Владыка бриллиантов - Lars Gert

противоречивые, то однозначно негативно-отрицательные помыслы в сердцах тех немногих, кто их слышал — но таких было до крайности мало; ещё скуднее было число тех, кто понимал то, что бормочут злыдни, и тревога отныне навсегда среди них. Большинством же зрителей и слушателей были лишь некоторые пернатые создания, да всякие гады, что водятся в трещинах высоких гор. Таким образом, можно счесть, что кружение чёрных мантий прошло почти незаметным.

И проснулась едва успокоившаяся ночная неясыть, и встрепенулась вся. И учуяв недоброе, на всех крыльях полетела к ближайшему лесу, и стала биться своими взмахами о красиво изрезанные ставни окон в королевском дворце.

— Чего надобно тебе? — Удивлённо поинтересовался эльфийский король у прилетевшей совы.

Разбуженная искусственным ветром птица с утёса была столь напугана, что не смогла толком ничего рассказать, но владыка Мудрых понял её без слов.

— Сие есть чепуха и сущий бред, — Изрёк король-эльф Даннор. — Что с того, что пугала предрассветные устроили себе шабаш? Я не думаю, что в них вложен истовый вред; боюсь, всё это не более чем развлечение, ведь и злым духам не чужд праздник да веселье. Ступай, и не морочь мне голову впредь! Бестолковая птица…

Тем временем зловещие чернецы прекратили свой хоровод — но лишь затем, чтобы вращать его теперь уже против часовой стрелки. После, они опустились на землю, и снова вытянули свои руки, и возложили их на алтарь — но не одновременно, а по очереди, и ожидание очереди равнялось речи, произносимой тем или иным восставшим из преисподней свирепеем, и речь каждого из них походила на страшную, ужасную клятву — горе тому, кто подслушал её, ибо вначале в жилах стынет кровь, а немного погодя — дикая, мучительная смерть.

И сказал первый:

— Клянусь распространять мор на земле, и инструментом моим да будет пища; я прикинусь придорожным трактирщиком, и мимо моей похлёбки не пройдёт ни один живущий — ни сытый, ни голодный. От еды моей не оттащишь за уши, но яд сие, отрава. Стяжать я буду подобных себе, и наводнится край проклятыми харчевнями, проклятыми тавернами; сдохнет люд — и стар, и млад — но не догадается никто, отчего причина. Они будут продолжать приходить, будут продолжать есть. Через несколько дней да настигнет их всех лютая погибель, но винить они будут что угодно и кого угодно — но только не меня, не пищу мою, не подручных моих. Всё во славу Алмазного короля!

И сказал второй:

— Музыка есть отрада для души; отравой для души и тела она станет чрез меня. Ибо музыкой своей вносить буду разлад, и диссонанс, и какофонию; уши будут затыкать, но лишь вначале. Как наркотик она всем станет. Они будут слушать меня, и сами захотят играть так же: уйдут в лес, и принесут ветви или ствол; и выстругают дуду али щипковое, и настроят ниже привычного для слуха; и станут играть быстро-быстро — да так, что тремоло превратится в сплошную ноту, один звук. Они воздвигнут себе на погибель октобас, и тот, извлекая тритоны на предельно низкой глубине, пробудят зло. Сами себя они возьмут в капкан, и не смогут более остановиться; они будут хотеть играть, нестерпимая то страсть. Музыку им подавай как пищу — а то и чаще; свихнутся, а потом — одумаются, но будет слишком поздно. Клянусь, клянусь, клянусь я убивать посредством музыки. Всё во славу Алмазного короля!

И сказал третий:

— Клянусь быть самым лживым, самым продажным торговцем в мире, и мои ткани, мои шелка будут нарасхват. Однако через некоторое время покупатели начнут чесаться и терзаться, но подумают не на меня и не на мой товар. Снова и снова они будут приходить ко мне, а я буду щедро одаривать их алмазами — которые на самом деле окажутся кристаллами-оборотнями, драгоценною обманкой: вопьются они в кожу, точно клещ иль клоп, и не отпустят больше. Всё во славу Алмазного короля!

И сказал четвёртый свою клятву, но неясыть, не дослушав его речь, стремглав помчалась по высям небесным обратно во дворец.

— Полноте выдумывать тебе! — Рассердился Даннор. — Тот, кому они там присягают, уже давно исчез; много вёсен я не видывал Его, не слыхивал о Нём. Пустословие одно. Даже если всё так, как ты твердишь — не думаю, что этот Алмазный король станется опаснее Бендикса.

В унынии, в отчаянии великом летит неясыть незаметно; под облаками, под Солнцем она. Скрылась и сидит себе претихо; невдомёк шестнадцати, что клятвы их слышны кому-то, понятны и ясны.

Когда клятву презлую, престрашную явил своими устами шестнадцатый, то неясыть охватила своими крыльями главу, и сидела так некоторое время.

И в третий раз прилетела неясыть, с головы до лап покрытая страхом, но не открыл ей форточку Даннор, не впустил её. Не внял он птице трижды — что ж; авось, действительно привиделось, примерещилось глупой птице, аки дурной сон.

Но случилось непредвиденное: шестнадцать свирепеев клялись не столу, и не друг другу, но Тому, кто много древнее и их, и всех прочих; Тому, кто, победив Свою лень, предприимчиво дерзнул отважиться на злодеяние великое и могущественное. По собственной воле присягнули они на верность Тому, кого сочли достойным.

Вот, сошёл Он с гор пред каменный и жертвенный алтарь во всём Своём великолепии; так и сияет, сверкает солнечный луч, пронзая собой насквозь алмазы, бриллианты на Его чёрных одеждах. То не шкура и не кожа — не шёлк, не бархат, не атлас; не махр и не замш. И блескуча, и черна, и переливчата, темна та ткань; плотная, но лёгкая, и в самый раз.

Ибо собственной персоной Он, Бендикс-великан, соизволил вдруг предстать пред лице рабов Своих; Алмазный король снизошёл на стол-престол из густого, непрозрачного тумана, поглотив Собою все краски утренний зари.

И вынул Он из-за пазухи один прозрачный камень, и вот: обагренный кровью верной Даннору неясыти, Рубин пред очами. И вынул Он другой такой же камень, и протёр листвою и травою ядовитых флор — Изумруд прям на ладони. И вынул третий, и долго держал в талой мёртвой воде, ибо рядом водопад — се, пред глазами он, Сапфир. В четвёртом камне — лунный свет, а в пятом — солнечный. И были это камни с большой буквы, а не те, что добывают в копях гномы.

И склонились шестнадцать, и даже пали ниц. И надрезав каждый длань свою, дали ещё более страшную клятву; страшнее, нежели прежде, ибо клялись на крови и в присутствии Того, кому клялись. И клялись они Богоубийце —