Черное и белое - Владимир Гурвич

– А что вы думаете, уважаемый имам? – спросил кардинал.

Среди всех собравшихся в этой комнате, имам был самым молодым. Радикал, пламенный проповедник, яростный борец с неверными, чьи речи зажигали огромные толпы, он был тут совсем иным. Он не пытался проповедовать свои ценности, обращать в свою веру – то, чем он занимался у себя дома. Он прекрасно сознавал смысл и значение их собрания и действовал в унисон с другими. И это внушало кардиналу сдержанный оптимизм. Если такие люди способны действовать разумно, у них есть все шансы на успех.

Имам по очереди посмотрел на всех собравшихся. Его взгляд дольше, чем на других замер на раввине.

– Вы, евреи, странный народ, – усмехнулся он. – Вы много всегда говорите, но мало делаете. Ваша ненависть часто бесплодна. А ненависть – это как раз чувство, которое должно приносить особенно большие плоды. Особенно в таком деле. Этот ваш Арон Шапиро должен быть умерщвлен уже давно, а богопротивная рукопись выкрадена и уничтожена. Вы сами создали себе проблему на пустом месте. Мы бы давно ее решили. И сейчас не ломали бы голову над ней.

Раввин что-то хотел возразить, но, наткнувшись на острый, как рапира, взгляд имама, в последний миг передумал.

– У меня нет сомнений, что мы должны делать, – продолжил имам. – Этот человек заслужил смерть. Он покусился на святые основы нашей религии, на то, что ниспослал нам великой своей милостью Аллах. Мы объявляем ему джихад. Я готов предоставить своих моджахедов, каждый из них сочтет для себя величайшей честью пожертвовать своей жизни ради уничтожения нечестивца. Тот, кто совершит этот подвиг, попадет в рай. Мы должны все сделать как можно быстрей, не теряя ни одного дня.

– Спасибо, имам, за готовность предоставить нам ваших мучеников, но в этом нет необходимости. Вы не хуже меня знаете, что у нас есть, кому совершить это деяние. Итак, с вашего позволения я подведу итоги. Мы все пришли к единогласному мнению, что настала пора для самых решительных и беспощадных действий. Это требует от нас долг. Нам прискорбно сознавать, что речь идет о человеческой жизни. Но у нас нет иного выбора. Мы объединились тут для защиты священных устоев, миллиарды людей разных исповеданий даже не знают сейчас, какой угрозе подвергаются. А это угроза самая страшная на земле – неверие, отрицание божественного присутствия. Нет страшнее греха гордыни. Человек, охваченный ею, становится дьяволом. И это ничуть не преувеличение, он превращается в Сатану, становится охваченный ненавистью ко всему, что дорого подавляющему большинству людей. А потому согласны ли вы с приговором?

Ответом ему было молчание. Но все знали, что это как раз то молчание, которое выражает согласие.

Глава 4

Кристофер Рюль прилетел в аэропорт Бен Гурион рано утром, взял такси и поехал в Иерусалим. Он был впервые в Израиле, но смотрел из окна машины на проплывающие перед ним картины незнакомой страны без всякого интереса. За свою жизнь он видел столько стран, столько городов, что они давно перестали возбуждать в нем даже самые слабые всполохи любопытства. Конечно, думал он, это не просто очередное государство, это Израиль, место, где зародились великие религии. Но это было давно, а сейчас, что осталось с тех времен, кроме развалин. Например, эти люди, которые проносились мимо него в своих машинах, какое отношение они имели к тем двенадцати евреям, которые однажды пошли за Христом? Впрочем, эта дюжина мужчин его тоже не слишком волновала; когда он был христианином, то так не обрел ни подлинной веры, ни настоящего успокоения. Ему было скучно и не интересно смотреть и слышать и католиков, и протестантов, и православных. Он не ощущал за их душой ничего, кроме слепого следования традициям, бесконечного воспроизводства заученных одних и тех же текстов. И, когда он перешел в ислам, то по началу его душа возликовала. Он ощутил огонь того неистовства, той веры, которая могла бы его очистить. Но вскоре обнаружил, как это пламя стало в нем ослабевать. Все было тоже самое, только в другом исполнении. У одних это был слепой и тупой фанатизм, у других за внешней религиозностью скрывалось равнодушие и привычка, а у третьих, их преданность Богу маскировала коммерческий интерес.

Потом был индуизм и буддизм. Он метался по миру, пока не кончились деньги, заработанные за участие в наемнических операциях в Африке и Латинской Америке. Десять лет своей жизни он убивал, следующие десять лет каялся, пытаясь очистить душу от налипшей на ней крови. Но в этом деле он потерпел полное фиаско, он лишь окончательно разочаровался во всем. Нет, он разочаровался не в Боге, и не в себе, а в своей возможности хоть на шаг приблизиться к нему. Когда он был христианином, мусульманином, буддистом ему снились одни и те же кошмары. И он понял, что эти смены конфессий бессмысленны для него. Он был и остается убийцей. Его миссия воевать, стрелять в людей. И не надо сворачивать с этого пути. Если разобраться, не так уж он и страшен.

Эта правда не потрясла его, а скорей даже обрадовала и уж точно успокоила. Он смирился со своей судьбой. В конце концов, кто-то же должен быть и таким. Бог ясно указывает ему на его предназначение в мире, не позволяя примкнуть ни к одному верованию.

Иногда Кристофер размышлял о том, а во что все же он верит. И тогда к нему приходил странный ответ: он верит во все религии сразу, в которые обращался. И не важно, что их служители по большей части люди не искренние, равнодушные или фанатики; дело же не в них. Просто Бог неуловим и многогранен, в каждой религии он лишь приоткрывает свою небольшую частицу. И глупо увязнуть в какой-нибудь одной из них. Но именно потому их и следует оберегать, все они истинны хотя бы в какой-то части. А это уже немало. Без них было бы гораздо хуже, мир бы окончательно сошел бы с ума, и сотни миллионно людей просто бы удавились от отчаяния. Ведь им не нужна истина, им нужна вера в нее. А то, что эти две вещи диаметрально противоположны, мало кто замечает.

Кристофер хорошо помнил, что эти мысли водопадом обрушились на него в каком-то тесном номере маленькой гостинце такого же маленького городка. Попал он в него случайно. Он просто ехал, без цели и смысла, так как движение приносило ему хоть какое-то облегчение от того невыносимого состояния, в котором он пребывал. И он не понимал, почему решил сделать здесь остановку. Ничего привлекательного в этом населенном пункте не было. Разбитые дороги и маленькие дома свидетельствовали о бедности и запустении. Но позже он понял, что именно это и привлекло его. Вид городка соответствовал его внутреннему состоянию. Он был такой же брошенный, никому не нужный, как и он сам. И это задержало его здесь. Он вдруг ощутил к нему родственное чувство.

Он сидел в номере и не знал, что ему делать дальше. Здесь, в этом городке он ясно осознал, что прежняя жизнь закончилась. А контуры новой даже не прорисовываются.

И тогда к нему пришла простая и ясная мысль. Он закончит здесь свою жизнь. Здесь и сейчас. Это будет логический конец всего того, что приключилось с ним за последние двадцать лет. Его жизнь вместила так много всего, что он вполне может считать себя значительно старше своих сорока лет. Формальный возраст – это такая чепуха, это для тех, кто не жил по-настоящему. У них день за день, год за год. А у него все не так, порой ему кажется, что он оставил за своей спиной целые столетия.

И в самом деле, чего ему делать на этом свете? Продолжать скитаться по миру. Дома у него давно нет, его никто не ждет. Да и никого заводить он не хочет, он не сможет заботиться о ближнем. Одна эта мысль возбуждает в нем отвращение. Он абсолютно отвык от такого образа жизни. Жена, дети, свой домашний очаг – не для него.

Он лежал на кровати и не чувствовал никого беспокойства. Он столько раз видел смерть, он стольких сам убил, что еще одно убийство, пусть даже самого себя, почти не вызывало эмоций. Он жил, пока видел хоть какой-то смысл в жизни, пусть самый ничтожный. Но и он однажды должен был исчерпать себя.

Но ему не хотелось уходить прямо сейчас. Ему было спокойно и даже приятно лежать на широкой и мягкой кровати, смотреть в потолок. Впереди его ждала ночь. И он мог хорошо выспаться. Зачем пренебрегать такими удовольствиями.

И в этот момент раздался звонок его мобильного телефона. Он даже сначала не понял, откуда поступает этот звук. Его телефон не звонил уже давно по простой причине – звонить было некому. Он даже думал его выбросить, но почему-то до сих пор это не сделал.

Разговор продолжался не меньше часа. Он не знал, откуда этот человек так хорошо знает не только его биографию, но хорошо понимает его духовные терзания. Давно Кристофер ни с кем так не говорил, как с ним. Вернее, с этим мягким, благожелательным, спокойным голосом. И когда беседа завершилась, он снова ощутил сполна пульс жизни. И не стал дожидаться утра, а спустился вниз, отдал ключ от номера и сел в машину. И помчался по пустой в этот поздний час дороге. Больше ему было нечего делать в этом унылом, мертвом городке. Пусть он умирает, а вот он, Кристофер Рюль, снова ожил.