Последний филантроп - Надежда Коваль

Луис подумал немного и ответил:

– Хорошо, но только при условии, что на новом месте у меня будет отдельная комната.

– Ну да, с окном в сад, чтобы по ночам гостей принимать! Не так ли? – съязвил Мигель.

– Нет, это чтобы убежать от тебя на случай, если ты разбушуешься, – предупредительно ответил Луис.

– Тогда я привяжу под твоим окном огромного пса, чтобы он тебя хорошенько цапнул при попытке к бегству!

Прошло немного времени и Луис позвонил мне, чтобы подтвердить своё окончательное решение оставить Давида:

– Я согласился ехать с Мигелем, потому что боюсь, что однажды скажу ему совсем не то, что ему хочется услышать. И если такое произойдёт, он прибьёт меня как муху!

После того звонка я несколько недель ничего не слыхал о Луисе. А когда через некоторое время мы пересеклись на лестничной клетке с Давидом, я сразу же бросился к нему с вопросом:

– Где сейчас Луис?

– Да вот, сидит под домашним арестом, никуда не выходит. Я ему запретил. Уедешь, говорю, со своим возлюбленным в другой город, а через неделю меня известят, что ты захоронен на местном кладбище или, в лучшем случае, лежишь в больнице с переломанной шеей! Жалко мне его, ведь, по большому счёту, он любит только меня одного.

Вот, собственно говоря, о чём я и написал в книге «Голубая песнь». К несчастью, оказалось, что я опоздал: по принятию закона об однополых браках, коллеги-литераторы настрочили про «это» или подобное столько, что от моей рукописи категорически отказались, даже не удосужившись её полистать.

Одним словом, после безрезультатных попыток с публикациями своих книг я полностью потерял веру в себя и надежду на успех. Более того, мне пришлось окончательно убедиться в том, что я – самый настоящий, классический неудачник. А вы думаете, что прозрение наступает только лишь в старости? Только тогда, когда лежишь на больничной койке с проблемами остеопороза? Или когда ты перечитал сотни глубокомысленных философских книг? Ничего подобного! Это может произойти в любой момент. Вот, к примеру, идёшь ты преспокойно по улице и встречаешь одноклассника, с которым не виделся лет эдак двадцать и которого постоянного обыгрывал в шахматы, а он тебе, как бы между прочим, и говорит, что стал чемпионом мира по этим самым шахматам. Вот тут-то ты и прозреваешь и начинаешь понимать, что если бы уровень никчёмности измерялся специальным прибором, то в твоём случае он бы зашкаливал. А если к этому добавить низкий заработок, вечную давку в автобусах, занудного управляющего, бешеные цены, политиков-обманщиков и постоянно растущие налоги, то желания жить и вовсе не остаётся.

Думаю, что моя дальнейшая жизнь так и закончилась бы глубокой депрессией и алкоголизмом, если бы в один прекрасный день в ней не появился Эдвард Блейк. Поворотный в судьбе день я назвал «прекрасным» вовсе не для того, чтобы повторить литературный штамп – тот день действительно выдался чудесным. Стояла ранняя осень. Нежное солнце светило сквозь лёгкую дымку облаков, а с придорожных ясеней тихо осыпались пожелтевшие листья. Я сидел на террасе кафе со сказочным названием «Бременские музыканты» и наблюдал за праздно болтающими посетителями. Прошёл год, как я оставил службу в библиотеке и с тех пор перебивался редкими заработками по редактированию чужих текстов, которые, в большинстве своём, были бездарными и отличались друг от друга лишь уровнем бездарности. Хозяин кафе – немец по фамилии Шварц, с густыми поседевшими бакенбардами и шарообразным животом, зная о моём затруднительном финансовом положении давал мне пиво и сигареты в долг.

– Не переживай, однако, дружище, – душевно обращался он ко мне всякий раз, когда я заглядывал к нему. – Разбогатеешь, тогда и вернёшь деньги.

При этом он коротко похлопывал меня по плечу и следом возвращался на своё рабочее место за стойку, где в исключительном порядке были расставлены бутылки с пивом «Corona Extra», «Heineken», «Guinness» y «Budweiser».

Я любил заглядывать в «Бременские музыканты» и слушать рассказы словоохотливого и радушного Шварца, к которому быстро привязался, как к близкому другу. Родился он в Оснабрюке спустя сорок с небольшим лет после появления на свет Эриха Марии Ремарка, его знаменитого соотечественника. Когда Шварцу исполнилось пятнадцать лет, его семья перебралась в соседний Бремен. До сегодняшнего дня старику трудно позабыть, как в день своего тридцатилетия он сметал с паперти храма Св. Петра пивные крышки, которые по старинному обычаю горожане в огромном количестве бросали под ноги не успевшему жениться до этого возраста. Не поднимая головы, он вынужден был с тупым упорством собирать пивные крышки в кучу, пока из толпы не выбежала молодая, светловолосая молочница Эльза и не поцеловала его. Этот поцелуй на глазах у развеселившихся бременцев означал, что в городе образовалась новая супружеская пара. После свадьбы Шварц и Эльза покинули Бремен и перебрались в наш город, где у них родились двое детей – Ганс и Паула. Сам я никогда в Бремене не был, но зато с детства знал сказку братьев Гримм об Осле, Собаке, Кошке и Петухе, которым, как покровителям города, установили памятник у самой ратуши.

– Если прикоснуться к ногам Осла, то можно загадать самое сокровенное желание, – с увлечением рассказывал мне старик. – При этом за ноги нужно браться обеими руками и при этом слегка потирать их, иначе желание не исполнится. А если будешь выполнять ритуал неправильно и станешь касаться ног животного только одной рукой, то бременцы тебя засмеют. Cкажут, что здороваются два осла! (Я нисколько не сомневался, что окажись однажды в Бремене, я бы обязательно схватился за ноги Осла двумя руками.) Посещавшие город туристы рассказывают, что ослиные ноги затёрты до блеска. Ещё бы! Всем известно, что даже самые не суеверные полагают, что можно наполнить жизнь счастьем, попросив его у Осла либо, на крайний случай, подвесив в доме лошадиную подкову.

Терраса «Бременских музыкантов» походила на уютный загородный сад. B больших глиняных кадках росли крупнолистные фикусы, а y чугунной оградки красовались горшки с ярко-красной геранью. Tо тут, то там раздавались звонкие голоса птиц и мелькали быстрокрылые стрекозы. Справа от меня сидели две молодые женщины, оживлённо болтающие о новостях личной жизни, а слева – средних лет мужчина со свежим номером газеты в руках. Я вытянул шею, стараясь прочитать заголовок на главной странице, когда в проёме двери показался незнакомец в соломенной шляпе и в светлом льняном костюме. Оглядевшись по сторонам, он уверенным шагом направился в мою сторону.

– Разрешите присесть с вами, господин, – проговорил он высоким голосом, снимая шляпу. «Никогда не разговаривайте с неизвестными» – вспомнил я название первой главы знаменитого романа и в первый момент решил отказать незнакомцу. Но любопытство – верное лекарство от скуки – победило невежливость, и я кивнул ему головой в знак согласия:

– Будьте любезны. Располагайтесь тут, а я пока в туалет отлучусь. Пиво, знаете ли…

Вернувшись обратно, я заметил молодого официанта, принимающего заказ у нашего столика. На парне был шоколадного цвета передник и такого же цвета косынка на голове. Начеркав что-то в своём блокноте, он быстро удалился, а я сел в плетёное из тростника кресло и вопросительно посмотрел на незнакомца.

– Эдвард Блейк, – представился тот с подчёркнутым достоинством и протянул мне руку.

– Стивен Смит, – в свою очередь ответил я пухлому коротышке в очках и начал внимательно его разглядывать.

Блейк представлял из себя рано облысевшего мужчину с пористым лицом розового цвета, короткой шеей и маленькими ручками, покрытыми рыжеватым пушком. На его груди поблёскивала золотая, из крупных звеньев цепочка – характерный атрибут дельцов крупного бизнеса, глав мафии и воров. Но так как поведение его было спокойным и совсем не подозрительным, он показался мне абсолютно безобидным. Блейк выдавал себя за пятидесятилетнего, хотя я бы дал ему не более сорока пяти.

– Господин Смит, – медленно начал он, непринуждённо откинувшись на спинку кресла и сложив руки на животе, – вы одинокий, безденежный человек, и мне хотелось бы вам помочь…

– А почему, собственно, мне? И откуда вам известно о моём нынешнем положении? – не скрывая удивления спросил я.

– Узнать это не составило мне большого труда. О ваших долгах я выспросил у старика Шварца, а о том, что вы неудачник красноречиво говорят ваши глаза – в них слишком много грусти. И это всё потому, что всякий неудачник испытывает чувство постоянной досады и неоправданного желания винить в своих бедах всех и вся.

И хотя такая неожиданная прямолинейность отозвалась в моём сердце болезненным ощущением раненого самолюбия, я решил, что отрицать моё одиночество и безденежье не имело смысла.