Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

— Эй вы, бездельники! — перекрывая возбуждённый говор солдат, крикнул он. — Кто придумает, как построить мост между Байями и Путеолами — озолочу!

— Можно поставить лодки одна около другой и присыпать их толстым слоем земли, — подняв голову, отозвался один преторианец. — Так наши легионы переходили реки в Германии.

— А ведь верно! — одобрительно хмыкнул Макрон. — На, держи!

Он небрежно швырнул преторианцу золотую монету. Одну единственную. Озолотил.

Торговые суда ежедневно проплывали мимо Неаполя дюжинами. Везли в Рим пшеницу из Египта. Путь им преграждали быстроходные биремы. Преторианцы, стоя на палубах, громко кричали мореходам:

— Плывите в Неаполь! Приказ императора Гая!

И в подтверждение размахивали папирусными свитками, на которых Калигула небрежно начертал своё имя.

А в Неаполе хозяев кораблей ждал ещё более нелепый приказ: ссыпать пшеницу в ямы, выйти в море и стать на якоре рядом с другими опустошёнными судами. Тридцати дней оказалось достаточно, чтобы протянуть вереницу кораблей почти на двадцать стадиев, между Байями и Путеолами. Преторианцы утрамбовывали землю, насыпанную на суда, соприкасавшиеся бортами.

Между маленькими городками, расположенными по обе стороны Неаполитанского залива, появился плавучий мост. Зеваки всех сословий собирались толпами и, тыча пальцами, дивились на него, словно на восьмое чудо света. Судовладельцы подсчитывали убытки, вспоминая о гниющей в яме пшенице. А в Риме началась нехватка хлеба…

Зато Гай Цезарь по-детски радовался предстоящей забаве. В назначенный день он вырядился в короткую белую тунику, вышитую золотыми нитями. Накинул на плечи новую блестящую пурпурную мантию. Макрон подвёл к императору белого жеребца по кличке Инцитат. Калигула впрыгнул в седло; всунул в стремена ноги, обутые в калиги.

Двенадцать ликторов бежали перед императором по улице, ведущей к пристани. Конь под Калигулой грациозно переставлял тонкие ноги. Император обращал к восторженной толпе горделивое лицо. Женщины, мужчины, праздничные одеяния и цветы слились в неопределённо-яркое пятно. «Как меня все любят!» — думал он. И ошибался. Всеобщий восторг был вызван не любовью народа, а невыразимым облегчением, охватившим империю после смерти жестокого Тиберия.

Гай подскакал к плавучему мосту. Ликторы предусмотрительно отбежали в сторону, освобождая императору дорогу. На утрамбованную землю Калигула взошёл один. Преторианцы остались на пристани, оцепив проход, чтобы толпа не повалила следом за цезарем.

Лёгкая зыбь колыхала корабли. Порою Калигуле казалось, что ненадёжный плавучий мост уходит из-под копыт Инцитата. И тогда сердце испуганно замирало. Но все же Гай не останавливал коня, не спешивался. Скакал по колеблющейся почве между зеленовато-синими волнами. Солёные брызги освежали его лицо. Квириты, затаив дыхание, с берега наблюдали за императором. На лазурном фоне залива выделялись солнечно-белым пятном конь и всадник. Красиво полоскалась на ветру длинная пурпурная мантия. Яркое, неповторимое видение нового царствования!

Гай Цезарь Калигула проскакал на коне до Путеоланского мола. Назло покойному Тиберию!

Назад он вернулся на следующий день. Уже не на лошади, а в колеснице, в которую была впряжена пара гнедых породистых коней. Калигула правил сам, натягивая вожжи худощавой рукой, покрытой золотистыми волосками. Рыжие волосы прикрывал пышный венок из дубовых листьев. Такой венок обычно служит наградой героям, спасшим отечество. Его торжественно вручает Сенат. Никто не мог припомнить торжественную церемонию, на которой венок получил Гай Цезарь. Похоже, молодой император решил наградить сам себя.

За колесницей торжественно следовал отряд преторианцев. Солдаты предусмотрительно шли вразнобой, чтобы мост, поспешно сложенный из торговых кораблей, не колыхался. Едва императорская колесница достигла берега, как толпа народа захлестнула мост. Радуясь и беснуясь, плебеи бежали по земляной насыпи. И гордились тем, что их грубые сандалии касаются дороги, по которой только что проехал император. В давке толкали друг друга локтями, наступали на ноги, спотыкались и вновь поднимались. Некоторые, потеряв равновесие, падали в воду залива. И хватались ладонями за края корабельных бортов, пытаясь выбраться. А бегущие небрежно, не замечая, наступали им на дрожащие ослабевшие руки. Десятки простолюдинов потонули в тот знаменательный день. Смерть их осталась незамеченной — столь велико было всенародное ликование.

Когда императору Гаю донесли о случившемся, он скорчил изумлённую рожу и захохотал.

— Отдали жизнь за цезаря! — весело воскликнул он. — Надеюсь, боги останутся довольны их жертвой!

Макрон равнодушно усмехнулся. Никто из утонувших не принадлежал к высшим сословиям. А участь простолюдинов не тревожила его.

— Скажи, сколько денег осталось после Тиберия в казне? — рассматривая перстень с орлом, спросил Калигула.

— Два миллиарда семьсот миллионов сестерциев, — доложил Макрон.

— Сколько?! — изумлённо обернулся к нему Гай.

— Два миллиарда семьсот миллионов.

Не в силах справиться с волнением, Калигула заметался по комнате. Подбежал к окну и, вцепившись в складки занавеса, выглянул наружу. Радостно смеясь, вернулся к Макрону, вприпрыжку обежал его и снова вернулся к окну.

— Два миллиарда семьсот миллионов! — ликовал он, перегнувшись в сад и вдыхая запах трав и кипарисов. — Я за полмиллиона женился на Юнии Клавдилле. И считал себя богачом! Почти три миллиарда! Да ведь эти деньги один человек даже за сто лет не потратит! Дарю тебе два миллиона!

— Спасибо, цезарь! — Макрон изобразил на лице счастливое восхищение. Он был разочарован. Всего лишь два миллиона?! Бывшему солдату, проведшему не одну ночь в облезлой холодной казарме, эта сумма теперь показалась мала.

Стоя у окна, Калигула всматривался в горизонт. Искал среди вспененных волн знакомые очертания острова Капри.

— Макрон! — прошептал он едва слышно. — Спинтрии все ещё живут на острове?

— Да, цезарь! — Макрон остановился за худощавой спиной императора. — Они не смеют самовольно покинуть виллу Тиберия. Ждут твоего приказания.

Калигула молчал, прикрыв глаза. Крупные, чуть желтоватые зубы прикусили дрогнувшую губу. Сладостно-порочные воспоминания нахлынули на него. Спинтрии обучаются науке сладострастия, как лекари — врачеванию, или ораторы — риторике. Стоит промолвить слово, и этой ночью они ублажат Гая, как прежде — Тиберия. Калигула чуть не поддался соблазну, но вовремя опомнился. Наслаждения можно найти везде. Для этого не обязательно идти по следам Тиберия. Ведь старика ненавидели из-за забав с несовершеннолетними.

— Объяви спинтриям, что они свободны! — поколебавшись, решил Калигула. — Пусть идут, куда хотят, и живут по собственному усмотрению.

— Слушаюсь, цезарь! — Макрон склонил голову. И, уходя, одобрительно добавил: — Ты правильно поступаешь, Гай!

Калигула неопределённо передёрнул плечами. Он жалел о том, что нужно отпустить спинтриев, не испробовав их изощрённые ласки.

Темнело. Гай наблюдал, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Через открытое окно влетали белесые бабочки. Летели на пламя светильника, обжигали тонкие крылья и падали в нагретое масло, умирая. Их гибель не останавливала других бабочек. Зачарованные ярким пламенем, они бездумно слетались на огонь.

В саду треснула ветка, послышался женский шёпот. Гай вздрогнул. Открыл рот, чтобы позвать преторианскую охрану. Но передумал, различив между деревьями силуэты двух молодых девушек. Восхищённо раскрыв глаза, две провинциалки разглядывали молодого императора. Светлые туники трепетали на ветру, словно крылья бабочек. Девушек тоже манил огонь и блеск, который по мнению простых смертных обязательно должен излучать император.

Калигула высунулся в окно.

— Идите сюда, — шёпотом поманил он девушек.

Они смущённо замерли, прижавшись друг к другу. Словно робкие, но любопытные зверьки. В Гае пробудился охотничий инстинкт. Он раздул ноздри, подобно собаке, учуявшей добычу.

— Не бойтесь, — он сделал ладонями приглашающий жест.

Подталкивая друг друга и переглядываясь с лукавым смущением, девушки подошли к окну. Их охватило благоговейное чувство. Сам император зовёт их! Не старый гнусный Тиберий, а молодой, красивый, любимый в народе Гай, сын славного Германика!

Перегнувшись через оконную раму, Калигула втащил в комнату одну девушку. Затем — другую, стройную и почти невесомую. Обе доверчиво подчинились сильным мужским рукам. Гай обнял провинциалок и самодовольно улыбнулся, уловив трепет волнения в юных телах. Он томно склонился к смуглой шее одной девушки и поцеловал. Следующий поцелуй достался второй. Прикрыв зеленые глаза, он ласкал пугливых красавиц, лишённых изысканности римских матрон, но полных жаркой южной свежести. «Зачем мне спинтрии Тиберия, если я всегда могу завести собственных?» — думал он, увлекая к постели послушных девушек.