Биробиджан - земля обетованная - Александр Мелихов

Пожалуй, начну с краковской квартиры Владимира Ильича Ленина, сообщавшего Горькому в феврале 1913 года: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для „Просвещения“ большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы». Журнал «Просвещение», если кто забыл, легально выходил в Петербурге с декабря 1911 года по июль 1914-го. В художественной тетрадке принимал участие сам Горький, а Ленин напечатал в «Просвещении» такие шедевры, как «Начало разоблачений и переговоры партии к.-д. с министрами» и «Против объединения — с ликвидаторами». Вот в этом-то «Просвещении» молодой товарищ Сталин и опубликовал свою впоследствии канонизированную статью «Марксизм и национальный вопрос».

Надо сказать, что статья и Ленину понравилась (по признанию Сталина, Ленин ее даже редактировал), и, когда враждебные силы попытались представить статью дискуссионной, Ленин воспротивился с присущей ему ленинской прямотой: «Статья очень хороша. Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи». Бунд, если кто снова не помнит, это был, как говорится в Малой советской энциклопедии 1933 года, Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, постоянно дезорганизовывавший деятельность социал-демократической партии, пытаясь перестроить ее «на федеративных началах по национальному признаку». Ленин постоянно клеймил бундовскую сволочь последними словами и как в воду глядел: «После Октября значительная часть Бунда перешла в контрреволюционный лагерь», а те, кто и после этого не одумался, сделались «ярким социал-фашистским отрядом 2-го Интернационала».

Думал ли Сталин в самом деле то, что писал в 1913 году? Скорее всего, да. Он еще не был владыкой и больше нуждался в том, чтобы навязывать свои мысли, чем в том, чтобы их скрывать. Вот когда в 1931 году он отвечал на запрос Еврейского телеграфного агентства из Америки — вот тогда он уже наверняка выражал исключительно официальную позицию для внешнего пользования: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам как громоотвод, выводящий капитализм из-под ударов трудящихся. Антисемитизм опасен для трудящихся как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше… Активные антисемиты… Смертной казнью. И. Сталин».

Это заклинание в присутствии внешних, а особенно западных свидетелей каждый член партии должен быть отбарабанивать, как Отченаш.

Но для внутреннего пользования… Национальная политика большевиков для внутреннего употребления на первый взгляд заключалась в следующем: до победы обещать все мыслимые права — после победы расстреливать всякого, кто этих прав потребует. Но это, думается, не было с самого начала сознательным последовательным макиавеллизмом. Я думаю, ядро первых большевиков состояло из настоящих идеалистов, то есть людей искренне и страстно преданных какой-то коллективной грезе — не индивидуальной, как все мы, простые смертные, а именно коллективной иллюзии. И только когда при столкновении с практикой они обнаруживали, что иллюзию реализовать невозможно, — только тогда они переходили к лицемерию и террору. Масштаб и долговременность террора вообще могут служить косвенным индикатором меры утопичности коллективных грез, они же социальные идеалы.

Думаю, что и Сталин был идеалистом. Не в расхожем смысле — наивным, бескорыстным человеком, а в точном смысле слова: он жил грезой. Грезой о мире, в котором правят сила, воля и материальный интерес, а всякий, кто по малодушию или благодушию попытается быть мягким и компромиссным, будет растоптан, — словом, он жил марксистской грезой о мире, в котором грезы ничего не значат. И последовательно, по-марксистски выводил на чистую воду тех, кто хотел ввести в социальную жизнь еще какие-то («духовные»!) факторы, помимо нагих классовых интересов.

Вооружившись этой химерой и железной логикой, Коба и засел за национальный вопрос, который вообще-то, если пренебречь коллективными фантазиями, превращается просто в потакание нелепым предрассудкам: действительно, все люди одной нации очень разные, интересы их всегда расходятся — что же между ними общего? И эту мнимую общность действительно не стоит беречь, если забыть, что человек остается человеком лишь до тех пор, пока пребывает под властью каких-то предрассудков, и что никаких иных общностей, кроме мнимых, в мире никогда не было, нет и не будет.

Похоже, Иосиф Виссарионович догадывался, что и классовые общности покоятся на таких же мнимостях, как и всякие другие, — по крайней мере, никто не может упрекнуть его, что с рабочими он обходился менее сурово, когда начинал подозревать в них угрозу для своих целей. Но пока они были той силой, которая могла привести его к власти, он желал видеть эту силу единой и неделимой. А впоследствии он желал видеть единой и неделимой страну, которая попала под его руку. А потом весь социалистический лагерь. А потом… Потом явилась «та старушка».

Но эти годы, стройки, войны — все это было впереди. А пока в мирной довоенной Австрии он изучал, каким образом его коллеги по названию и соперники по мечте — австрийские социал-демократы Отто Бауэр (ассимилированный еврей) и Рудольф Шпрингер (псевдоним Карла Реннера, избранного в 1945 году президентом Австрии) намереваются обустраивать совместную жизнь наций при социализме в их многонациональной империи. К. Сталин (так была подписана статья), разумеется, и тогда был человеком дела — он засел за эти отдаленные полуабстракции только потому, что его родная социал-демократическая партия в «период контрреволюции» проявила склонность «межеваться» еще и по национальному признаку.

Сталин впрямую этого не говорит, да наверняка и не думает, однако его анализ может быть прочитан следующим образом: исчезла интернациональная греза общего «светлого будущего» (кавычки принадлежат т. Сталину!); возникла свобода для проявления и укрепления грез национальных (в культуре, в политике); правительственное их подавление вызвало еще большую их мобилизованность.

И чем же должна была с ними бороться социал-демократия? «Противопоставить национализму испытанное оружие интернационализма, единство и нераздельность классовой борьбы». Но разве это оружие — интернационализм, единство, нераздельность? Это же просто слова? Ан нет, не просто слова — они вызывают в воображении какие-то приятные ассоциации, они же грезы. А потому сталинский призыв может быть расшифрован следующим образом: противопоставить грезам разъединяющим грезу объединяющую. Однако сам Коба в грезы не верит, а потому возмущается иррациональным (он же не знает, что другого не бывает) поведением социал- вроде бы демократического Бунда, который вдруг ни с того ни с сего «стал выставлять на первый план свои особые, чисто националистические цели[1]: дело дошло до того, что „празднование субботы“ и „признание жаргона“ объявил он боевым пунктом своей избирательной программы». (Жаргоном Сталин именовал идиш, но тогда это название не было снижающим, сам Шолом-Алейхем называл свой язык жаргоном.)

За Бундом поднял бунт Кавказ… Словом, срочно понадобилась «дружная и неустанная работа последовательных социал-демократов против националистического тумана, откуда бы он ни шел».

Туман мог быть разогнан только ясностью. И вот явился первый ясный и неоспоримый постулат: «Нация складывается только в результате длительных и регулярных общений, в результате совместной жизни из поколения в поколение. А длительная совместная жизнь невозможна без общей территории».

Запомнили? Нация невозможна без общей территории. Следовательно, евреи нация или не нация? Правильно, не нация. А нация — напрягитесь, миллионы зазубривали эту чеканность! — «нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры».

Уф…

А теперь попробуйте приложить этот эталон к евреям. Мешает, правда, расплывчатое слово «культура»… Я-то лично называю культурой любую наследуемую систему коллективных мнимостей, и с этой точки зрения нацией является любая общность людей, которая таковой себя воображает. Но т. Сталин основывал свой марксистский анализ на твердой материалистической почве недвусмысленных признаков, — «объективных», то есть доступных наблюдению любого не включенного в национальные фантазии чужака. Который именно слона-то и не способен разглядеть.

А потому чудесный грузин за двадцать лет до рождения Еврейской автономной области уже вынес еврейскому народу свой первый приговор: «Можно представить людей с общим „национальным характером“ и все-таки нельзя сказать, что они составляют одну нацию, если они экономически разобщены, живут на разных территориях, говорят на разных языках и т. д. Таковы, например, русские, галицийские, американские, грузинские и горские евреи, не составляющие, по нашему мнению, единой нации».