Первый после Бога - Соломатина Татьяна

Я тоже иногда завидую перенесенцам. И тоже хочу себе какую-нибудь невероятную «травму», никогда не оставляющую меня. И с полным правом могу считать таковой Красное Платье. А кто мне в таком праве откажет – тот безжалостный злой и умный. Просто чудовище, ага!

Так вот, прошло много лет с первого Красного Платья. И я захотела второе. Моя медицинская карьера шла в рост. Как положено – через задницу. В смысле, через тернии, которые в неё впиваются. Им не придаёшь особого значения, потому что ты на пути. Нет времени. Особенно на марше. А именно маршевым темпом шла тогда моя медицинская карьера. Вдруг на меня стали обрушиваться степени, квалификации и должности. Вполне заслуженно, впрочем. Не оставалось времени на вытаскивание колючек из седалища, тщательного их рассматривания и пережёвывания в кругу сердобольных и/или психологов.

В тот день утром у меня была плановая, вечером я летела на конгресс. Второе Красное Платье уже месяц висело в шкафу. Я решила, что надо пообмять сарафан. Ночью меня вызвали в роддом. О! – думаю, – самое время! И нарядилась…

Охранник стоянки решил, что допился до «белки», и философически не среагировал на видение, потому что уже был знаком с обстоятельствами острого алкогольного психоза. Давно знакомый пес вжался в конуру и жалобно заскулил. От ночной скуки меня вяло тормознули гайцы. Подойдя, впали в ступор. Не представились. Не потребовали документы. Старший бледными губами прошептал:

– Простите…

И бессильно махнул рукой: ехай себе!

Прибыв, я решила перекурить в одиночестве на ступеньках приёма. Ничего ургентного, просто приехала рожать «моя девочка», в смысле – роженица, заключившая контракт с родовспомогательным учреждением, со мной в качестве врача акушера-гинеколога. Мне по телефону всё о ней доложили, раскрытие едва началось, торопиться было некуда. Так что я подумала: во-первых – это красиво! Алый призрак, пускающий дым в чёрное небо… Вышедшая группа товарищей отреагировала хотя и по-разному, но весьма однозначно.

– Матерь божья! – Заорала санитарка и перекрестилась.

– Твою же ж мать! – Прошептала акушерка и уронила зажигалку.

Анестезиолог попытался сохранить мужество и, стуча зубами, ринулся на колена. Поднимать зажигалку. Пробубнив:

– Это не матерь божья. Это Соломатина.

На банкете конгресса подрались два известных специалиста по ДВС[2]-синдрому. Не сошлись во взглядах на что-то очень кровавое узкоспециальное сильно биохимическое.

Второе Красное Платье я оставила в гостиничном номере. Мне его пытались вернуть, я от него открестилась.

Прошло много лет.

Я хочу Красное Платье.

Держусь из последних сил.

Но обязательно куплю, как только попадётся должное. Бог троицу любит.

Задницей чую – к терниям!

Опасная штука

Сразу раскрою все карты: студенчество – штука опасная!

Был у меня близкий друг, одно время даже полагала, что сердечный. Но слишком уж мы были разные, а, как известно, именно подобное притягивается подобным. Так что любви не получилось, но мы остались больше, чем друзьями. Мы навсегда остались в юности, где всё ещё возможно. И если время – один из способов, с помощью которого универсальное вещество вселенной формирует образы самого себя, и вещество времени – единственное, могущее передать воздействие от одной системы к другой мгновенно, то мы с моим другом сердечным в этот самый момент, когда я это пишу, и когда вы это читаете, – всё ещё сидим высоко над морем, на парапете Приморского бульвара, где он, хохоча и потряхивая кудрями, удивляется, как его угораздило! Частицы, не содержащие квантов хронального вещества, могут одновременно присутствовать и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Возможно, то, что лишь условно названо «частицами», потому что помимо прочих способов обязан существовать и способ поговорить об этом – наша память. И когда мы всего лишь говорим, что мы живы, пока о нас помнят – это вовсе не метафора, а реальное, буквальное, положение дел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Так вот, именно сейчас мы самым натуральным образом болтаем и пьём кофе из термоса, созерцая утренний порт, и рассказывает мне мой надёжный – во всех остальных отношениях, – товарищ, экая с ним приключилась… вещь!

Надо сказать, что потрахаться он был совсем не дурак, и к соответствующей связи со всем, что мимо прошелестело и оказалось не против, был всегда готов. Для него пельменей в привокзальной кафешке принять под стопку водки было актом куда более сакральным, нежели половой.

На свою беду он был парнем весьма привлекательным, и я не имею в виду красоту, не только красоту, скорее определённый тип мужской красоты, который можно назвать ермоловским (имея в виду генерала Алексея Петровича Ермолова, а вовсе не актрису Марию Николаевну Ермолову, которая хоть и была свободолюбива, но всё-таки была женщиной). А что ещё хуже: подобный тип мужской красоты, как правило, снабжён невероятным сокрушительным обаянием. Было в моём друге сердечном лихое «мужчинство». С таким входят в незнакомую компанию, и через пять минут оказываются не просто своими, а уже компанией заправляют. Типичные альфа-самцы, какими их задумал Создатель.

И вот как-то раз проснулся мой дружочек в чужой койке, а рядом – глядь! – мужик. Толстый и седой. Спиной к нему. Храпит. Комната незнакомая. Дружище тихонечко вещички с полу подобрал и слинял. На мужика храпящего даже мельком ещё один взгляд бросить боялся. Пока знают двое – и ладно. Один раз не это самое! Будем считать: античность! Забыть, как страшный сон!

И вдруг, совсем через короткое время, на этой же неделе буквально, он получает автоматом зачёт по латыни. У нас латынь усатая очкастая старая тётка вела. Злобная ведьма. Лет пятидесяти. Да, так-то и не старая, но уж очень у неё была устрашающая внешность. И придирчивая была до ужаса. По сущим мелочам. Чем ей ещё заниматься, если у неё ни семьи, ни детей, и всего в жизни есть: вуз и студенты. А латынь тогда ещё более-менее серьёзно учили. Не так, конечно, как при царском режиме, не как в дореволюционных гимназиях и тем более университетах, но всё же, всё же. Товарищ же мой не то что там эпиграфы разбирать, а норму от почты отличить не мог. (Старая шутка, напишите слово «норма» прописными латинскими и прочитайте по-русски.)

Тут ему, конечно, сразу полегчало. Вспомнил, что вызвался помочь мебель переставить в её стародевической одинокой квартирке. А там за ужином и выпили. В общем, женщина – и слава яйцам! Зачёт, опять же. Жиголо чёртов!

Однажды этот друг сердечный меня очень расстроил. Как раз, когда я подумывала, не любовь ли с ним у нас? Собственно, этот товарищ – прототип Вадима Короткова, одного из героев моего романа «Коммуна». И вот когда у них случилось с моей соседкой, по прозвищу Снежная Королева, по совместительству и моей подругой – это было расстройство, да. Но когда он безобразную усатую «одну доцент» отпёр, прости господи, всё стало не так чувствительно. Просто есть такие люди, они сами по себе секс. Как Вадя. Как Снежная Королева. Таких людей невозможно не любить. Но любить их тоже невозможно. Потому что в любви как таковой довольно ценным качеством является способность остановиться. Это весьма сложно, если ты – ходячий вулкан эндорфинов и прочих эндогенных опиатов. Поверьте, это чудовищно сложно! Как будто водопад виноват, что брызги в солнечных лучиках. И далеко не все подобные великолепные особи обоих полов могут своевременно и резко сказать себе: да, ты водопад! но где ты видел сношающийся водопад? Пожалуйста, падай на здоровье, сверкай на радость окружающим, обрызгай того, кто сунется ближе. Но держись своей горы!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Опасная штука водопады времени. Но не слишком, если уметь с ними обращаться. И вдоволь насмеявшись над старой историей на парапете Приморского бульвара, воспользоваться хрональным веществом и вернуться туда, где водопады не предают свои горы достаточно долго. Например, вечно. Покуда новое Сотворение не разлучит их друг с другом, чтобы воссоздать снова.