Сын палача - Вадим Сухачевский

– Ухо я тебе, Федор, сейчас подлечу; только помощь мне твоя потом потребуется. А за это и впредь столоваться у меня будешь. И деньжат буду тебе немного подбрасывать, по трешнице, скажем, в неделю… А надобно мне только одно – чтобы ты проследил за одним человечком…

У Федьки в голове промелькнуло: неужто фартовый он, этот Бежевый? А его, Федулу никак себе в наводчики хочет приспособить… Для любого мазурика счастье – к фартовому люду прибиться, – а ему отчего-то колко стало сидеть на табурете…

Но фартовый – это еще что! А чего доброго, работает Бежевый в ГПУ и желает какого-нибудь хорошего человека упечь на Соловки. Федька как подумал – уже ни борща, ни трешницы ему не хотелось. Не приносят они счастье, иудины деньги.

Но, оказалось, следить надо за типом одним, которого давно бы удавить следовало. Про этого типа по прозвищу Упырь знали все мазурики на Сухаревке. Да упырем он, в сущности, и был самым настоящим! Иногда (тоже вот, кстати, деньжат или борща посулив) заманивал к себе кого-нибудь из мазуриков, и потом иного из них находили…

То есть трупешник его находили. Да в таком виде… Федька однажды увидел – его чуть не вырвало.

Зачем этот Упырь понадобился Бежевому, было неясно, но последить за ним, да еще за трешницу… Отчего ж не последить! Да и дело нехитрое: сиди, как прежде, грейся у своего котла, только не забывай втихаря за Упырем, если он появится, все время приглядывать. А вечером возвращайся на Мясницкую к Викентию Ивановичу, докладывай, видел ли Упыря, и получай свою тарелку борщецкого с мясцом да еще и деньги в придачу.

Чудеса!.. При таком довольствии, да ни за что, он, Федька, эту зиму уж точно как-нибудь перекантуется, не помрет!..

Впрочем… …

А что, если этот Викентий – легавый с Петровки, а то и с Лубянки? Тогда, коли мазурики узнают, к кому он по вечерам захаживает, живым, поди, утопят или в том же котле, или в говенной жиже. Не то что эту зиму не переживешь – и до зимы-то навряд ли дотянешь, тут уж никакой борщецкий не спасет. Так что умом думай, Федуло, коли вправду жить хочется…

Он и думал, подчищая тарелку ломтем хлеба.

Бежевый тем временем посмотрел в окно, откуда просматривался весь двор, и вдруг вид у него стал хмурый.

– Похоже, придется нам прервать наш разговор, – вздохнул он. – Ступай-ка ты покуда вон туда, в кабинет, и закрой хорошенько дверь. После поговорим.

Федька, перед тем как встать, тоже глянул в окно и увидел, что через двор к подъезду идет однорукий, пустой рукав телогрейки был у него засунут в карман. На душе сразу стало совсем погано, потому что этого однорукого он знал – кто-то на Сухаревке тайком ему показывал.

То был бандюга-одиночка, который звался Клешня, – пожалуй, самый страшный человек из всех, о ком Федька-Федуло когда-либо слышал. Поскольку уцелевшей своей клешней (давшей ему и прозвище) стрелял через карман из нагана без раздумий и всегда без промаха. Делал это обычно, когда бывал трезв, хотя трезвости в себе на дух не переносил, от нее становился злым, как дьявол. Если на Сухаревке углядывал Клешня, что у кого-то кошелек с деньгами, – всё, можно тому гроб заказывать. Зато сам Клешня к вечеру будет пьяный и безопасный до следующего утра.

– Если к вам – не открывайте ему, дяденька, – предупредил Федька.

Но тот на него, на Федьку же, и озлился:

– Я тебе что сказал? А ну марш в кабинет! – С этими словами крепкой ручищей схватил мальчишку за плечо, проволок по коридору, запихнул в какую-то комнату с книжными шкафами и закрыл за ним дверь.

В ту же минуту во входную дверь позвонили, и Бежевый пошел открывать.

Федька сжался, притих, ожидая, что вот сейчас громыхнет выстрел…

Выстрела, однако, не последовало. Федька-Федуло прильнул ухом к двери и услышал хриплый голос Клешни:

– Вольницкий, не узнаёшь?.. Вспомни, вспомни питерский университет, а потом, уже при совдепах, московский цирк… Ты там – борцом, а я – одноруким Вильгельмом Теллем: пулей из нагана яблоко с головы у ассистентки сбивал. Ну что, теперь узнал? – И что-то добавил не то на немецком, не то на французском.

– Я сразу тебя узнал, Долин, – сказал Бежевый. – Что ж, давай проходи.

Вот оно как! Значит, по фамилии он не Непомнящий вовсе, а какой-то Вольницкий!.. Это ладно бы еще; но Клешня-то, Клешня!.. И в университете, похоже, учился, и в цирке служил, и по-иностранному, оказывается, разговаривает!

Они вошли в комнату рядом с той, где сидел Федька, и голосов их более не было слышно.

Но долго тут сидеть мальчик не собирался. Если Клешня все же пристрелит Бежевого, или как там его (Непомнящего? Вольницкого? поди разбери), – то затем наверняка обшарит всю квартиру. Тогда уж вторая пуля – ему, Федьке, тут и к гадалке не надобно ходить.

На цыпочках он вышел в коридор, надеясь неслышно выскользнуть из квартиры, но в какой-то миг любопытство все-таки пересилило страх. Он подкрался к двери соседней комнаты.

Дверь была лишь слегка приоткрыта, и сквозь щель все было хорошо видно и слышно. Лишь сейчас он обнаружил, что в руках у него тяжелая кочерга – видно, попалась под руку по пути, в коридоре. Хотя что эта кочерга против нагана? Тут помощи от нее не больше, чем от кукиша.

Он услышал, как говорит Бежевый:

– В Крыму, значит, руку потерял?

– Да, в двадцатом годике, будь он трижды проклят, – сипло ответил Клешня. – Очнулся – руки нет, а вокруг уже ее величество совдепия. Надел я бушлатик какого-то убитого матросика – так и затерялся. Но обо мне-то что говорить… Однако ж не думаю, чтобы и тебе спокойно при совдепах жилось – зачем-то вон, гляжу, из Вольницкого Непомнящим заделался…

Бежевый между тем поставил на стол рюмки и наполнил их из какой-то бутылки с серебряным клювиком.

– За встречу? – предложил он.

– За встречу… – Клешня махом выпил и продолжал: – Только не знаю, господин Вольницкий, он же гражданин (или уже, может, товарищ?) Непомнящий, – к радости ли тебе будет эта наша встреча. Ну как в ГПУ заинтересуются, с чего это дворянский сынок господин Вольницкий стал товарищем Непомнящим?

– Уж это не с твоей ли подсказки?

Клешня усмехнулся:

– Да уж, чай, найдется, кому подсказать.

– Ну и чего же ты хочешь? – довольно спокойно спросил его Бежевый.

– Мог бы и догадаться, – по-прежнему усмехался Клешня. – Рассуди, справедливо ль это? Одни в хоромах живут, пьют хорошие коньяки, – он кивнул на бутылку с клювиком, – а другие ночуют невесть где, и даже на рюмку водки иной раз не хватает.

– Так тебе деньги нужны?

– А кому не нужны?

– Что ж… – Бежевый достал из кармана ключ, открыл дверцу какого-то железного шкафика. – Сколько тебе? – не оборачиваясь, спросил он.

Клешня, однако, уже держал в руке наган. Сказал насмешливо (а глаза волчьи):

– Это уж я, господин-товарищ Непомнящий, сам как-нибудь разберусь, сколько мне нужно. Не взыщи, что с тобой не посоветуюсь: как-то не привык советоваться с покойниками. Показал, где лежат, – и на том спасибо. Глядишь, ангелы зачтут тебе это на небесах. – С этими словами он взвел курок.

…Никогда Федька и не предположил бы, что способен на такое. С диким воплем он влетел в комнату и со всего размаха ударил Клешню кочергой по руке.

Наган выпал. Но Клешня оказался ловчее, чем Федька ожидал. Гибкий, как змея, он пронырнул под кочергой, избежав следующего удара – уже по голове; ловко эдак перекатился по полу и снова вскочил, уже снова держа в руке наган, теперь направленный на Федьку.

Федька распрощался с жизнью.

Клешня, однако, совершил ошибку, оставив Бежевого у себя за спиной. Тот сделал рукой одно стремительное движение – кажется, удар пришелся по шее, хотя поди заметь, – Клешня рухнул как подкошенный и теперь уже не шевелился. Федька замахнулся кочергой: эту гадину не добить – на второй раз уж точно жив не останешься, но Бежевый кочергу у него отнял.

Сам хочет добить, подумал Федька, однако тот отшвырнул кочергу в сторону.

– Лишнее, – пояснил он.

– Мертвый? – спросил Федька.

– Да живой он, мерзавец, живой, – ответил Викентий (а может, он такой же был Викентий, как и Непомнящий). – Но минут десять, обещаю тебе, будет лежать как мертвый – такова особенность удара по сонной артерии… Кстати, я бы с ним и без тебя справился. А ты, вижу, не умеешь слушать, что тебе говорят. Было тебе ясно сказано – сидеть в кабинете и не высовываться!.. Впрочем, – усмехнулся он, – ты повел себя храбро, это несколько оправдывает. – Он зачем-то сунул револьвер обратно Клешне в карман и добавил денег, рублей пятьдесят, не меньше.

Федька буркнул:

– Все равно добить его надо. Очнется – обоих положит, это как пить дать.

– Ну, положим, добьешь ты его, – пожал плечами Бежевый, – а дальше-то что? Порезать на куски в ванной и раскидать по всей Москве?

При мысли об этом Федьку передернуло. Отвечать он не стал.

– В том-то твоя и беда, – продолжал Бежевый, – что не умеешь думать дальше одного шага. Интересно услышать, что еще можешь предложить?