Дневник, 2006 год - Сергей Есин

Я с ректората ушел почти сразу. Если у меня появилось такое право, решил не слушать мелкую демагогию. Здесь же Гусев, который все время говорит только от имени Московской писательской организации, а его на ректорат позвали только как завкафедрой, и не больше, предъявил мне претензии по поводу мелкого соображения о «Московском вестнике», которое я высказал в интервью с Бондаренко в «Дне литературы». Там я всего лишь упомянул, что мой «Казус» не был широко прочитан, потому что в начале перестройки тираж его журнала не соответствовал объявленному.

Постепенно очищаю свой кабинет, за тринадцать лет скопилось немало бумаг и книг.

С.П. показал мне письмо, которое он получил от своего ученика Алхаса. Мальчик умный, безусловно преданный литературе, ему бы только сосредоточиться сейчас, это видно из манеры, не на художественной литературе, а на критике и философии. Впрочем, все еще может произойти и прорезаться. Но к письму. Здесь меня восхищает внутренняя необходимость думать и рассуждать:

«Как вы нашли Кнута Гамсуна? По-моему, восхитительное путешествие. Мне очень понравилась попытка журналистов повторить его путь. Нужно признать, она им не совсем удалась. Хотя как потрясающе совпали персонажи, какие личности встретились им. Как они похожи! Не правда ли? Как-то у меня наложились друг на друга три текста: «В сказочном царстве» Гамсуна, «Марбург» Есина и «Пушкин» Юрия Тынянова. И вот в двух текстах — в «Марбурге» и «В сказочном царстве» — сделана попытка пройти путь исторических персонажей. Я поймал себя на мысли, что это потрясающая возможность увидеть мир. Совершить путешествие по пути героев — это значит встретиться с любимыми персонажами и увидеть мир. Мир и их глазами и своими».

Второе рассуждение в конце большого письма столь же интересно, хотя и небесспорно: «…но вот добрался до конца. И нужно пару слов о романе Сергея Николаевича сказать. И это самое трудное. Блестящий стиль, язык, выверенный ритм повествования, натурализм, боль и жизнь — все это есть. Но герой меня пугает… хорошо, что нет у него детей, у такого героя».

11 января, среда. Как, оказывается, неинтересно писать мелкое предательство и крошечное честолюбие. Если бы можно по главным эмоциональным событиям классифицировать дни недели, я бы сказал, что среда это день предательства. Ну, разве я считаю предателями Минералова или Смирнова, один просто сын священника, а другой сын профессионального ректора в советские годы. Наверное, этим все сказано, но в последнем случае, действительно, как хорошо, что у меня, как и у моего лирического героя, нет детей. Это все мелочевка. И, тем не менее, и тем не менее…

Зашел утром к С.П., там сидит Минералов, Боже мой, как виновато на меня взглянул «сын священника» (или внук?). Потом выяснилось, он пришел, ну скажем так, к одному из гипотетических ректоров докладывать: что наверху, у «сына ректора» пишется коллективное заявление — ах, эти коллективные письма, утеха и восторг советской интеллигенции, — чтобы завтра на выборы пустили прессу и группы поддержки. Потом к С.П. пришел Миша Стояновский, и они долго рассуждали, пускать или не пускать посторонних. Я, естественно, в полной уверенности, что группа поддержки нужна только для театрального действа, скажем, морскому офицеру. Я даже обращаюсь к обоим отечески: ребята, вот тебе, Сережа, и тебе, Миша, нужна эта группа? И тут я вижу, что Миша мнется, потом говорит, что лично ему не нужна… А спустя несколько часов откуда-то из глубин нашей бюрократии появляется и само заявление, написанное на имя председателя избирательной комиссии. Я-то думал, что это действительно коллективка, с очередью подписей, а тут всего четыре фамилии и первая… Миши Стояновского: воистину, в тихом и скромном усатом омуте… Ну, а дальше, угадайте кто? Минералов, «сын ректора» и Болычев. Только праведники являются грешниками.

И еще был эпизод из серии. На этот раз Оксана. Она много лет сидела у меня секретарем, не без моей поддержки была устроена в аспирантуру, получила совместительство на ВЛК. Потом я ее перевел в приемную комиссию, осенью отправили на отдых за границу. Я с ней поговорил, как со своим человеком — я ведь теперь обычный, по словам Минералова, «рядовой член коллектива». В открытую повел агитацию за С.П… Аргументы мои были простыми: он человек моих взглядов на суверенитет института и благополучия его сотрудников, чужд всякой коммерции. И уже через некоторое время все это вернулось ко мне через С.П., которому этот инцидент пересказал Стояновский. Бежит, значит, Оксана, в слезах: мне предложили, приказали голосовать за определенного человека. Это особый талант — заранее продемонстрировать лояльность перед всеми возможными начальниками. Я-то понимаю, с нее уже взяли слово голосовать за кого-то другого, народ у нас шустрый, а она девочка честная, и даже тайное голосование не могло побудить ее нарушить обещанное. Но нарушить конфиденциальность нашего разговора она смогла. Я сразу снял телефонную трубку и позвонил деточке Оксане: «Оксана, ты, конечно, понимаешь, что больше я не твой друг». Это, наверное, один из самых ярких и бесцеремонных фактов предательства в моей жизни!

Дома меня застал звонок Феликса Кузнецова, который не смог за весь день дозвониться до меня: он рвался на собрание. Я вертелся, потому что не сразу сообразил, что ему ответить. А потом решил: пусть идет, своей бородой и демагогией он способен дискредитировать весь свой лагерь. Поймут ли наши, что это пришел первый человек, претендующий на нашу собственность? В.С. отметила, что я говорил с Феликсом неприлично. В конце он сказал: дескать, вы, С.Н., прожженный человек, и я прожженный человек… Про себя я подумал, что в отличие от насквозь прогоревшего Феликса Феодосьевича я еще и действующий писатель…

Вечером по ТВ передали: некий двадцатилетний парень вбежал в синагогу у нас на Бронной и поранил ножом несколько человек. По телевидению уже вопли об антисемитизме. Я думаю, здесь хулиганство, а скорее всего, парень просто психически нездоров.

12 января, четверг. Выборы закончились довольно быстро. Уже к четырем часам — началось в двенадцать — прошли два тура: выбрали Бориса Николаевича Тарасова. За плечами у него ряд интересных работ, книга о Паскале и о Чаадаеве. Недолгая эпоха, когда Литинститутом командовал писатель, прекратилась. К сожалению — это одно из суждений, — имя Бориса Николаевича, который отвечает представлениям наших преподавателей о ректоре: солиден, ученый, бородатый, — неизвестно за пределами скверика на Тверском бульваре. В этом отношении все могут считать себя удовлетворенными. По этому поводу, а, может быть, по какому-то другому, Ю.И.Минералов с перерасстроенным лицом объявил мне соболезнование. А в этой ситуации мне больше всех жаль его.