Устный счет - Сергей Сергеев-Ценский

- Вот шуты-то гороховые!.. И черт их связал вместе веревочкой!

Вспыхнувшая бумага очень ярко озарила ее гибкое тело, и рисунки на ней так отчеканились, что даже кроткий Нефед сказал в ужасе:

- Бесстыд-ни-ца!..

Гаврила прохрипел:

- Ты!.. Мерзавка!.. Тварюга!..

И оба кулака над нею поднял.

А Семеныч весь задрожал, крича и задыхаясь:

- За хвост ее!.. За дверь!.. За хвост, за дверь!.. За хвост!..

Но женщина только перегнулась в поясе, хохоча, и, когда отхохоталась, оглядела всех троих снисходительно и миролюбиво.

- Чего регочешь? - тряс над ней кулаками Гаврила, но она будто оттолкнула его выпуклым ясным взглядом и отозвалась не ему, а Семенычу:

- Хвост мой сушится!.. У меня теперь хвоста нет, видишь?

Она повернулась к нему спиной.

- Ну, не бесстыдница? - еще больше изумился Нефед.

- Блудница!.. - поправил его Семеныч. - Блудница это к нам!.. Эх, шельма безрогая!.. Мне же эти записки вот как были надобны... Там же у нас все счета сведены!..

Но женщина, докурив и бросив окурок, задев Гаврилу локтем, а Нефеда коленом, скользнула к Семенычу, погладила его по горбу и, заглядывая ему в лицо снизу, как шаловливая девочка, зашептала:

- Дедушка родненький, не серчай, голубчик!.. Ты себе другую тетрадку напишешь, а то эта гряз-ная была прегрязная!..

- Это не сатана нам явился во образе? - спросил Нефед Гаврилу тихо и немного испуганно, и, подхватив это, потянулся к Семенычу Гаврила:

- Перекрестить его, что ль?..

Он занес над головою женщины кулак, и глаза у него стали красные, как у лохматых цепных собак.

Вдруг женщина, обернувшись, прыгнула к нему и обхватила его за шею руками:

- Ми-илый!.. Ну, бей, бей!.. Бей, если хочешь!

И большая надсада была теперь в ее хриповатом голосе и та покорная сила, которая встречается не часто и действует наверняка.

Гаврила, как пойманный, повертел туда-сюда головою, выпрастывая шею, но не ударил, только откачнулся, а она, будто укротительница зверей, обуздавшая самого лютого из них, оторвалась от него сама и села на табуретку, скрестив ноги.

- Разве я бесстыдница? - заговорила она устало, как будто с укором. - Я просто смотрю на вас - люди вы старые, жизнь у вас скучная... эх, и скучная же, должно быть! На меня поглядите, все веселей вам будет... Хата ваша мала, старички, а то бы я вам удовольствие сделала, про-тан-цевала!.. Я ведь танцорка какая!.. Ку-да той дуре грешной!.. Она - жаба, а я - как пух!.. И-и-их-ты!..

Женщина взвизгнула вдруг так дико и неожиданно, что вздрогнули старики, и в чулках, еще мокрых и грязных, всего на двух шагах свободного пространства пола закружилась с такой быстротой, с такими подскоками, с прищелками пальцев, с такими извивами плеч и рук и тонкого торса, что и хотели бы, да не могли отвести от нее глаз три старика. И молчали, только вцепились твердыми костлявыми пальцами кто в доски топчана, кто в свою рубаху.

Они готовы были так смотреть на нее долго, очень долго, и когда оборвала она вдруг и села с размаху, почти упала боком на свой табурет, высоко подымая грудь, Семеныч сказал, чтобы скрыть какую-то неловкость от себя самого:

- Легкая!.. А в сам-деле ведь легкая!..

Но скрыть неловкости не удалось, и он добавил:

- Небось, скажешь: устала, чаю хочу!

- А разве у вас, чертей, водится? - отозвалась женщина, доставая новую папироску.

- Да ведь как сказать-то?.. Пословица говорится: посади свинью за стол, она и...

- Чаю напьется? - сказала женщина, постучала мундштуком папиросы о железную обвязку плиты и добавила:

- Наша сестра больше вино уважает, а чай что? Пойло!

- Да уж лучше же вина ей стакан дать, чем она нам тут дымить-то будет! - вдруг буркнул Гаврила, уставя лохматые глаза в Семеныча. - Ведь всю нам помещению задымит, два дня не проветришь...

- А есть? Ну-у!.. Давай! - живо поднялась женщина и, не выпуская папиросы из рук, вскочила к Семенычу на колени, что вышло у нее чрезвычайно привычно, просто и естественно.

Иные мрачнеют от вина, стареют, но огромное большинство людей вино делает праздничней, болтливее, моложе...

За окном кухни продолжал лить дождь, размеренно затопляя землю.

В плите трещал дубовый хворост, и обильная куча его лежала около.

За столом, над которым сбоку висела на стене лампочка, сидели три старика и женщина с распушившимися русыми волосами, с родинкой на правой щеке.

Она была уже в рубашке, прятавшей татуировку; выпуклые серые глаза ее крупно блестели, лицо покраснело сплошь.

На столе стояла четвертная бутыль вина, скрытая от Ивана Петрова, и вина в ней оставалось уже на донышке.

Лицо Нефеда, маленькое, безволосое, кроткое, скопческое личико, вздулось и набухло в подглазьях, стало непотухающе улыбчивым. Глаза Гаврилы взметывались из-под серых бровей проворнее и хоть еще краснее стали, но смотрели расплывчатей. Семеныч чаще облизывал западающие губы и выпячивал их ставшим неутомимо деятельным языком. Селезневые глазки его запали в узенькие-узенькие и лукавые-лукавые щелки; тяжелая голова часто свешивалась набок и припадала почти к самому столу, а из-за нее выкатывался горб, тоже как будто проявляющий любопытство и внимательность, прекраснодушие и веселость.

Женщина сделалась очень оживлена. Вино она пила жадно и так же жадно не мог ее остановить Гаврила - сжигала в подпухших губах папиросу за папиросой, пока не опустела коробка. Пеплом около нее был густо засыпан стол, а окурки она ловко бросала через голову к плите, чуть шевеля при этом кистью неслабой руки.

- И какой же ты все-таки губернии? - допытывался у нее Семеныч.

Женщина отвечала бойко:

- Тульская... Ноги курские, ручки харьковские...

Но тут же спрашивала сама:

- А он какой губернии назвался?

- Этот, ночевал который?.. Он мой земляк оказался: тверской, - хитрил Семеныч.

Но женщина залилась смехом:

- Твер-ской!.. Шел такой тверской по Большой Морской, исходил тоской... Если хочешь, дед, про нас в книжку записать, запиши: Неразлучные... Вот!.. Такая наша фамилия... А что эта стерва затеяла, какая сюда к вам зайтить постеснялась, то это ей не удастся, не-ет!.. Врет она!

И женщина сильно ударила по столу небольшим, но плотным кулаком с двумя тоненькими золотыми колечками на указательном и безымянном.

- Хочет в городе на пристань поступить, пароходы грузить, - продолжал Семеныч, склоняя все ниже голову и вывернув короткую шею. - Что ж... Я ему, конечно, сказал: "Ты малый здоровый, ты не сломишься..."

- Ну, вот и хорошо! Он на пристань, а я в кофейню за подавальщицу! весело подмигнула женщина. - Летом сто рублей на книжку положим, осенью хозяйство свое заведем...

- Нет, брат, теперь уж свое хозяйство не заводят, - хрипел Гаврила.

- А даже последнее продают, - поддержал Нефед.

- Ну, тогда мы столовку откроем, - продолжала шутить женщина. - Он за повара, а я по столикам разносить.

- Гм... Как будто на повара не похож, - сомневался Семеныч.

- Ну да, он больше на кухарку, - подмигивала женщина. - А разве теперь кухарки за повара не работают?

- А вот я повар был так бы-ыл! - вдруг с чувством сказал Гаврила, проволочив бороду по столу вперед и назад. - Не веришь?.. Был! Сурьезно!

- Он был, был, - это верно он говорит, - поддержал Нефед.

Но женщина прихлебнула из чашки вина и спросила безлюбопытно:

- Отчего же бросил?

- Да ведь как сказать-то... Истинно, я сюда в Крым в повара тогда приехал... (Гаврила даже подумал немного, точно ему самому было странно, почему он теперь не повар.) Тогда еще здесь по саше машин никаких не ездило, а только мальпосты называемые ходили - экипажи такие, для всех желающих... И везде по саше станции, а на каждой станции буфет... Вот и я на одной поваром работал, - а как же!.. Я все мог в лучшем виде - и борщи и жарковье... Пилав из барашки - в лучшем виде...

Густые брови Гаврилы поднялись и не опускались, как будто сам он удивлялся тому, что так много можно наговорить неизвестно зачем, глядя на женщину с родинкой на правой щеке и в рубашке, обшитой кружевом.

А женщина спросила безлюбопытно, как и раньше:

- Чего же бросил?

- Зять сбил! Вот кто сбил! - зло ответил Гаврила. - Зять кровельщик!.. Сестру мою взял... "Иди, говорит, со мной по кровельной части, лучше гораздо твое дело будет!.." Лучше!.. Оно, конечно, много посвободней, и на одном месте не сидишь... Десять лет я с ним в кровельщиках ходил... конечно, и покраска наша... Десять лет без малого...

- Бросил? - уже лукаво спросила женщина.

- Да ведь как сказать... Из-за вашей сестры дело вышло: обоюдная драка...

- Это с кем? С зятем?

- Нет, это с другим... Так что посля этой драки пришлось от этого дела отойтить... Сторожем на будку поступил...

- В сторожах на будке и я служил, - как же! - радостно заулыбался Нефед и нежно дотронулся пальцем до свежей кучки пепла, только что свалившейся на стол с ее папиросы. - Ничего, служба легкая в сторожах, ничего... И землей занимался там, - огород был у нас с бабой...

- А баба та где же? - спросила женщина.