Я покорю Манхэттен - Джудит Крэнц

Никакое фото, Пэвка прекрасно это знал, не в состоянии передать ее суть, ибо Мэкси не обладала той резкостью черт, которая хорошо поддается фотографированию, но он мог не отрываясь любоваться ее темными прямыми бровями, слегка приподнятыми от постоянного удивления окружающим, и немигающим пристальным взглядом. Изящной формы нос можно было бы назвать классическим, если бы не легкая вздернутость, придававшая лицу выражение известной настороженности. Капризная белая прядь в густых непокорных волосах, плотной шапкой лежавших на голове, лишь оттеняла их черноту. Однако главным для Пэвки оставался все же ее необыкновенный рот. Нежный изгиб нижней губы создавал впечатление полуулыбки; верхняя же имела совершенно определенные очертания лука: чуть левее его сердцевины красовалась маленькая мушка. Словом, рот настоящей колдуньи, как считал Пэвка, справедливо полагавший, что за полвека у него было достаточно женщин, чтобы судить о них со знанием дела.

Пэвка все еще продолжал любоваться Мэкси, когда двери зала заседаний снова распахнулись и на пороге появился Тоби Эмбервилл. Сестра сразу же устремилась к нему навстречу.

— Тоби, — тихо произнесла она, еще не доходя до него. При звуке ее голоса он тут же остановился, раскинул руки и заключил ее в свои объятия. Минуту или больше Мэкси оставалась крепко прижатой к телу брата: он склонил голову, и они слегка потерлись носами в знак приветствия. — Что происходит, Тоби? — Мэкси перешла на шепот.

— Не знаю. Последние несколько дней я никак не мог связаться с матерью. Эта история окружена тайной, но, кажется, скоро все прояснится. Ты потрясающе выглядишь, малыш, — заметил он, разжимая руки.

— Кто это сказал? — прошептала Мэкси.

— Я. Мне достаточно запаха твоих волос. На щеках чувствуется загар, причем не какой-нибудь там саутгемптонский, а самый что ни на есть высокогорный. Немного, правда, прибавила в весе — так, на три четверти фунта… вот здесь, на попочке, очень недурственно… — Он нежно отстранил ее от себя и пошел в зал.

На каких-то два года старше ее, Тоби мог лучше любого другого узнать о состоянии сестры все, лишь прикоснувшись к ее ладони или услышав всего несколько сказанных ею слов.

Высокий, энергичный на вид, он как бы постоянно прислушивался к себе (из-за этой манеры держаться Тоби Эмбервилл выглядел старше своих лет). С первого взгляда казалось, будто они с Мэкси совершенно не похожи друг на друга, однако и тот и другой обладали удивительным свойством занимать больше места, чем им физически положено. Мягкий рот Тоби с мясистыми губами не слишком гармонировал с волевым подбородком, с тем выражением упрямой решимости, которое отпугивало от него многих людей, несмотря на его всегдашнюю смешливость и приятную наружность физически крепкого мужчины. Янтарно-карие глаза были обрамлены первыми морщинками, выдававшими привычку близорукого человека щуриться при чтении, вместо того чтобы, поступившись тщеславием, носить очки.

Мэкси внимательно проследила взглядом, как брат непринужденной, уверенной походкой входит в зал и усаживается на свой стул, который отец закрепил за ним десять лет назад, когда Тоби исполнился двадцать один год. С тех пор место это ни на одном заседании не занимал никто из присутствовавших, сам же Тоби делал это все реже и реже, по мере того как все больше прогрессировала его болезнь — retinitis pigmentosa[6] и все больше сужалось поле его зрения. Остался ли относительно стабильным хотя бы центральный канал, подумала Мэкси. По внешним признакам весьма трудно бывало определить, что Тоби видит, а что нет: болезнь обладала свойством давать буквально каждый час разную картину в зависимости от условий, в которых он находится, — расстояния, угла зрения, уровня освещенности и десятка других факторов, что бесило его своей непредсказуемостью, позволяя временами видеть все без помех, чтобы затем вновь погрузиться в еще более нетерпимое состояние полуслепоты. Тем не менее Тоби научился переносить его, даже кажется привык, насколько это в человеческих силах, продолжала свои размышления о брате Мэкси, с тревогой и любовью прислушиваясь к тому, как он здоровается с сидящими за столом, безошибочно узнавая каждого из них по голосу. На какой-то миг, увлекшись, Мэкси даже позабыла, зачем она, собственно, пришла сюда, в этот зал.

— Мэкси! — Серебряные переливы голоса с британским акцентом заставили ее сердце сладостно дрогнуть.

Этот единственный в мире голос мог принадлежать только одному человеку — матери, и лишь он один мог заставить Мэкси сорваться с места, хотя и звучал так, словно его никогда не повышают, чтобы отдать приказ или попросить об услуге, и уж, конечно, меньше всего, чтобы выразить гнев. Модуляции голоса отличались такой уверенностью и изысканностью и были до того прохладно-чарующи и мягки, что их обладатель без труда мог получить если и не все, то почти все из того, что ему захочется. Мэкси, внутренне напрягшись, обернулась, чтобы поздороваться с матерью.

— Когда это ты вернулась, Мэксим? — Голос Лили Эмбервилл выдавал ее удивление. — Я-то думала, что ты все еще катаешься на лыжах в Перу. Или ты была в Чили?

Лили откинула челку со лба дочери привычным мягким движением руки, выражавшим в то же время и всегдашнее материнское неудовольствие по поводу ее прически. При этом Мэкси столь же привычно подавила вспышку бесполезного гнева, которым она научилась управлять много лет назад. И почему это, мелькнуло у нее в голове, никто, кроме собственной матери, не может заставить ее чувствовать себя безобразной?

Лили Эмбервилл, три последних десятилетия своей жизни окруженная ореолом всеобщего поклонения, выпадающего на долю весьма немногих из числа богатых и могущественных красавиц, обняла свою дочь с поистине королевским достоинством. Мэкси ничего не оставалось, кроме как по обыкновению подчиниться этим объятиям со странной смесью обиды и нежности.

— Привет, ма! Ты просто великолепна! — произнесла она, ничуть не покривив душой.

— Жаль, что ты не могла сообщить нам о своем приезде, — ответила Лили, оставив комплимент без внимания и ничего не сказав в ответ. Похоже, решила Мэкси, что она нервничает, хотя для Лили подобное состояние являлось редкостью. Тем не менее мать нервничала и была явно напряжена.

— Скорей всего, мама, тут произошла какая-то неразбериха. О сегодняшнем заседании правления мне никто не говорил. И, если бы не звонок Тоби, я бы вообще ничего не знала…

— Возможно, мы просто не могли с тобой связаться. Но, может, мы все-таки сядем и начнем? — спросила Лили Эмбервилл и с отсутствующим видом направилась в зал, оставив дочь стоящей в дверях.