Гном Гномыч и Изюмка - Агнеш Балинт

Сначала было слышно только, как ледок слегка потрескивает. Но когда Изюмка выкатился на середину лужи, лед вдруг сразу прогнулся и рухнул под поросенком. Изюмка по самую грудь очутился в воде, а Кишмишка во всю мочь принялась звать на помощь.

Изюмка же только хрюкал и, обламывая лед, сам стал выбираться на берег. Тут, услышав крики, прибежал и Гномыч. А Кишмишка поспешила сообщить ему:

– Изюмка под лед провалился!

Разумеется, Гномыч теперь и сам видел, что произошло. Схватил он в охапку промокшего до нитки поросенка и быстро-быстро побежал с ним домой. А Кишмишка – за ними следом.

И всю дорогу приговаривала:

– Гномушка, миленький, не ругайте его, пожалуйста. Он такой смелый. Я бы никогда не подумала, что он решится на лед выйти.

Дома Гномыч уложил Изюмку в постель, вскипятил ему чаю. А Кишмишка побежала домой рассказывать своей родне, какой смелый поросенок Изюмка.

Тем временем Изюмка сидел на кровати и попивал чай с медом. Гномыч подложил в печку побольше дров, сел на край Изюмкиной кровати и спрашивает:

– Ну так как же все это случилось?

– Как, как! Кишмишка говорит: тебе, мол, слабб на лед выйти. Тебя, говорит, такого большого поросенка, ни один лед не выдержит!

– Так она сказала? – удивился Гномыч. – «Тебя, такого большого»?

– Ну не совсем так. «Такого толстого», она сказала, если быть точным.

– А-а! Тогда понятно. Ну, а дальше? – кивнул Гномыч.

– А я ей в ответ: а вот и не слабо!

– Теперь я понимаю, почему Кишмишка так восторгалась тобой. Да, я вижу, ты и сам собой тоже доволен.

– Люблю быть смелым, – скромно улыбаясь, признался Изюмка.

– Я тоже люблю смелых, – сказал Гномыч, а затем, помолчав, добавил: – Но не люблю хвастливых и тщеславных.

– Это кто такие – тще-тще-славные? Это которые очень славные?

– Нет, это которые очень любят славу и ради этого всем на свете готовы пожертвовать.

– А я-то тут при чем?

– При том, что ты из тщеславия на тонкий лед пошел. Перед Кишмишкой похвалиться хотел и доказать ей, что ты совсем и не толстый.

Изюмкино самодовольство исчезло, словно дым. Вид у него был такой грустный, что Гномыч в конце концов сжалился над ним и сказал:

– Ладно, не вешай свой пятачок. Бывает такое со всеми. Я вот, к примеру, когда был маленьким…

У Изюмки даже глаза от радости заблестели.

– Расскажи, расскажи, Гномыч, как ты был маленьким! – закричал он.

– Я и рассказываю… Маленьким я очень летать любил.

– На чем?

– Ни на чем. Сам, на своих крыльях. Тогда у меня еще крылышки были.

– Ой, крылышки! Какие?

– Тоже маленькие. Чтобы с цветка на цветок порхать.

– И ты порхал? – удивлялся все больше Изюмка.

– Порхал. Было у меня тогда много друзей. Я в ту пору лично знал всех сверчков, всех кузнечиков и даже сердитых шмелей. И очень я любил летать вместе с одной красивой стрекозочкой. У нее крылья были большие, прозрачные. Как стекло. И большие красивые глаза. Один раз стрекоза и говорит мне: полетим на ту сторону ручья. Мне бы сказать: не могу, у меня ведь крылышки-то маленькие. А я постеснялся. Ну мы и полетели.

– И что дальше?

– Ничего. Упал я в воду.

– Ой! Но не утонул?

– Нет, как видишь. Лето было. Вылез я на берег, на солнышко, быстро обсушился. Только летать долго еще потом не мог. Помню, был концерт. Кузнечики на скрипках играли, сверчки в барабаны били. А я пока без крыльев-то туда добрался – концерт уже закончился. Да, многих гномиков тщеславие до добра не доводит.

«И поросят тоже», – подумал Изюмка.

ВОЗЬМЕМ ЕГО ДОМОЙ

Всю неделю не переставая лил дождь. У Кишмишки затопило весь их подземный дворец. Одна кладовая с запасами продовольствия осталась сухой. Теперь здесь отсиживалось все мышиное семейство – к превеликой радости мышат. Они с утра до вечера могли, сидя тут, лакомиться калачиками просвирника да семенами сурепки. Время от времени Кишмишка, вспоминала и маленького поросенка Изюмку.

– Что-то он, интересно, поделывает в такую мерзкую погоду? Надо бы сходить к нему, поиграть с ним.

– Еще чего! – рассердилась Кишмишкина мама, тетя Мышария. – Их жалкая хижина из тыквы, наверное, уже давным-давно развалилась. Сиди лучше дома да радуйся, что живешь в добротном земляном дворце. Хоть наш дом залит наполовину водой, но все равно он лучше пустой тыквы, которую в любую минуту может сожрать прохожая корова.

Вот, наверное, посмеялся бы Гномыч, услышь он такие слова. Какая же корова станет жевать тыкву, когда в этой тыкве есть и дверь, и окно, и даже труба дымоходная? И уж конечно, не страшен был тыкве дождь. Он только дочиста отмыл окна, а вода, скатившись вниз по глянцевитой зеленой стене, собралась в отличнейшую лужу у самой двери.

– Сделай милость, Изюмка, – обратился к нему Гномыч, – выкопай канавку, чтобы отвести воду от крыльца.

– Только нос в глине испачкаю, – заспорил Изюмка. – Разве можно в этакий дождище канавы копать?

«Может, действительно земля здорово промокла в такой ливень?» – подумал Гномыч, взял в руку тяпку и в два счета управился с пустяковой работой. Отвел воду из лужи у крыльца. Он уже стряхивал капли с плаща, как вдруг услышал над головой знакомый голос:

– Напрррасно и прррямо-таки стррранно, что ты дома сидишь. Как раз в это вррремя на улице Кузнечиков выставка огоррродных пугал пррроводится.

– Спускайся к нам, приятель! – крикнул Гномыч старому Грачу. – Посуши у огня перышки да расскажи, что ты там хорошего увидел, в городе-то.

– Рррассказать немыслимо, это своими глазами посмотррреть тррребуется, – возразил Грач, стряхнул с крыльев капли дождя, после чего проследовал в тыквенный дом.

– Дядя Грач, а дядя Грач, – оживился Изюмка и поднял вверх свой любопытный пятачок, – а что там интересного на этой выставке?

– Что, что! – отвечал Грач. – Таких ррраскрррасивых пугал я и сррроду не видывал. Да известно ли вам, дрррузья, что теперррь в чучелином снар-р-ряжении самое главное – пустые консер-р-р-вные банки?

– Вполне возможно, – подтвердил Гномыч. – Банками можно очень сильно греметь.

Изюмка слушал с разинутым ртом, а Грач продолжал рассказ:

– Из одного гор-р-р-одского огор-р-родного хозяйства привезли Пугало, выр-р-р-ядили во всякие журналы с картинками, а поверх этого надели прозрачный целлофановый мешок. Стоит красуется, будто кр-р-раля рррасписная! Две синицы так пер-р-р-репугались, что бр-р-росили свои входные билеты и улетели куда глаза глядят. А ведь синички – отважные птички. Они не привыкли чучел огородных бояться. У меня есть один знакомый, тоже работает пугалом гороховым. Так вот он жаловался: Мол, синицы, славки и жаворонки у него все усы повыдергивали, растащили гнезда себе строить.

– Слышал и я такие страшные истории, – закивал головой Гномыч. – А какие там, ты говоришь, новые моды на костюмы чучелиные?

– На украшения сейчас идут цепи и кулоны из консервных банок, клипсы жестяные в уши. Словом, все, что дребезжит, гремит, болтается. Ну, а по части одежды в самой моде сейчас костюмы для огородных чучел из рогожки да из синтетической соломки сплетенные.

– Гномыч, – захрюкал вдруг снова Изюмка, – давай с тобой на выставку чучелиную сходим, а?

– В такую непогоду? – со смехом покачал головой Гномыч. – Да в этакий дождь хороший хозяин собаку во двор не выгонит, не то что поросенка. До костей промокнем. Даже если под зонтиком.

– Мне так хочется! Особенно на громыхающее пугало посмотреть желаю. И на соломенное тоже.

– Да я тебе соломенное, если хочешь, и сам смастерю, – посулил Гномыч.

Но Изюмка отмахнулся:

– Самодельного пугала кто же испугается?

Тут дядюшке Грачу неловко сделалось. Решил он помочь Гномычу, принялся отговаривать Изюмку от выставки.

– По правде сказать, – заметил он, – нет на этой выставке ни одного чучела, чтобы оно такую серьезную птицу вроде меня напугать могло. Разве это пугала?! Вот раньше бывало: ох, что за пугала были! Уроды, самые настоящие страшилища! Ан, вышли они нынче из моды. А теперь какие это чучела, куклы! Словом, игрушки какие-то.

Лучше бы дядюшка Грач и не говорил такого. Тут на Изюмку вообще никакого удержу не стало.

– Игрушки! Хочу смотреть игрушки! – завопил он. – Слышишь, Гномыч? Куклы там, оказывается, показывают, а не пугала вовсе. Идем поскорее на выставку. У меня же плащ из листьев подорожника: он-то не промокнет!

– Ах, Изюмка, но ведь и трава тоже мокрая, – стал его уговаривать Гномыч. – Пока до выставки доберемся, до нитки промокнем.

– И зачем я затеял этот ррразговоррр? – пожалел дядя Грач. – Ладно, скоррро завечер-р-р-еет, пор-р-ра, видно, и мне домой.