Украденное счастье - Олег Рой

— Вы не боитесь, что вас унесет ветром? Незнакомка слегка вздрогнула — вопрос явно вывел ее из мечтательного забытья — и обернулась:

— Что вы сказали?

У нее было милое узкое лицо с чуть заостренным подбородком и удивительной красоты глаза насыщенного медового оттенка, в которых прятались смешинки. Он еще больше смутился, но повторил:

— Вы стоите так близко к проему… Я вдруг испугался, что порыв ветра подхватит вас, и вы улетите

Она засмеялась и снова посмотрела вниз:

— А что? Было бы неплохо! И добавила странную фразу:

— «Отчего это люди не летают, как птицы?»

— Я сам тоже часто об этом думаю, — признался Анрэ. Девушка окинула его заинтересованным взглядом и заметила в его руках альбом и карандаши.

— Вы художник?

— Ну, это слишком громко сказано… — поскромничал он. — Вообще-то я студент, изучаю математику в университете. А рисую просто так, для собственного удовольствия.

— А можно посмотреть?

— Конечно! — Он торопливо раскрыл альбом.

В тот период Анрэ Орелли никак не мог похвасгаться обилием желающих ознакомиться с его творчеством. Меж тем ему всегда хотелось показать свои работы кому-нибудь понимающему, даже необязательно специалисту, просто человеку, который любит и ценит искусство. А эта девушка — Анрэ чувствовал это сердцем — была как раз из таких людей.

Интуиция его не подвела. Прекрасная незнакомка долго и с удовольствием разглядывала его зарисовки, отмечая в них именно те моменты, на которые обращал внимание он сам, и отпуская толковые замечания.

— Я вижу, вы очень хорошо разбираетесь в живописи, — не мог не признать он — Это ваша профессия?

— Нет, только хобби. Я по образованию переводчик, работаю в газете.

— Правда? В какой же?

— В газете Степана Янко.

— Первый раз о такой слышу.

— Ничего удивительного. Это ведь газета для выходцев из России. Я русская, — с непонятной гордостью проговорила она и добавила: — Здесь меня называют Натали, но вообще-то мое имя Наташа или Наталья.

— На-та-лия, — с некоторым трудом повторил он.

— Нет, не совсем так! — поправила она. — Не Наталия, а Наталья, с мягким знаком. Есть в русском языке такая буква…

Взглянула на Анрэ и, поняв его замешательство, рассмеялась:

— Впрочем, можете не ломать язык и называть меня Натали. А как зовут вас?

— Анрэ. Анрэ Орелли. Мой отец был итальянец… Признание девушки в том, что она русская, и особенно тон, которым были произнесены эти слова, слегка удивили Анрэ. Тогда среди его знакомых не было ни одного представителя этого странного народа. Русские казались ему каким-то непостижимым, алогичным явлением — возможно, благодаря тем противоречиям, которыми они были буквально переполнены. Он знал, что в этой дикой стране люди до сих пор живут в убогих деревянных домиках без всяких удобств и с печным отоплением, — но знал также и то, что именно эта нация дала миру многих великих поэтов, писателей, актеров и художников, чьи книги не выходят из моды на Западе, а картины служат настоящим украшением музеев, — Анрэ сам неоднократно любовался и восхищался этими полотнами. Русские приняли на себя самый значительный удар фашистских войск и вместе с союзниками сумели одержать победу в страшной войне — но до этого собственными руками устроили в своей стране кровавую и безумную революцию, после которой народ потерял свободу, а к власти приходит один тиран за другим. Все это никак не укладывалось в единую понятную схему, и оттого Анрэ привык относиться к русским, как относятся к человеку не то чтобы душевнобольному, но, как бы это сказать… со странностями. И ему было в диковинку, что его новая знакомая так гордится своей принадлежностью к этой специфической нации.

В тот раз вышло как-то само собой, что молодые люди вместе покинули старинное здание и отправились бродить по городу. Им было о чем поговорить — ведь они ровным счетом ничего не знали друг о друге, но оба почувствовали интерес к личности другого и трудно поддающееся объяснению влечение. День пролетел как одно мгновение, а следующим вечером Анрэ уже прохаживался по улице у подъезда невзрачного одноэтажного здания, где располагалась русская газета, нетерпеливо поглядывал на часы и ждал, когда из-за массивной двери выпорхнет, наконец, легкая фигурка.

Они стали встречаться часто, настолько часто, насколько это позволяли ее работа и его занятия в университете. Взявшись за руки, бродили по городу, осматривали архитектурные памятники, заходили в музеи, в маленькие кафе, обсуждали новости, книги, фильмы. И очень скоро Анрэ понял, что просто без ума от этой девушки, от ее тихого, нежного голоса, мелодичного смеха, задорной искорки в медовых глазах, непокорных темно-русых волос и ненового просторного свитера, который она носила не снимая. Этот свитер с вышитой на нем буквой F — что она означала, Наташа понятия не имела — был ее главной приметой, своеобразной визитной карточкой. Девушка говорила, что это память об отце. Эжен Алье был французом, мелким чиновником. В начале войны он вступил в ополчение и через несколько месяцев погиб. Натали до сих пор горевала о нем, и Анрэ, сам недавно потерявший обоих родителей, отлично ее понимал.

В своей газете Наташа выполняла обязанности редактора и корректора, а в свободное время писала стихи, рецензии на книги и переводила русских авторов на европейские языки и наоборот. Она свободно владела русским, английским, немецким и французским, у нее была потрясающая память и великолепное чувство слова. Анрэ искренне восхищался ее способностями, но Наташа только смеялась в ответ:

— Ой, ну ты скажешь тоже… Никакая я не способная, самая обычная. Ты просто не знаешь нашего редактора, Степана Янко. Вот кто действительно гений!

Скоро Анрэ познакомился и с ним. Тогда этот человек еще не был широко известен, его имя еще не упоминалось в литературных справочниках и энциклопедиях. Он лишь руководил скромной газетой для эмигрантов, вел в ней раздел культуры, писал о литературе и терпеть не мог, когда его тексты называли статьями.

— Это очерки, а не статьи! — горячился он. — Очерк — это широта, возможность высказаться не только на основную тему, но и на другие… В художественном смысле очерк стоит гораздо выше статьи. Кто этого не понимает, тот ничего не понимает не только в творчестве, но и в жизни!

Янко запомнился Анрэ, врезался в память, но вовсе не литературными очерками, а теми, что были опубликованы под рубрикой «От нашего стола». Ничего лучше по кулинарной теме Орелли не читал ни до того, ни после. Это были скорее даже не очерки, а кулинарные эссе. Как вкусно они были написаны! Анрэ даже как-то выучил наизусть отрывок из эссе «Много раз в году» и до сих пор помнил его: «Потом они ели приготовленное им блюдо прямо со сковороды, вымазывая хлебом острый соус, пили «Шардоне» и целовались, и луком не пахло, и суббота была, как всегда, такая короткая. Нет, короче, чем всегда. И не потому, что сегодня они полдня бродили в музее-усадьбе кого-то из очень бывших. Просто каждая суббота была короче предыдущей. Хотя при расставании часы показывали всегда одно и то же время. Она разглядывала его профиль на подушке, морщины у глаз, мелкие, как от дробинок, шрамики на скулах, водила по ним кончиками пальцев, вдыхала его запах…»

Наташа тогда сказала, что это не кулинарное эссе, это прямо-таки «Темные аллеи» знаменитого русского писателя-эмигранта Бунина, лауреата Нобелевской премии. Это его, бунинский, стиль, преломившийся через стенки хрустального бокала с «Шардоне», стерлядь, фаршированную крабами, и лобстеры с королевскими креветками. Ах, какие слова находил Янко, сколько там было нежности, сколько любви и счастья!

Прошлое дело Но тогда Анрэ даже ревновал Наташу к этому Степану. Как-то они опубликовали в своем «листке» (так Анрэ презрительно называл их газету) стихи Янко, по мнению Орелли, очень слабые. Что-то там про любовь, про черные глаза и секс на лестнице в пролете между вторым и первым этажом — в общем, кошмар! Анрэ заподозрил неладное, подумал, что, возможно, так оно и было, как описано в стихотворении. Перед глазами появилась картинка: Янко и Наташа на лестнице, между первым и вторым этажом… К счастью, их редакция размещалась в одноэтажном доме. Но еще долго Анрэ мучился подозрениями, допытывался: было — не было? Наташа отшучивалась, смеялась. Но однажды, когда они поссорились и наговорили друг другу много неприятного, она очень тихо сказала ему: было. Потом, на другой день, когда они простили друг другу все вчерашние обиды, он снова спросил про эти чертовы этажи.

— Я пошутила, дурачок, — улыбнулась Наташа. — Неужели я променяю тебя на него?

И он успокоился.

Впервые в жизни Анрэ по-настоящему влюбился и с удивлением прислушивался к своим новым ощущениям, пытаясь понять, что же это за сила, что так неудержимо влечет его к ней? Почему из тысяч живших в этом городе девушек, многие из которых были красивы и интересны, он все-таки выбрал Наташу? Что в ней нашлось такого? Простота, с какой она умела обходиться с каждым, кто бы он ни был? Непривычное равнодушие к деньгам — иной раз у нее не было ни гроша, а вела она себя так, будто у нее миллионы? Непосредственная, почти детская радость и любопытство, с каким она смотрела на мир? Конечно, и все это тоже притягивало и завораживало его, но, наверное, главным было все-таки то, что он, Анрэ, привыкший к постоянному вниманию дома, изнывал в Берне от одиночества. Порой ему не с кем было поговорить даже о погоде, не то чтобы поделиться мыслями о прочитанной книге или показать новый этюд А Наташе он был действительно интересен, она готова была часами слушать его рассказы о детстве или обсуждать его рисунки. Она стала ему по-настоящему близким человеком, и это чувство душевного родства было в нем порой даже сильнее, чем физическое влечение… Хотя последнее ну уж никак нельзя было назвать слабым. Он буквально терял голову даже от одной мысли о Натали. Стоило Анрэ, сидя на лекции, хоть на минуту вызвать в памяти образ любимой, представить, например, как ветер с реки играет ее легким платьем, облепляя им точеную фигурку и подчеркивая изящные формы, как он тут же надолго забывал о занятиях…