Внучка берендеева. Третий лишний - Карина Демина

Красава этого разговору ждала.

Чай, восемнадцатый годок шел. И уж беспокойственно стало: а ну как ее нехорошесть станет причиною того, что и в столице не сыщется мужа? Вдруг да вековать ей в дядькином тереме всю жизнь оставшуюся? И ладно бы супруг, без супруга Красава как-то да пожила б, за хозяйством вот глядела бы, о дядечке заботилась, но деток хотелось со страшною силой.

А как их без супруга-то?

И забилось сердце, не понять, от радости ли, от тревоги. Застучало. Загремело.

– Многие у меня твоей руки просили. – Дядечка же бороду огладил. – Только… не хотелось мне с тобою расставаться, Красава. Уж больно ты на сестрицу мою похожа…

И по голове погладил.

– Ясноокая ты моя… что ж за судьба у меня такая, а?

У кого спрашивал – сие непонятно, только Красава дядечку обняла.

– Мне и с тобой хорошо.

– Хорошо – это ладно, но… надобно бы тебе из столицы уехать. Ты у меня добрая сердечком, не то что сестрица твоя…

Сказал и посмурнел.

И не солгал ведь. Неправду Красава чуяла. Была та словно деготь в меду иль мясо тухлое, которое порой за свежее выдать пытались, маслом протирая, чесноком пересыпая.

– Дядечка…

– Проклятое дитя. – Он отстранился и поцеловал Красаву в лоб. – Такова цена… и я готов ее заплатить. Но ты уедешь. Я нашел тебе мужа. Он хороший человек и будет о тебе заботиться. Любит. И ты его полюбишь, даст Божиня. Езжайте. И не возвращайся в столицу, слышишь? Даже когда меня похоронят, все одно не возвращайся…

– Дядечка!

Да что он говорит такое! Он еще не старый! Только-только четыре десятка сменял, а люди куда поболе живут. Это тетка здоровьем слаба. Бледна. Нежна. Из горницы своей не выходит почитай.

– Не возвращайся. – Он провел шершавой ладонью по Красавиному лицу. – Хотел я, как лучше, а получилось… кто знал, что книгу она взять сумеет?

И вновь не поняла Красава, про кого он.

– И послушай. Если вдруг явится к тебе сестрица с просьбой… не важно, даже если стакан соли попросит или хлеба краюху, сама не давай. Не надо. И дам я тебе один амулет… его еще дед твой делал. Он, конечно, не самый добрый человек, но нас по-своему любил. Сбережет. Глядишь, и сбережет…

Этот голос звучал у меня в ушах.

И чуяла я, Зослава, чужой след на коже своей. Стояла. А где – не пойму сама. То ли на дорожке, желтым камнем мощенной, то ли на подворье чужом.

– Видишь, все получается, – молвила Красава, усмехаясь. – Только ты не доглядела, девочка… а времени у нас не так и много.

В руках боярыня крутила махонький цветочек.

– Я бы молчала, если б она… но Милослава… как ни крути, а все семья… и боюсь, что мой супруг следующим будет. А там и я… и дед… он ведь не зря пришел. Ты смотри, внучка берендеева. Хорошо смотри. Иное словами сказать неможно, а вот если увидит кто… от взглядов чужих клятвы не спасают…

Пальцы мягкие разжались.

Упал цветочек.

…на землю жирную, черную. И поднялась стая грачей, заголосили они, заметались в поднебесье. Темно стало. Холодно.

И Красава лишь поплотней закуталась в плащ меховой.

Рано весна пришла.

Надолго ли?

Не случится ли ей, осознавши, что не вовремя явилась, вспять повернуть? И тогда вернутся ветра студеные, а с ними – морозы, которые лягут на землицу эту черную, раздетую? Плохо будет… землица такого обхождения не потерпит.

Нанятый супругом магик расхаживал по полю. Мерил длинными ногами межу и похож был не на грача, на аиста долговязого. Что-то делал, и Красава чуяла чужую силу, но понять суть происходящего не могла. Она и не силилась, просто глядела.

Старалась не плакать.

…третьего дня явился в поместье гонец, да не добрые вести принес.

Полыхнуло поместье боярина Воркуты.

Полыхнуло ночью, когда спали все, пусть и заговорено было от пожаров, а все ж… видать, заговор ослаб. Аль сняли его тайно недруги, коих у боярина множество появилось, когда дочь его поперед других царицей стала.

Где это видано?

Девка, если вовсе не безродная, то… разве про Воркуту писано в книгах особых, которые боярский родовод хранят?

…явился из ниоткуда… терем поставил… обжился… дела вел… а какие – то никому не ведомо. Как знать, может, и по заслугам оно воздалось. Небось Божиня невинных бережет, а коль не сберегла Воркуту, то и не невинен он.

Это не Красаве сказано было, ей-то гонец письмецо передал с поклоном, с уважением, хоть и уважения сего было на каплю. Смотрел он иначе, с любопытствием жадным, а уж в людской-то разговорился. И про пожар – отчего случился он, не ведомо. Может, какая девка дурная свечу уронила, а может, и подпалили терем. Главное, полыхнуло на рассвете, когда сон крепок, и так занялось, что со всего терема только кошка рябая и спаслася, не иначе, нежели чудом…

…горько было.

…а письмо Красава трижды прочла, пусть и не было в оном ничего, окромя соболезнований и приглашения в столицу. Мол, в храме постоять, почтить дядькину память. И сердце рвалось ехать, а разум… вспомнилось вдруг предостережение. Неужто знал дядечка?

И оттого поспешил племянницу замуж выдать?

Нет, муж Красаве хороший достался.

Спокойный.

Разумный.

И ее балует… и непраздна она, а значит, благословила Божиня брак этот… и чего еще желать? Разве чтоб племянница его, Милослава, норов изменила. Горда больно.

Капризна.

И на Красаву глядит так, будто бы она, Красава, нищенка, из милости в дом взятая. Сперва-то и не скрывала презрения, пыталась себя хозяйкою показать, но супруг скоренько укорот дал. Вот и затаила обиду Милослава… а с чего?

Ей бы благодарною быть, что нашлось в тереме место для нее, сироты… ан нет, ходит царицею, дворнею повелевает, а на дядьку глядит свысока. Красаву и вовсе будто бы не видит. Мол, недостойная она… ох, не о ней, глупой, думать бы…

– Поедешь? – муж Красаву обнял и поцеловал в щеку. Царапнула нежную кожу борода, и Красава поморщилась: пахло от оной табаком. А ныне ей все запахи тяжелы были, табачный же и вовсе отвратен.

– Нет. – Она прижалась к мужу, пытаясь защититься не то от ветра, не то от собственного страху безымяннного. – Далеко, да и… его уже схоронили. А помолиться я и тут помолюсь. Божиня услышит.

Она-то знает, что был дядечка хорошим человеком, если и грешил, то не с зла… со всеми случается…

– Как знаешь. – Муж вздохнул с облегчением. Не хотелось ему отпускать супругу…

…в тот день они вернулись поздно. И ночь Красава не спала. А с утра самого заявила Милослава:

– Я в столицу отправлюсь.

– Зачем? – Супруг Красавы посмурнел, налился грозовым гневом, чего досель с ним не приключалося.

– В Акадэмию пойду. Мне Мишенька давно писал… приглашал…

– Мишенька?

– Братец мой, – Милослава улыбнулась со смыслом. Мол, тебе ли, дядюшка, не знать, что не ты один роднею, – еще когда говорил, что дар у меня имеется немалый… и я могла бы магичкой стать.

– Тебе нельзя в столицу.

– Почему это? – Она подхватила с блюда орешек и, повертев, на землю кинула.

– Договор…

– С кем и когда он был? – Милослава плечиком дернула. – Небось когда договаривались, меня не спросили, хочу ли я всю жизнь в глуши провести. А я не желаю! Что мне здесь делать?

– Замуж…

– За кого, дядя? За соседа?

– А хоть бы… вон, Вояр на тебя давно заглядывается…

– Пусть хоть все глаза выглядит, – промолвила Милослава. – Он мне не ровня…

– Хватит! – Верень ляснул кулаком по столу. – Я сказал…

– Ты жене своей говори, она послушает, клуша. А я, дядечка, чтоб ты знал, своим умом жить приучена… мне таланты развивать надо… дар!

– Своим…

– Тише. – Красава взяла мужа за руку. – Пускай…

Не то чтобы она хотела помочь Милославе, просто вдруг осознала: не уживется. Не даст супруг Милославе воли, не позволит ей в столицу отбыть, так ведь кого Милослава изводить станет?

На ком обиду выместит?

А дом, в котором свара на сваре, долго не простоит.

– Пускай едет. Здесь и вправду… молодой девушке в столице жениха отыскать проще… – Она говорила тихо, и муж остывал.

Успокаивался.

– Дура ты, – сказал он Милославе, и та вспыхнула.

– Это жена твоя…

– Еще одно слово – и отправишься. Не в столицу. В монастырь. И будешь там свои таланты развивать, – тихо он произнес, но Красава поняла: и вправду отправит он племянницу в монастырь.

Та тоже, верно, осознала.

И разрыдалась.

Слез же женских он на дух не выносил.

– Вот чего с нею делать… неможно ей в столицу… – сказал он ночью.

– Почему?

По ночам на Красаву нападала бессонница. И лежала она в перинах, что овец считала, что звезды, что думала о всяком, да без толку – не шел сон.

И голова становилась на удивление ясной.

– Прости. – Муж поцеловал ее в щеку. – Но тебе о том лучше не знать… и что мне делать?

– Если… если и вправду у нее родичи имеются, то напиши. Будут готовы принять? Пусть едет.

Она точно помнит, что этой ночью видела деда. Что будто бы стоял он на распутье, опираясь на посох свой, и глядел в упор на нее. И губы дедовы шевелились, да только Красава, как ни силилась, ни словечка разобрать не могла.