Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография - Эмир Кустурица

По дороге домой, которую я знал как свои пять пальцев, я мчался с такой скоростью, что позавидовал бы сам Юрий Гагарин. Влюбленный в Снежану Видович, гордый своим «Титаником», я торопился скорее вернуться, чтобы доставить удовольствие матери. Отец был еще в отъезде. Время от времени я останавливался, чтобы перевести дух. В моих руках «Титаник» казался больше, чем я сам. Полметра в ширину, столько же в высоту. Я заметил свою мать, развешивающую белье на веревке между окном и акацией. Как только она возвращалась с работы, сразу же снимала с веревки сухое белье и развешивала мокрое. Она работала бухгалтером на факультете гражданского строительства. Когда кто-то ее спрашивал «Как дела?», она отвечала: «Нормально, работаю как вол». Я помахал ей рукой, но она меня не видела. Ее скрывали простыни, надувшиеся на ветру, словно паруса невидимого судна, на котором она плыла.

Поравнявшись с лестницей, я свернул с дороги и, решив срезать путь, стал карабкаться по склону, не подумав о том, что моя гордость и высоко поднятая голова были не совсем уместны на этой неровной земле. Я споткнулся о камень и упал прямо на правую руку, в то время как левая крепко сжимала «Титаник». Я вскрикнул и сморщился от боли. Через паруса своего «Титаника» я увидел небо. Именно тогда я впервые сказал:

– Чертово небо!

Последние сто метров пути были самыми длинными и самыми трудными. Я плакал и стонал от боли и напряжения. Мой «Титаник» казался тяжелее, чем настоящий, поскольку его вес оттягивал мою левую руку. Я ощущал во рту привкус пыли, смешанный со слезами, словно я целовал землю, и тогда я пробормотал:

– Чертова земля!

Когда соседка Велинка, смакующая кофе на своем балконе на четвертом этаже, заметила меня, она предупредила мою мать:

– Сенка, твой ребенок плачет, ему больно. Он еле тащится, размахивая над головой огромным куском дерева!

Когда подошла мать, я принялся рыдать еще громче. Она присела, чтобы осмотреть мою распухшую руку.

– С ним что-нибудь случилось? – спросил я.

– С кем?

– С «Титаником»!

– Нет, сынок, не волнуйся, с ним все в порядке.

По дороге в больницу, несмотря на тревогу о моем здоровье, мать несла «Титаник» с той же торжественностью, что и я. Беседуя с доктором, который диагностировал перелом запястья, она продолжала крепко держать корабль в руках. Я не хотел, чтобы она выпускала его из рук, опасаясь, что он тоже может сломаться. Врач наложил мне гипс, и мать отвела меня домой. Боль не стихала, но я ни о чем не жалел. Теперь я мог не ходить в школу.

После того как учительница сообщила, что я должен сдавать все свои домашние задания, было решено, что ко мне будет приходить Снежана и помогать их делать. И тогда мне захотелось, чтобы моя рука никогда не зажила. Особенно когда Снежана время от времени просовывала под гипс вязальную спицу, чтобы осторожно почесать зудящее место. Мы с ней условились, что я буду диктовать, а она записывать. Я смотрел на нее и мечтал, чтобы моя вторая рука тоже оказалась сломанной. А заодно и обе ноги. Чтобы Снежана могла писать за меня все мои домашние задания… Никогда еще мой почерк не был таким красивым.

Папа вернулся из командировки и очень расстроился из-за моего перелома. Он расцеловал меня и пообещал отвезти купаться в Илиджу[7], как только наступит купальный сезон. Он знал, что мне это доставит удовольствие, поскольку я уже как-то ездил без разрешения в Илиджу, прицепившись к трамваю, за что получил неплохую взбучку.

Перед тем как лечь отдыхать после обеда, отец внимательно изучил макет «Титаника». Разглядывая его со всех сторон, он покачивал головой.

– Отличная работа! – сказал он мне. – Только, мне кажется, каркас немного тяжеловат. Когда будешь переставлять его на другое место, будь осторожнее. Не знаю, выдержит ли клей. Мне это напоминает конструкцию нашего социалистического общества!

Когда мне сняли гипс, у меня возникло ощущение, что моя зажившая рука стала невесомой. Отец вернулся домой поздно ночью в приподнятом настроении и, как обычно, когда он был в таком состоянии, привел с собой подвыпившего друга. Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Отец прошел в спальню и разбудил мать:

– Сенка, просыпайся, сегодня вечером Насер[8] бросил русских и подался к американцам!

Мать встала. Ей показалось, что она видит перед собой бочонок с белым вином, а не своего мужа. Она всегда отказывалась принимать всерьез интерес маленьких людей к большой истории и старалась оградить от этого меня.

– Тише ты, горлопан! – прошептала она. – Разбудишь ребенка. Ему завтра рано вставать в школу!

Друг моего отца, мужчина с остроконечной козлиной бородкой, сел на табурет рядом с моим кораблем и после каждой фразы отца, прикрыв веки, монотонно спрашивал:

– Ну и что ты предлагаешь?

– Ничего не предлагаю, – ответил мой отец, – но это удар не только по международному рабочему движению, но и по всей Югославии.

– Разве все в жизни сводится к политике? – вмешалась моя мать. – От этого что, мир рухнет?

– Мне кажется, что равновесие в мире уже серьезно пошатнулось, – ответил отец, – дай мне выпить!

– Идите отсюда оба, вы разбудите малыша!

– Ну и что ты предлагаешь? – спросил мужчина с бородкой.

– Поскольку мы не можем изменить мир, предлагаю поменять кабак, – заявил отец.

– Убирайтесь! – тихо проворчала мать, оскорбленная тем, что отец сравнил наш дом с кабаком.

Отец подошел ко мне и поцеловал, думая, что я сплю, затем пошел за Сенкой в спальню. Его друг продолжал повторять сам себе:

– И что ты предлагаешь, Мурат?

Поскольку отец ничего не отвечал, мужчина встал с табурета и, с трудом удерживая равновесие, принялся вальсировать, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке». Он покачивался то вперед, то назад, а в это время из спальни доносились приглушенные голоса моих родителей, спорящих о Насере. Естественно, друг моего отца в итоге потерял устойчивость и схватился за мачту моего «Титаника». Я смотрел на это сквозь прикрытые веки, готовый броситься к своему кораблю подобно Муфтику, вратарю футбольного клуба «Сараево», чтобы предотвратить возможную катастрофу. Корабль накренился, готовый упасть, но мужчина упал раньше его. Ему, тем не менее, удалось удержать мой корабль за корпус.

– Избави нас Бог от второго крушения «Титаника», – произнес он, поставив корабль обратно на радиоприемник.

Лежа в своем углу на диване, я облегченно вздохнул и быстро спрятался под одеяло, чтобы мужчина с бородкой меня не заметил. Казалось, в комнате вновь воцарился покой, когда вдруг приятель моего отца решил поставить финальную точку в приключениях моего «Титаника». Выходя, он так сильно хлопнул дверью столовой, что вибрации хлипкой социалистической постройки добрались до радиоприемника, а от него – до «Титаника». От ударной волны мой корабль опрокинулся, сломав при падении свою мачту, – и клей из муки оказался неспособным удержать палубу. Мой мир рухнул на моих глазах.

Я долго плакал той ночью, прежде чем сделать окончательный вывод:

– Чертова социалистическая конструкция!

КАК Я ВПЕРВЫЕ НЕ УВИДЕЛ ТИТО

В 1963 году я в первый раз пересек границу Социалистической Федеративной Республики Югославия. Мы с Сенкой отправились в длительную поездку в Польшу, где жила моя тетя Биба Кустурица. Ее муж, Любомир Райнвайн Бубо, был корреспондентом югославского информационного агентства ТАНЮГ[9] в Варшаве, а сама она работала в Институте международного рабочего движения. Для моей тети это был второй переезд за границу, со вторым мужем. Она снова вышла замуж после развода со Славко Комарицей, который был генеральным консулом Югославии в Берне.

– Это означает, что тетя Биба пересела с лошади на осла? – простодушно спросил я своего отца.

Отец любил, когда я ему подражал, делая логические выводы, но этот новый муж моей тети ему совсем не нравился.

– Ты, малыш, слишком любопытен для своего возраста!

Не только друзья моего отца были мучениками, пострадавшими за любовь к матушке-России. Среди моих приятелей тоже были такие. Поскольку я изучал русский язык, ученики, с которыми я ежедневно встречался на уроках, были в большинстве своем детьми политзаключенных из «Голи-Оток»[10].

– Я хотел бы работать на почте, чтобы каждый день ставить штемпели на марки с изображением Тито, – однажды признался мне Дуско Радович, сидевший за партой впереди меня.

Радович мечтал о работе простого почтового служащего вовсе не потому, что был плохим учеником. Он был лучшим в школе по математике и разрешал нам списывать свои домашние задания. Проставляя штемпели на лицо Тито, мой товарищ хотел отомстить за своего отца, который получил восемь лет исправительных работ в лагере «Голи-Оток». Рассказывая мне по секрету свою мечту о почтовых марках, он незаметно для себя принялся стучать кулаком по столу, сначала тихо, затем все громче и громче. Он был похож на танцора из фольклорного коллектива косовских албанцев, которые впадают в транс, подчиняясь ритму. Я попытался его успокоить, опасаясь, что его выгонят с урока.