Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

Сержант Герхайм оставляет Леонарда в покое и сосредоточивает свое внимание на всех остальных.

Воскресенье.

Представление: чудеса и фокусы. Религиозные службы в соответствии с вероисповеданием по выбору — а выбор обязан быть предоставлен согласно приказа, ибо про религиозные службы расписано в цветных брошюрах, которые Мудня рассылает мамам и папам по всей родной Америке. Тем не менее, сержант Герхайм доказывает нам, что морская пехота появилась раньше бога. «Сердца можете отдать Иисусу, но жопы ваши принадлежат Корпусу».

После «представления» отправляемся хавать. Командиры отделений зачитывают молитву (для этого на столах на специальных подставках стоят карточки). Звучит команда: «Садись!»

Мы намазываем масло на ломти хлеба, потом посыпаем масло сахаром. Таскаем из столовой бутерброды, невзирая на опасность огрести за непредусмотренную уставом хавку. Нам насрать, мы просолились. И теперь, когда сержант Герхайм со своими младшими инструкторами начинает вытрясать из нас душу, мы лишь сообщаем им, как нам это нравится, и просим добавки. Когда сержант Герхайм приказывает: «Так, девчонки, выполнить пятьдесят выпрыгиваний. А потом налево-направо поскачем. Много-много раз», мы только смеемся и выполняем.

Инструктора с гордостью замечают, что мы начинаем выходить из-под их контроля. Морской пехоте нужны не роботы. Морской пехоте нужны убийцы. Морская пехота хочет создать людей, которых не уничтожить, людей, не ведающих страха. Это гражданские могут выбирать: сдаваться или отбиваться. Рекрутам инструктора выбора не оставляют. Морпехи пехоты должны давать отпор врагу — иначе им не выжить. Именно так. Халявы не будет.

До выпуска осталось всего несколько дней, и просолившиеся рекруты взвода 30–92 готовы слопать собственные кишки и попросить добавки. Стоит командующему корпусом морской пехоты сказать лишь слово — и мы возьмем партизан-вьетконговцев[27] партизан и закаленных в боях солдат Северовьетнамской армии[28] за их тощие шеи и посшибаем с них их гребаные головы.

Солнечный воскресный день. Мы разложили свои зеленые одежки на длинном бетонном столе и оттираем их от грязи.

В сотый раз сообщаю Ковбою, что хочу свою сосиску запихнуть в его сестренку, и спрашиваю, чего бы он хотел взамен.

И в сотый раз Ковбой отвечает: «А чего дашь?»

Сержант Герхайм расхаживает вокруг стола. Он старается не хромать. Он критикует нашу технику обращения с щетками для стирки, которые стоят на вооружении морской пехоты.

А нам плевать — уж очень мы соленые.

Сержант Герхайм сообщает, что Военно-морской крест он получил на Иводзиме.[29] А дали его ему за то, что учил молодых морпехов, как кровью истекать. Морпехи должны сливать кровь в аккуратные лужицы, ибо морпехи отличаются дисциплинированностью. А гражданские и вояки из низших родов войск все вокруг кровью забрызгивают — как ссыкуны в кровати по ночам.

Мы его не слушаем. Мы друг с другом треплемся. Постирочный день — единственное время, когда нам разрешается поговорить друг с другом.

Филипс — чернокожая сладкоречивая «домовая мышь» сержанта Герхайма, рассказывает всем про целую тыщу лично сломанных целок.

Произношу вслух: «Леонард разговаривает со своей винтовкой».

Дюжина рекрутов поднимают головы. Не знают, что сказать. У одних лица кислые. У других напуганые. А у некоторых — сердитые, страшно удивленные, будто я у них на глазах калеку убогого ударил.

Через силу говорю: «Леонард разговаривает со своей винтовкой». Все замерли. Все молчат. «По-моему, Леонард спекся. По-моему, это уже восьмая статья».

Теперь уже все, кто вокруг стола, ждут продолжения. Как-то смешались все. Глаза будто не могут оторваться от чего-то там, вдалеке — будто пытаются вспомнить дурной сон.

Рядовой Барнард кивает.

— У меня всю дорогу кошмары эти. Моя… винтовка со мной разговаривает.

И, после паузы: «А я ей отвечаю…»

— Именно так, — говорит Филипс. — Ага. Точно так. И голос у ней такой холодный. Я подумал, что спячу сейчас на хер. Моя винтовка говорила…

Здоровенный кулак сержанта Герхайма вбивает следующее слово Филипса ему в глотку так, что оно вылетает у него из задницы. Размазал Филипса по палубе. Тот лежит на спине. Губы — в смятку. Он стонет.

Взвод замирает.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Его глаза поблескивают из-под полей «Медвежонка Смоуки» как два дула охотничьего дробовика.

— Рядовой Пайл — восьмая статья. Всем слышно? Если рядовой Пайл разговаривает с винтовкой, то потому, что спятил на хер. Приказываю отставить всю эту болтовню, гниды. И не позволяйте рядовому Джокеру играться с вашим воображением. Больше ни слова об этом слышать не хочу. Все слышали? Ни слова.

Ночь над Пэррис-Айлендом. Мы стоим в строю, и сержант Герхайм отдает свой последний на сегодня приказ: «Приготовиться… По шконкам!» И вот мы уже лежим на спине в нижнем белье, по стойке «смирно», оружие в положении «на грудь».

Читаем молитвы:

«Я — рекрут корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки. Я служу в вооруженных силах, которые охраняют мою страну и мой образ жизни. Я готов отдать мою жизнь, защищая их, да поможет мне бог… Ганг хо! Ганг хо! Ганг хо!»

Затем — «Символ веры стрелка»[30], который сочинил генерал-майор морской пехоты У. Х. Рупертэс:

«Это моя винтовка.Много таких, как она,но именно эта — моя.Моя винтовка —мой лучший друг.Она жизнь моя.И она в моих руках,как и жизнь моя.Без меня нет пользыот винтовки моей.Я должен метко стрелятьиз моей винтовки.Я должен стрелять точнее,чем враг мой,который хочет убить меня. Я должен застрелить его,прежде чем он застрелит меня.Клянусь».

Леонард открывает рот — впервые за последние недели. Его голос гремит все громче и громче. Поворачиваются головы. Ворочаются тела. Голос взвода затихает. Леонард вот-вот лопнет. Слова вырываются из легких, как из глубокой жуткой ямы.

В эту ночь дежурит сержант Герхайм. Он подходит к шконке Леонарда и останавливается, уперев кулаки в бока.

Леонард не замечает сержанта Герхайма. Вены на шее Леонарда вздулись, он продолжает реветь как бык:

«Моя винтовка — это человек, как и я — человек, ибо это жизнь моя. И потому я познаю ее как брата своего. Я познаю все ее принадлежности, ее прицел, ее ствол.

Клянусь содержать мою винтовку в чистоте и готовности, как и я должен быть чист и готов. Мы станем с нею едины.

Клянемся…

Перед лицом Господа клянусь я в вере своей. Моя винтовка и я сам — повелители врага нашего. Мы суть спасители жизни моей.

Да будет так, пока не победит Америка, и не останется врага, и только мир пребудет!

Аминь».

Сержант Герхайм отвешивает пинок по шконке Леонарда.

— Э — ты — рядовой Пайл…

— А? Что? Так точно, сэр! — Леонард замирает на шконке по стойке «смирно». — Ай-ай, сэр!

— Как зовут эту винтовку, гнида?

— Сэр, винтовку рядового зовут Шарлин, сэр!

— Вольно, гнида, — ухмыляется сержант Герхайм. — А ты почти совсем уж классный рекрут, рядовой Пайл. Из всех рядовых в моем стаде у тебя мотивации больше всех. Глядишь, я даже разрешу тебе послужить стрелком в моем любимом Корпусе. Я-то думал, ты из говнюков, но из тебя получится славный хряк.

— Ай-ай, сэр!

Я бросаю взгляд на винтовку на своей шконке. Это прекрасный прибор, ее линии так грациозны, а сама она — надежна и совершенна. Моя винтовка вычищена, смазана и работает безотказно. Это отличный инструмент. Я прикасаюсь к ней рукой.

Сержант Герхайм проходит вдоль отсека.

— Рядовой Пайл может все прочее быдло многому научить. Он доведен до кондиции. Вы все доведены до кондиции. Завтра вы станете морпехами. Приготовиться… Спать!

Выпуск. Тысяча свежеиспеченных морских пехотинцев стоят навытяжку на парадной палубе, подтянутые и загорелые, в безукоризненных хаки, начищенные винтовки прижаты к груди.

Во взводе 30–92 звание отличного курсанта получает Леонард. Он награждается комплектом парадного обмундирования и получает разрешение промаршировать в этой расписной форме при выпускном прохождении взводов. Генерал — начальник Пэррис-Айленда — пожимает Леонарду руку и одаривает его своим «Благодарю за службу». Начальник нашего выпуска прицепляет ему на грудь знак «Стрелок высшего разряда»[31], а командир нашей роты объявляет Леонарду благодарность за лучший результат по стрельбе во всем учебном батальоне.

В качестве особого поощрения по представлению сержанта Герхайма я получаю звание рядового первого класса. После того как начальник выпуска и мне прицепляет «Стрелка высшего разряда», сержант Герхайм вручает два красно-зеленых шеврона и объясняет, что это его собственные нашивки с тех времен, когда он сам был рядовым первого класса.