Нормандцы в Сицилии - Джон Норвич

Оттон — единственный германский император, погребенный в Риме. Его могилу до сих пор можно увидеть в Гротте-Ватикане — кроме порфирной крышки, которая, будучи первоначально перенесена из мавзолея Адриана, ныне служит купелью в соборе Святого Петра.

В самой Капитанате существовали серьезные проблемы. Калабрии и на «пятке» положение византийских властителей было достаточно прочным, поскольку в этих областях влияние ломбардов ощущалось мало. Кроме того, они стали убежищем для большого числа греческих монахов, бежавших в VIII в. от эксцессов иконоборчества в Константинополе, а в X в. от грабежа сицилийских сарацин; в результате греческие обычаи и принципы главенствовали в политике, религии и культуре. Калабрия, в частности, и до времен Ренессанса оставалась одним из главных центров греческой учености. Но в Апулии ситуация была более сложной. Имперскому правителю — катапану — приходилось приглядывать за местным населением итало-ломбардского происхождения, поскольку оно пользовалось достаточной свободой. Сохранялась лангобардская система управления; лангобардские судьи и чиновники применяли ломбардские законы, греческая процедура была предписана только для случаев (гипотетического) убийства императора или (менее гипотетического) убийства катапана. Государственным языком считалась латынь. В большинстве областей церковью ведали латинские епископы, поставленные папой; только в нескольких городах с большой долей греческого населения были греческие епископы.

Такая автономия казалась беспрецедентной для Византийской империи, и все же лангобарды в Апулии не желали принимать греческое правление. У них уже выработалось сильное национальное самосознание — за пятьсот лет они так и не ассимилировались с итальянским населением — и патриотические чувства постоянно подогревались принципатами на севере и западе. Кроме того, византийские налоги были велики, и, что еще более важно, опыт последних лет показал, что даже при обязательной военной службе (всегда непопулярная мера) империя могла защитить апулийские города, особенно прибрежные, от сарацин. Ломбардскому населению этих городов ничего не оставалось делать, кроме как организовать самооборону. Соответственно появились постоянные военные отряды, многие из них имели в своем распоряжении корабли, чтобы преграждать путь пиратам до того, как они высадятся.

Эти вооруженные люди, в свою очередь, представляли серьезную опасность для византийских властей, но в сложившихся обстоятельствах их едва ли можно было распустить. Все это добавляло уверенности ломбардам, так что к концу X в. в Апулии возникло активное и хорошо вооруженное движение сопротивления. Небольшой мятеж произошел в Бари в 987 г., а десятилетием позже началось другое, гораздо более серьезное восстание, на подавление которого потребовалось три года. Во время этого бунта был убит важный византийский чиновник. Затем в 1009 г. поднял оружие Мелус. Вместе со своим шурином Даттусом и многочисленными последователями он быстро овладел Бари, а в 1010 г. захватил Асколи и Трани; но весной 1011 г. вновь назначенный катапан собрал все наличные силы для осады Бари и сумел подкупить нескольких греков, живших в городе, чтобы те открыли городские ворота. 11 июня Бари пал; Мелус спасся и бежал в Салерно. Его жене и детям повезло меньше. Их захватили в плен и отослали как заложников в Константинополь.

Высоко на холме, возвышающемся над современной автострадой, которая соединяет Неаполь с Римом, расположен монастырь Монте-Кассино. На расстоянии он выглядит примерно так же, как, должно быть, смотрелся тысячу лет назад, это иллюзия: в отчаянной битве в феврале-марте 1944 г. фактически все аббатство было стерто с лица земли неустанными бомбардировками союзников, и существующие здания представляют собой послевоенную реконструкцию. Но все же жизнь в монастыре не замирала с 529 г., когда святой Бенедикт пришел на вершину этого холма и построил на руинах языческого храма Аполлона огромное аббатство, которое было первым из его начинаний и местом рождения Бенедиктинского ордена.

К истории нормандцев на юге Монте-Кассино имеет самое непосредственное отношение. Как величайший из итальянских монастырей он являлся одним из важнейших центров европейской учености в темные века. Он сохранил для потомства труды многих классических авторов, в том числе Апулея и Тацита; эти драгоценные книги как-то пережили разрушительный набег сарацин в 881 г., в ходе которого церковь и другие постройки были сильно разрушены. В те времена, когда начинается наш рассказ, монастырь вступал в свою золотую пору. В последующие двести лет его могущество достигло такого уровня, что он превратился почти в независимое государство. Он бросал вызов франкам, грекам, ломбардам, нормандцам, при случае даже самому папе; дважды настоятели Монте-Кассино, всегда считавшиеся одной из самых влиятельных фигур в латинской церковной иерархии, занимали престол святого Петра.

Во второй половине XI в. в Монте-Кассино жил монах по имени Аматус — или, как его иногда называют, Эмэ, — который примерно между 1075-м и 1080 гг. написал историю нормандцев на юге. В отличие от Вильгельма Апулийского, который, судя по всему, больше всего заботился о том, чтобы показать свое искусство в латинском стихосложении, Аматус писал несуетной прозой; он составил аккуратный и подробный отчет о событиях, современником, а часто, быть может, и свидетелем которых он был. К сожалению, подлинный латинский текст его сочинения утерян; все, чем мы располагаем, — перевод на итальянизированный старофранцузский, сделанный в XIV в. и сохранившейся в богато украшенной рукописи, которая теперь находится в Национальной библиотеке в Париже. У ученых, поскольку Аматус бесспорно наиболее надежный источник, относящийся к теме и периоду, потеря латинского текста вызывает большие сожаления; но для остальных это всего лишь означает, что важнейший труд, современных английских переводов которого не существует, освобожден от кошмарных хитросплетений средневековой латыни и является не только понятным, но также — благодаря своей живости, наивности и красоте каллиграфии — приятным чтением.

Аматус рассказывает другую историю о нормандских паломниках, которую интересно соотнести с изложенной Вильгельмом. По его словам, группа из примерно сорока молодых нормандцев, возвращаясь в 999 г. на корабле из Палестины, посетила Салерно, где их гостеприимно встретил князь Салерно Гвемар.[1] Их мирный отдых там был, однако, грубо прерван появлением сарацинских пиратов: местные жители так боялись их ужасной жестокости, что даже не пытались сопротивляться. Возмущенные их трусостью, нормандцы взялись за оружие и бросились на врага. Их пример придал мужества салернцам, многие из которых к ним присоединились; а сарацины, не ожидавшие противодействия, были все убиты или обратились в бегство. Восхищенный Гвемар сразу предложил доблестным героям богатое вознаграждение, если они останутся при его дворе. Нормандцы отказались: после долгого отсутствия они торопились вернуться домой. Однако они были вполне готовы поговорить со своими друзьями, многие из которых были бы безусловно заинтересованы таким предложением, а доблестью отнюдь не уступали им самим. После этого они уехали, нагруженные подарками от Гвемара, весьма привлекательными для бесстрашных северных воинов, — там были "лимоны, миндаль, соленые орехи, прекрасные одеяния, железные орудия, отделанные золотом; и все эти дары соблазняли приехать в южные земли, текущие молоком и медом, где можно найти такое множество красивых вещей".

В 1016 г., когда Мелус побывал на горе Сан-Анджело, сарацины нападали на Салерно, но нигде не упоминается о сарацинском набеге в 999 г., которым Аматус датирует свои рассказ. Может быть, даже если история в целом правдива, автор допустил здесь одну из своих редких хронологических ошибок и два визита паломников датируются примерно одним временем. Если это так, то не может ли быть, что речь идет не о двух группах паломников, а об одной и той же? Не могла ли встреча с Мелусом в храме, якобы случайная, быть умышленно подстроена им самим и Гвемаром, который незадолго до того предоставлял ему убежище и являлся одним из главных тайных покровителей лангобардских сепаратистов? Не исключено. Однако, как утверждает Э. Иорансон в своей книге "Начало нормандского владычества в Италии", оба рассказа легендарны и вполне вероятно, что первые нормандцы были в Италии просто изгнанниками, которых подговорил вмешаться в лангобардские дела папа Бенедикт VIII в качестве части своей антивизантийской политики. Мы этого никогда не узнаем. Но исходила ли инициатива от князя, патриота или папы и были ли те, к кому он обращался, беглецами или паломниками, в одном сомневаться не приходится: он достиг цели. Весной 1017 г. первые молодые нормандцы были уже в пути.