Гренландский дневник - Рокуэлл Кент

Произведения… и Рокуэлла Кента, которые предлагаются в этом сборнике с некоторыми сокращениями, не существенными для формирования представлений об эскимосах, настойчиво напоминают о том, что суровые края, освоение которых идет сейчас ускоренными темпами, уже были населены много сотен лет назад людьми без машин и индустриальной технологии. Заселены без ущерба для окружающей природы, освоены посредством приспособления к ней, посредством выработки особой культуры ее использования и восприятия. Новый этап научно-технической революции требует от современных людей более полного использования ресурсов, которые приготовила для человечества природа, что, конечно, невозможно без развития промышленности на Севере. Однако мы всегда должны помнить о тех многочисленных поколениях людей, которые жили там до нас, чьим домом была, а для их потомков и остается, эта суровая и прекрасная земля.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К СОВЕТСКОМУ ИЗДАНИЮ

Летом 1929 года я потерпел кораблекрушение у берегов Гренландии (об этом рассказано в моей книге "Курс N by E" [1]) и с тех пор полюбил эту страну и ее народ. Через два года я возвратился в Гренландию, построил себе дом, обосновался там и стал работать. Все эти события и описываются в моем дневнике.

Игдлорссуит — небольшой поселок в северо-западной части Гренландии, в котором я решил построить дом, расположен, как показано на карте, на большом острове у устья залива Уманак. Этот гористый остров оказался настоящей страной чудес, страной горных пиков и ледников.

Население Игдлорссуита составляло всего какую-нибудь сотню душ, включая и торговца-датчанина — бестирера [2], хотя позднее я стал сомневаться, имеет ли бестирер душу? В его доме я получил приют на две-три недели, пока не построил собственный дом. Дом бестирера описан на нескольких первых страницах моего дневника.

Но позвольте мне, дорогой советский читатель, в этом месте представить своего хозяина, хозяйку и их маленькое семейство.

Бестирер получил при крещении имя Иоргенсен. Под прозвищем Троллеман, данном ему гренландцами, он известен читателям по моей книге "Саламина [3]. В дневнике же он фигурирует под именем, придуманным им самим, — Стьернебо.

Стьернебо — слово датское и в буквальном переводе означает "звездный дом", что может быть истолковано как отражение своеобразного тщеславия владельца этого имени [4].

Его жена — молодая, привлекательная гренландка. В книге «Саламина» она названа Региной, а в дневнике носит свое настоящее имя — Анина. Их детей звали: дочку — Амелия и сына — Альгот, или Брёр, то есть братик, — так прозвали его родители. В семье Стьернебо жили еще две сестры Анины — Елена и Лия.

Ну, пора ввести в повествование молодую женщину, по имени Анна, к которой я очень скоро привязался. Среди гренландцев того времени большинство было смешанной крови — от брака эскимосок с европейцами. Анна типичная эскимоска, и, хотя она отличалась нежным цветом лица, все же она была смуглолицей и имела безукоризненно белые зубы. Руки ее, маленькие, изящной формы, свидетельствовали о малой занятости физической работой. Грациозные движения Анны несколько контрастировали с видом других мужеподобных, крепко сложенных женщин поселка. Анна была женой хорошего охотника Иоханна Зееба. Детей у них не было.

Следующим за Стьернебо по местному табелю о рангах шел его помощник, или старший рабочий, гренландец, по имени Рудольф Квист. Рудольф, молодой, высокий, красивый, умный и физически ловкий, пользовался уважением всего поселка, и моя дружба с ним крепла с каждым днем. Рудольф и его добродушная, статная жена Маргрета, женщина с большим сердцем, стали самыми близкими друзьями — моими и Саламины (Флейшер), преданной и многострадальной участницы моей жизни и моих приключений. Дальше о Саламине будет сказано так много, что нет необходимости представлять ее. Упомянем лишь, что ей было двадцать шесть лет и она была вдовой.

А теперь, с позволения читателя, несколько слов о самом дневнике.

Писал я этот дневник в Гренландии много лет назад (оригинал его находится сейчас в Москве) [5], и по его страницам можно судить, что писал я его как путник, который идет по трудной дороге, не оглядываясь по сторонам. Подготавливая дневник к печати, я не пытался «улучшить» его текст и стремился сохранить в нем все в неприкосновенности, за исключением пунктуации и орфографии, и устранил только возможные неясности.

Вина с годами становятся лучше от выдержки, но не все. Так и мой дневник. Что бы в "процессе выдержки" он ни потерял или ни выиграл в смысле качества, время преобразовало его из рассказа о современном образе жизни в записки о прошлом, интимные и достоверные, в записки об образе жизни, безвозвратно исчезнувшем, о народе, остатки древней своеобразной культуры которого быстро тонут в волнах «прогресса».

В этом рассказе о днях моей жизни в Гренландии мои советские друзья не найдут героя. Они признают достойную героиню в лице Саламины, о которой я всегда вспоминаю с уважением и любовью.

Памяти Саламины и посвящается этот дневник.

Рокуэлл Кент

Январь, 1966 г.

Озэбль Форкс,

Нью-Йорк, США

Трудно писать, когда кругом столько событий. Трехлетняя Амелия и двадцатидвухмесячный Альгот преспокойно стоят, опираясь на макушки голов и на ноги. Анина катает белье с помощью деревянной скалки и рубеля. Елена гладит. Лия, которой всего четырнадцать, кончает печь хлеб, и дом наполнен вкусным запахом горячих булок. Стьернебо расхаживает по комнате, с гордостью поглядывая на двух своих акробатов.

— Я слишком стар, — говорит он, — чтобы быть отцом. Слишком стар, чтобы играть с детьми.

Он по очереди поднимает «мосты», раскачивает их за ноги, держит на весу за штаны на мягком месте, потом ставит детей на ноги, чтобы они занялись другим делом.

Когда Стьернебо закатывает рукава, он превращается в художественную галерею. Его руки с голубыми венами изукрашены, будто чемодан, наклейками отелей, русалками, якорями, кораблями в бурном море, маяком, орлом, голубем мира, пронзенным сердцем, Адамом и Евой. И то, что этот чемодан, сундук, порт-манто, саквояж, рюкзак и все, с чем можно сейчас сравнить Стьернебо, так мало износилось — хотя на нем наклейки за сорок семь лет странствований, — доказывает, что человечек этот, несмотря на лаковую блестящую кожу лица, обладает прочными ребрами, крепкой шкурой и хорошо развитыми мускулами.

(…).

У СТЬЕРНЕБО

Подо мной перина, на мне перина, и только нос и глаза выглядывают из-под нее в залитую солнцем комнатку. Светлая, удобная, уютная комната, переполненная вещами: безделушками, цветами, коробками с табаком, трубками, книгами, мебелью, разумеется обитой плюшем и украшенной бахромой. Здесь есть матросский сундук, высокая печка, зеркала и ужасные картины, изображающие буковые леса Дании. А одна стена целиком покрыта цветными фотографиями в овальных позолоченных рамках, — очевидно, портретами членов одной семьи. В центре этого ассортимента вылитый Иисус из мистерии в Обераммергау [6]. Он смотрит на меня из-под затеняющей лицо старой фетровой шляпы большими голубыми невинно-кукольными глазами. Это — Стьернебо, хозяин дома, где я гощу.

Есть еще другая фотография Стьернебо, сделанная сразу после того, как с него были удалены заросли волос. Он в костюме с платком в карманчике, с булавкой в галстуке, в высоком белом воротничке; усы элегантно закручены. Восковой манекен. Висит также портрет Стьернебо-отца с мужественным лицом и портрет матушки Стьернебо. Но лицо и фигуру другой женщины я вижу на трех фотографиях. Так и должно быть, потому что она не только жена Стьернебо и мать семейства, как показано на одной из фотографий, но и снятая во весь рост гренландка в национальном костюме. Она — такое очаровательное, мило улыбающееся молодое существо, что должна радовать сердце всякого, кто посмотрит на нее.

Я укладываюсь спать в два часа, уютно укрывшись периной. Теплое утреннее солнце светит в открытое окно. За окном — синее море, айсберги, ближние горы и дальние, со снеговыми шапками, сверкающими в утреннем свете, — великолепный северный мир. А тут — домашний уют. Я думаю: вот это, значит, Гренландия, и, глубоко удовлетворенный тем, что это именно она, поворачиваюсь на бок и засыпаю.

УДСТЕДСКИЕ ТРУДНОСТИ

Удстеды, то есть форпосты колонии, — это поселки охотников и их семей. Здесь добываются богатства Гренландии — жир и шкуры. Настоящий гренландец охотник. Его занятие и порождаемые этим занятием характер и жизненный уклад на протяжении веков способствовали созданию тех общественных и культурных особенностей, которые свойственны лишь гренландцам.

Колонии — административные центры Датской Гренландии, играют как бы роль расчетных контор по скупке продукции, добываемой в удстедах. За исключением рыболовства, начавшего развиваться в последние годы в некоторых районах Гренландии, жители административных центров совершенно лишены возможности производительно трудиться. Они поддерживают свое существование лишь черной работой, ремеслом и прислуживанием в домах.