенно неподвижно, не сводя глаз с его лица. Он медленно подошел к ограде и схватился за проволоку обеими руками — чем глубже колючки впивались в ладони, тем шире открывались его глаза. Он вдруг перегнулся, сунувшись к Эйлин головой, и впился взглядом в ее глаза с невероятной силой. Несколько секунд они смотрели друг на друга; затем она шагнула ближе, вглядываясь в его лицо, тоже нахмурившись. И тут он с воплем выпустил изо рта струю воды, метя ей прямо в лицо. Немного попало на щеку, остальным окатило все платье. Пальцы его оторвались от проволоки, и он, выпрямившись, стал потихоньку отступать к хижине, по-прежнему не отрывая взгляда от ее лица.

Она замерла на миг, прижав ладонь к щеке. Затем нагнулась, подняла с тропинки большой камень и запустила им изо всех сил в открытую дверь. Оттуда раздался жуткий вопль — в жизни своей она такого не слышала. Или же да, — подумала она, кинувшись бежать мимо хижин, — так орет от негодования и оскорбленной невинности маленький ребенок, — но голос принадлежал взрослому мужчине. Пока она бежала, из хижин никто не выглянул. Вскоре она вновь оказалась среди безмолвия пустого горного склона, но и там бежать не перестала — и к тому же с изумлением поняла, что рыдает. Она села на камень и потихоньку успокоилась, наблюдая, как муравьи методично уничтожают куст, отщипывая квадратики зеленых листьев и уволакивая их с собой. Небо теперь становилось ярче; скоро и солнце проглянет. Она двинулась дальше. Когда она добралась до выступа над плантацией, туман собрался в длинные облака, сползавшие по склону вниз, в ущелья. В ужасе Эйлин увидела, как близка она к уродливому черному краю. А их дом внизу выглядел и вовсе безумно — свесился над пропастью, точно пытался разглядеть самое дно. Много ниже дома от заводи поднимался пар. Эйлин скользнула взглядом по отвесным бокам скалы напротив — снизу до самой вершины, чуть выше того места, где она сейчас стояла. От этого ей стало дурно, и к дому она спустилась, пошатываясь, прижав ко лбу ладонь, никак не реагируя на местных, которые здоровались с ней, стоя в дверях хижин.