Марта Квест - Дорис Лессинг

Там ползла четверка волов, запряженных в плуг, за ними туземец погонщик с длинным хлыстом, а впереди шагал чернокожий малыш, весь голенький, если не считать набедренной повязки, держа в руках повод, продетый сквозь ноздри первой пары волов. Погонщик не вызвал у Марты никаких симпатий — это был человек жестокий и грубый, слишком уж усердно пользовавшийся своим хлыстом, но жалость, в которой Марта отказывала себе, обратилась на чернокожего малыша, окутала его словно одеялом. И опять мысли в ее мозгу закружились, сталкиваясь друг с другом, как льдины во время ледохода, и вместо одного маленького чернокожего она увидела множество и по обыкновению без труда перенеслась в страну грез, замечтавшись с открытыми глазами. Она смотрела вдаль, где за распаханными полями и вельдом возвышалась гряда Дамфризовых холмов, и силою мечты преображала эту девственную страну. Там, над колючей листвой зарослей и чахлых деревьев, сверкая белизной, встал величественный город — улицы его пересекаются под прямым углом, дома украшены колоннами, к ним ведут открытые, обсаженные цветами террасы. Из города доносятся звуки лютен и плеск фонтанов, а по улицам движутся его обитатели, такие красивые и степенные, — черные, белые, коричневые; старики останавливаются и с улыбкой удовольствия смотрят на детей; голубоглазые беленькие детишки северян играют с бронзовыми темноглазыми детишками жителей юга, и взрослые улыбаются, глядя с одобрением, как дети столь разных отцов бегают вокруг белых колонн и высоких деревьев, среди цветов, окаймляющих террасы этого сказочного и древнего города…

Прошло около года. Марта сидела под тем же деревом, примерно в той же позе и бессознательно растирала между пальцами целые пригоршни листьев, превращая их в зеленую клейкую массу. Перед ее глазами стояло то же видение, только теперь все было продумано до мельчайших подробностей. Она могла бы начертить план этого города — от рыночной площади в центре до четырех ворот на окраинах. За воротами стоят ее родители, ван Ренсберги и большинство окрестных жителей, навеки изгнанных из этого солнечного города из-за узости и ограниченности своего кругозора; они удручены, им хочется войти в город, но их не пускает туда суровая, безжалостная Марта. К сожалению, за все, даже за мечты, приходится расплачиваться, и, по версии Марты, в золотой век у ворот прекрасного города непременно будет кто-то стоять и не пускать недостойных. Внезапно Марта услышала шаги и повернула голову: по узкой тропинке осторожно спускалась Марни, неуверенно ступая по камням на своих высоких каблуках.

— Эй, — взволнованно окликнула ее Марни, — слышала новость?

Ресницы Марты дрогнули, прогоняя видение, и она довольно сухо ответила:

— А, здравствуй.

Разница между нею и Марни сразу бросалась в глаза: волосы у Марни завиты, губы намазаны, ногти накрашены, на лице — жеманная, глупая улыбка, Марни нарочно улыбается так, чтобы казаться взрослее, только ей не удается подолгу сохранять эту маску, ибо девушка она от природы простая и здравомыслящая. Сейчас она была чем-то очень взволнована и походила на рослую школьницу, вырядившуюся потехи ради; однако при виде Марты, растянувшейся на траве и казавшейся в своем нескладном цветастом ситцевом платье преждевременно развившейся девчушкой лет одиннадцати (впечатлению этому способствовали длинные светлые волосы, перевязанные ленточкой), Марни вспомнила, что на ней нарядное платье, осторожно опустилась на траву, вытянула ноги в черных туфельках на высоком каблуке и с довольным видом посмотрела на свои шелковые чулки.

— Моя сестра выходит замуж, — объявила она.

Их было пять сестер, две — уже замужние, поэтому Марта спросила:

— Которая же? Мари?

Теперь на выданье была Мари.

— Ну что ты, какая Мари! — нетерпеливо, с пренебрежением воскликнула Марни. — Да разве она когда-нибудь найдет себе мужа? Ведь в ней нет никакой изюминки.

При словах «найдет себе мужа» Марта вспыхнула, нахмурилась и отвернулась. Марни вопросительно посмотрела на нее и встретила такой презрительный взгляд, что тоже покраснела, хоть и не знала почему.

— Ты даже не спрашиваешь кто, — с укоризной, но все же несколько смущенно сказала она и тут же выпалила: — Хочешь верь, хочешь нет — это Стефани.

Стефани было семнадцать лет. Но Марта только кивнула, услышав новость.

Совсем сбитая с толку, Марни промолвила:

— Что ни говори, а она здорово устроилась. У него восьмицилиндровая машина, а ферма даже больше, чем у папки.

От этого «здорово устроилась» Марта снова в душе содрогнулась. Неожиданная мысль вдруг прорезала ее сознание: «Я критикую мать за презрение к людям, а сама презираю ван Ренсбергов и считаю себя вправе это делать только потому, что у меня это — от ума». Однако Марта не могла допустить, чтобы эта мысль приняла у нее отчетливую форму, — она хоть и с большим трудом, но все же занималась самовоспитанием. И, помолчав немного, она через силу выдавила из себя:

— Я рада. Хорошо будет погулять на свадьбе.

Но сказано это было без всякого воодушевления. Марни вздохнула и, чтобы утешиться, посмотрела на свои хорошенькие наманикюренные ноготки. Ей так хотелось бы потолковать по душам с какой-нибудь сверстницей. Хотя среди африкандеров, поселившихся подле фермы ее отца, и были девочки ее возраста, Марни восхищалась Мартой и мечтала подружиться именно с ней. Она чуть не сказала, захлебываясь от смеха, что ей самой уже шестнадцать лет и что на будущий год — если «повезет» — она тоже, как и Стефани, могла бы «найти себе мужа». Однако, встретив взгляд Марты, смотревшей на нее из-под нахмуренных бровей, Марни пожалела, что не осталась на веранде, где обе матери обсуждали захватывающие подробности ухаживания и замужества. Но такова уж традиция: мужчины должны беседовать с мужчинами, женщины — с женщинами, а дети играть с детьми. Марни не считала себя ребенком, тогда как Марта, по-видимому, считала. И Марни решила, что если она одна вернется на веранду, то сможет присоединиться к беседе женщин, а если с ней будет Марта, их непременно прогонят. Она сказала:

— Моя мама сейчас рассказывает все твоей.

На что Марта с безотчетным раздражением заметила:

— Ну, в таком случае она насплетничается всласть. — И тут же добавила, спеша загладить свою неучтивость: — Маме это доставит большое удовольствие.

— О, я знаю, твоя мама не хочет, чтобы ты рано вышла замуж, она хочет, чтобы ты вышла в люди, — великодушно заметила Марни.

Но Марта снова нахмурилась и со злостью сказала:

— Нет, она была бы очень рада, если б я рано вышла замуж.

— А тебе самой хотелось бы, а? — ввернула Марни, пытаясь создать атмосферу, необходимую для того, чтобы «потолковать по душам».

Марта иронически усмехнулась.

— Рано выйти замуж? — переспросила она. — Это мне-то? Да я лучше умру. Связать себя по рукам и ногам детьми и хозяйством…

Марни удивленно посмотрела на подругу, та даже растерялась. Потом вызывающе бросила:

— А мама говорит, что ты влюблена в Джосса Коэна. — На лице Марты появилось такое выражение, что Марни испуганно хихикнула. — Ну, он-то, во всяком случае, влюблен в тебя, ведь правда?

— Влюблен?! — стиснув зубы, процедила Марта.

— Черт его знает; во всяком случае, ты ему нравишься.

— Это Джоссу-то Коэну! — гневно промолвила Марта.

— Но ведь он славный мальчик. И среди евреев бывают очень симпатичные, а он к тому же умный, как и ты.

— Ты мне просто противна, — заявила Марта; ей казалось, что она этим выразила свое отношение к расовым предрассудкам.

И снова на добродушном личике Марни отразились удивление и обида. Она бросила на Марту умоляющий взгляд и встала — ей хотелось поскорее удрать. Но в эту минуту Марта, скользнув по примятой длинной траве, согнула колени и рывком поднялась.

— Ой, всю шкуру ободрала, — заметила она, потирая сквозь платье поясницу.

Ее манера потешаться над собственной неуклюжестью, можно даже сказать — паясничать, вызвала у Марни какое-то дотоле неведомое неприятное чувство. «Все-таки очень странно, что Марта в шестнадцать лет носит такие платья, держится точно неуклюжий школьник и, как видно, считает это в порядке вещей», — подумала Марни. Тем не менее, усмотрев в поведении Марты желание восстановить мир, Марни сочла примирение состоявшимся, взглянула на заглавие книги, которую Марта держала в руке, — это была история жизни Сесиля Родса, — и спросила, интересно ли. Затем девушки направились по узкой тропинке, вившейся под низенькими чахлыми деревцами среди пожелтевшей травы, которая доходила им до плеч, к просеке, где стоял дом.

Дом этот ничем не отличался от жилищ туземцев — стены у него были глиняные, крыша — тростниковая, и строился он в расчете на то, что жить в нем будут всего два сезона; дело в том, что Квесты переселились в колонию после того, как побывали на одной выставке в Лондоне, где им наговорили, что поселенцы могут разбогатеть на маисе чуть ли не через год после того, как его посадят. Этого не произошло, и они так и продолжали жить в своем временном жилище. Дом представлял собой вытянутый овал, разделенный перегородками на комнаты; вокруг шли крытые дерном веранды. Сбоку прилепилась квадратная кухонька с жестяной крышей. Сейчас эта кухонька покосилась, жесть на ней стала пятнистой и проржавела. Крыша дома тоже осела, а стены так часто латали свежей глиной, что они стали похожи на пеструю мозаику всех цветов — от густого красного до блекло-желтого и серо-зеленого. В округе было много самых разнообразных домов, но дом Квестов был единственный в своем роде, ибо задуман он был как кирпичное здание с прочной крышей, а выполнен из дерна, глины и прессованного навоза.