Петр Первый на Севере - Константин Коничев

Каменный остров с монастырем вырастал на горизонте и, словно огромный корабль, приближался навстречу.

Вскоре причалили к острову. Невелик, одна десятина суши валуном завалена. Камни сплошь, а на них древний монастырь.

Не знал, не ведал иеромонах с братией, кто на пяти карбасах подъехал. Недоглядели, не повстречали царя по чину. Монахи сидели в темных кельях и тайно резались в карты «в стречки». Проигравшему «дураку» стречками набивали шишку на лбу. Архимандрит уехал на ладье в соседний Куштский монастырь. Без него – благодать ленивцам. О картежниках-монахах Петру поведал фискал из свиты и карты замусоленные показал. Царь и пальцем не прикоснулся к картам, сказал:

– Негоже! Порви сей же час. Монахам здешним, видать, кнут неведом. А стоило бы пройтись по их хребтинам; да и то сказать, от скуки: им делать нечего. Вот дьявол вместо святцев карты и подсунул… Эх, тунеядь окаянная!..

Около стен, у самой воды, лахмокурские, чирковские, лебзовские и других деревень рыбаки делили промеж себя добычу.

Над разведенным костром висел большой прокопченный медный котел. Варилась артельная уха.

Вокруг стен монастыря на козлах развешаны промокшие сети.

Рыбаки как узнали, кто к ним пожаловал, всполошились. Даже пьяные протрезвели.

– Сам царь? Да не сон ли? Не сказка ли это?..

– За архимандритом не посылать. Ни звону, ни службы не надобно, – распорядился Петр. – А вот ты, отче, – обратился он к иеромонаху, – покажи нам святыню.

В монастырской церкви – сплошной мрак. В узкие окна, расположенные высоко от полу, видны только клочья серых облаков. А будь окна пониже – виднелись бы озеро, дальние берега, яркие закаты и восходы солнца. А тут – как в темнице.

– Старина-матушка, – тяжело вздохнув, проговорил Петр. – Строили почитай четыре века тому. Пустынники здешние думали, что, через такие окна видя небо, монахи и молящиеся будут помышлять только о том, что на небеси есть. А о земном и не помыслят. Неразумное содеяли зиждители. Не радует душу, не восхищает человека как тварь божью, а гнетет и давит. Воспретить надобно делать впредь такое строение. Чем же заняты ваши люди в праздное от молитв время? – спросил Петр иеромонаха.

– Собирают в монастырских деревнях подаяние, а пахоты нет, кругом вода. Малость рыбной ловлей для прокорму промышляем, царь-государь, да еще кружечным сбором…

– Небогато живете, и трудом, вижу, не обременены. Ловили бы рыбу да в Вологду продавали, и то бы дело было.

– Монашеское ли дело, царь-государь, торг вести?

– А монашеское ли дело – безделье да карты?.. Ваш покровитель святой князь Асаф на том свете не похвалит.

Спустившись по широким дощатым ступеням паперти, недовольный поездкой и посещением монастыря, царь по сплошному булыжнику, с опаской, как бы не споткнуться, и воевода за ним, и стольники, и охрана подошли к приплеску, где над потухшим костром остывал котел, наполненный рыбой.

– Наварили, так ешьте, а может, и меня попотчуете? Что ж, мужички, сробели да замолкли? Пошто вы меня пугаетесь? – обратился Петр к рыбакам.

– Да не то что пугаемся. Дивуемся мы. Как же, сам царь, и у нас? Да взаправду ли это? Давай, государь, с нами из одного котла уху хлебать, не брезгуй, мы тоже крещеные…

Петру подали большую деревянную ложку, в деревянное блюдо наложили нельмушки. Хлеба ломоть во весь каравай отрезали.

– Кушайте, ваше царское величество.

Царь хлебнул ухи. Хороша, хоть и без приправы. Нельмушка пришлась по вкусу, столько съел, что воевода позавидовал государеву аппетиту и тоже потянулся к котлу.

Любо рыбакам, что молодой, высокий и шустроглазый царь обходится запросто с мужиками. Ведь такое навек запомнится, рассказывать на всю жизнь хватит.

Наелся царь, вытер губы платком и сказал:

– Спасибо. Ну, а теперь хочу спросить вас – вижу, сыто вам тут живется, – чьи вы, кому приписаны, кто вам хозяин?

Отвечали кубенские рыбаки царю:

– Были мы по принадлежности воеводе Межакову приписаны вашей царской милостью, а потом нас под монастырь подвели, то бишь стали наши деревни монастырскими…

– У кого же вам лучше? У Межакова или у монастыря?

– А ни у кого не лучше, ваше царское величество. Мы своим трудом живем, что посеем, то и пожнем, что наловим, то и наше. А ежели архимандрит утеснять станет, то подадимся на черные государевы земли… По Двине к Холмогорам.

– Ишь какие! Недаром вы потомки новгородских ушкуйников да чудь белоглазая. Нет, вы не робкие. А ну-ка скажите, где ваши деревни, далеко ли?..

– Отсюда не видать. За пожнями, за курьями, на болотной стороне, около устья реки Кубены. Однако не столь далече. Левее Лысой горы на три версты. А отсель верстушек всего пять-шесть наберется, в одночасье можно махнуть туда, если царскому величеству взглянуть угодно. Там у нас, старики бают, в древнее время Грозный-царь три дня и три ночи в Лахмокурье гостил. Бурю-непогодь пережидал. Сперва на том месте крест поставили, а теперь и часовню срубили.

Все пять карбасов с царской свитой от Спаса Каменного вошли в устье Кубены. Шли против течения, задевая днищами за кусты затопленного ивняка. Свернули в какой-то приток. А там вдоль берега, в один посад, у самой воды крепкие бревенчатые избы с деревянными дымоходами и поперечными тулошными окнами. И во всей этой длинной, на две версты деревне ни одного деревца. На задворках – сосняк болотный уходит куда-то вдаль, к межаковской земле, дарованной боярину юными государями Иоанном и Петром за какие-то великие службы.

Пристали к часовне, к тому месту, где в свое время от бури Грозный-царь в шатре отсиживался.

– Видать, беспокойная душа была у Грозного-царя, если и сюда его заносило. Чего-то искал Иван Васильевич, искал и не нашел, – заговорил Петр с воеводой. – Одначе и мы дремать не станем. А Кубенское озеро ради игры корабельной нам мелко да и тесно…

Петр прошагал из конца в конец по деревне, никем не признанный. Ему так и хотелось, чтобы никто из лахмокурских не ведал о нем, кто он, и чтобы люди не сбежались смотреть на него, как на невидаль. Узнали лахмокуры и уточенские мужики о царском приезде к ним после того, как царев след простыл, а, узнав, не сразу поверили.

Обратно в село Кубенское проехали, миновав Каменный остров. Светлой майской ночью тронулись в Вологду. Вестовой гонец умчался вперед и по велению Петра заказал истопить архиерейскую баню.

На рассвете Петр помылся, попарился жгучим веником, выпил жбан квасу и, не мешкая, поехал в придорожное село Грязовец, где его и свиту ожидали перекладные на Данилово.

Был теплый и ясный николин день. В попутных деревнях справляли миколу милостивого. Воевода, сопровождавший Петра, советовал ему выехать пораньше, пока люди после обедни не упились самодельным зелием и кабацким казенным вином, дабы кто не учинил дурного.

Драчливый народ вокруг Грязовца, пошаливает.

В Грязовце меняли лошадей.

Около питейной избы у земского целовальника толпился народ, но, пока не проехал царь, кабак не открывали. Народ от церкви и от закрытого кабака кинулся с двух сторон к дому старосты. Туда подъехали царь и его спутники.

Петр поздравил людей с праздником. Грязовчане в ответ гаркнули «ура».

– Давай поторапливай ездовых, – бросил Петр воеводе, – а сам возвращайся в Вологду.

Кого-то из лихих ямщиков царь спросил:

– Как по-твоему, за четыре часа до Данилова доскачем?

– Доскакать-то можно, да дорога мостовая, ухабистая, пожалуй, душу из тебя, государь, вытрясет, да и от карет и телег колеса растеряем…

– А вы что такие невеселые, молчуны? – обратился государь к толпе. – Николин день, а вы как воды в рот набрали?

– Наберешь, коль кабак на замке.

– Целовальник, почему не отпираешь?

– В честь проезда вашего царского величества.

– Какая же в том честь?

– Чтоб не перепились и потасовок не учинили.

– Давай-ка им, горожанам, бочку водки на казенный счет выкати, да поскорей. Подай им чарки, и ковши, и манерки, и всякую посудину… Пусть пьют за мое здоровье.

– Ур-ра!..

– Спасибо царскому величеству!..

– Что ж, мужички, про вас такая недобрая слава, будто вы из вологодских самые драчливые?

– Что правда, то правда, батюшка-царь, бывает, за волосье и потаскаемся, и на кулачки сойдемся, а то и колышками лупим друг дружку. Однако до ножей и топоришек не касаемся.

– Еще бы в ножи! Этого недоставало, чтобы и в топоры? Разве можно убийствовать? Убьете человека, а человек тот мог быть солдатом, слугой царю. За смерть – Казнь непременная!..

– До того не доходим. Уголовства не помним с той поры, как при вашем батюшке, Алексее Михайловиче, баба Аграпёнка своего мужа с соседкой застала и топориком его насмерть тюкнула.

– И как же она за это ответила? – спросил Петр.

– Весьма строго. Так строго, что и другим неповадно будет.

– Казнили бабу?

– Не то чтоб казнили, хуже ей было, – стал докладывать Петру староста. – Из разбойного приказу по царскому указу приехал сюды вологодский губной староста Кузька Панов и приказал ту Аграпёнку за убивство мужа в землю живьем закопать по самую голову. Зарыли ее так в канун рождества. Морозище! Она, бедная, и плачет в ревет. И стража никого к ней близко не подпускает. А она просит помиловать ее и в монастырь постричь – грех замаливать. Нас тут, ваше царское величество, сыскалось десять грамотеев, да тридцать неграмотных, да поп, и состряпали вашему батюшке слезницу о выкапывании из земли обреченной на смерть. Послали просьбу в Москву скорым ходом…