Шахматная доска - Саша Филипенко

— Комбинационное зрение?

— Да, Ваше Величество, без него никуда! Очень важно умение найти скрытую в позиции комбинацию. Очень важно! Так же важно, как и после рассчитать сложнейшие варианты, учесть затаенные тактические тонкости, и конечно, чрезвычайно важно избегать досадных ошибок и просмотров.

Государь был удивлен не меньше Жаркова и до конца обеда продолжал задавать вопросы человеку, который, как оказалось, отлично понимал шахматы.

В машине ошарашенный Жарков завалил Болеславского вопросами:

— Александр Сергеевич, вам столько известно о шахматах! Откуда?

— Да ничего мне не известно, — проворчал Болеславский, — я просто актер!

— Просто актер? Вы знаете о шахматах так много!

— Ничего я о них не знаю! Я просто играл, играл, как учили меня мои педагоги! Если бы сегодня я не смог сыграть Лепехина, тогда что же мне, по- вашему, делать на большой сцене?

Жарков замолчал, и до самого вокзала в машине слышалось лишь урчание двигателя. На вокзале же все протекло именно так, как и наметили.

Собравшаяся толпа приветствовала Лепехина. Журналисты делали снимки, и отъезжающие подданные были рады тому, что отправятся в Венгрию в одном поезде с великим русским шахматистом.

Визит к Государю утомил Болеславского. Сбросив костюм, он открыл два чемодана. Идея носить вещи Лепехина принадлежала самому Болеславскому, однако теперь, рассматривая гардероб Алексея Алексеевича, актер немного сожалел:

— Господи! — восклицал Александр Сергеевич. — Как это можно было носить? А это еще что? Кардиган в бело-черную клетку? Как трогательно! Он же женский! Ну и вкус у этого больного!

Время от времени заглядывал Жарков. Учитель интересовался, заучены ли партии и не желает ли господин актер отужинать. Один раз заходил Жирмунский. Запах его мерзкой сигары быстро заполнил все купе, и, ответив на его несколько вопросов, Болеславский тактично попросил следователя убираться ко всем чертям со своей вонючкой.

Уже два часа как поезд стоял на Будапештском вокзале. Лепехин не появлялся. Журналисты норовили заглянуть в купе, но ничего не видели. За опущенными шторками Жарков и Жирмунский пытались вытянуть из Болеславского хотя бы слово.

— Ничего не понимаю, что с ним? — потягивая сигару, хрипел Жирмунский.

— Не знаю, на волнение это не похоже.

— Какое волнение? Он актер! Александр Сергеевич, вы пили?

— Не пахнет вроде, — отвечал Жарков.

— Нужно вставить ему руки в двери! — уверенно сказал Жирмунский. — Это всегда помогает!

— Что вы! — прикрыв ладонью рот, испуганно сказал Жарков. — Как же он будет играть?

— И в самом деле. Тогда клещи в нос! — тяжело дыша от собственной полноты, проговорил Жирмунский.

— Боже вас упаси, господин следователь, какие клещи? Завтра игра!

— Который сейчас час? — вдруг спросил Жирмунский и, не дожидаясь ответа, вытащил из кармана пиджака часы. — Мы уже два часа здесь, нужно выходить.

Болеславского вывели под руки. Журналисты отметили, что русский плохо стоял на ногах и в целом выглядел странно. Запаха алкоголя никто не слышал, но многие сошлись во мнении, что Лепехин пьян. Одни сочли нужным написать об этом, другие решили, что все произошедшее — цирк.

Всю ночь пишущая братия дежурила в атриуме гостиницы. Каждые полчаса один из журналистов отправлялся к метрдотелю в надежде что-нибудь узнать. Старого сурового немца пытались подкупить, однако узнать что- нибудь у картавого старика не удавалось. То, что к Лепехину никто не заходил, как и то, что он уснул только рано утром, пришлось выдумать.

С раннего утра сонные мальчишки не успевали продавать вымыслы. За столиками в кафе и на скамейках в парках, встряхивая страницы, будапештцы читали о приезде великого русского шахматиста и близящемся финале. На первой, второй и третьей полосах, статья за статьей, рассказывалось о Лепехине, о его команде и сильных дебютах, о лучших матчах Магияра и прославленной венгерской защите.

Около девяти часов утра команда России спустилась в ресторан.

Официанты разливали кофе, и молодой переводчик, вероятнее всего, кадет, зачитывал отрывки из утренней прессы:

— Они говорят, Алексей Алексеевич, что вчера вы вовсе не были пьяны, а все произошедшее есть не что иное, как провокация тайной царской полиции. Они пишут, что вы, Алексей Алексеевич, судя по всему, хотели ввести в заблуждение венгерского чемпиона. Но венгры не дураки, утверждает автор статьи, венгры и не собирались расслабляться и уж тем более отдавать вам чемпионский титул.

— А что в другой? — намазывая маслом странный серый хлеб, спрашивал Жарков.

— А в другой пишут, что. Дайте-ка взгляну. пишут, что вся страна живет в ожидании полуденного матча, и конечно, ни у кого нет сомнений, что золотая королева останется в Венгрии. Магияр лучше, пишут они.

Как ни пытались Жарков и Жирмунский изобразить беззаботность, ничего не выходило. Болеславский молчал. За завтраком он так и не заговорил.

Перед тем как открылась дверь автомобиля, Жарков успел перекрестить Болеславского и поцеловать в лоб. Актер удивленно посмотрел на учителя, но ничего не ответил.

Живая цепь тянулась через сад к театру. Окруженный со всех сторон помощниками, Болеславский через гущу людей пробирался к входу в большое, с высокими колоннами здание. Жарков придерживал его за поясницу и, немного подталкивая вперед, шептал:

— Дальше, Алексей Алексеевич. не останавливайтесь, дальше, ступайте дальше.

Болеславский делал вид, что не помнил, как вышел из гостиницы, не помнил красивых улиц Буды и остававшегося по правую руку перекинувшегося через Дунай моста.

Не помнил холмов Пешта и машины, в которой ехал к месту поединка. Он будто бы не видел взглядов и не слышал слов, что все утро говорили ему о нем.

Александр Сергеевич блестяще изображал, что не может вспомнить дверей и лестниц, комнаты, в которой провел не меньше часа, и коридор, которым шел к сцене.

Появился венгр. В стороны разлетелся занавес. Ударил свет. Волнами покатили аплодисменты. Лепехин посмотрел на черную пешку, и ему показалась, что она затряслась. За несколько мгновений Алексей Алексеевич прокрутил партию до двенадцатого хода. Когда настал момент брать слона, зал замер. Болеславский пришел в себя.

Послу России позволили сделать почетный первый ход.

— С вашего позволения, — произнес чиновник, наклоняясь к Лепехину, и передвинул пешку на d4. Болеславский понимающе улыбнулся и, когда посол спускался в зал, вернув пешку на исходную позицию, сделал свой ход, e2—e4.

Партия началась. Венгр ответил пешкой на е5, и его ход тут же отобразился на большой доске, по которой зрители следили за игрой. Последовали обоюдные выдвижения коней. Играли медленно. Точно и верно. Болеславский нервничал и, едва заметно шевеля губами, приложив руки к щекам, мучительно вспоминал каждый шаг.

К десятому ходу Магияр ощущал сильное давление в центре. Как и предполагал сценарий, Лепехин оттягивал наступление. До судьбоносного выдвижения туры оставалось несколько ходов.

Овладевавшее Магияром волнение заливало зал. Как опытный, повидавший тысячи сцен актер, Болеславский чувствовал это. Александр Сергеевич отлично изучил партии Лепехина, прекрасно понял их, пропустил через себя и принял. Он делал все точно так, как завещал Лепехин, однако внезапно им завладело дьявольское искушение. Вот уже несколько минут Болеславского изводила мысль, что он может сыграть свою, свою собственную партию. С дебютом Лепехина он, в общем-то, был согласен, но далее Болеславскому захотелось пойти другим, своим собственным путем. Быть может, несколько потеряв темп и отдав инициативу, но в целом контролируя игру, он желал закончить поединок сам. Когда еще выпадет такой шанс? Ему так захотелось сделать блистательный, один-единственный волшебный ход. Ход, который вмиг перечеркнет все планы венгра и напишет имя нового чемпиона!

Болеславский медлил. Зал ожидал хода русского шахматиста, и в это самое время два начала сражались в одном человеке: шахматное и актерское. Будучи персоной в высшей степени азартной, Александр Сергеевич понимал, что судьба дарит ему шанс, которым глупо было бы не воспользоваться. Здесь и сейчас, на сцене будапештского театра, он мог не играть Лепехина, но стать им. Он мог ходить так, как посчитает нужным, и никто не посмеет ему помешать. Болеславский, как ему казалось, все отлично просчитал. Лепехин сделал хороший задел, говорил он себе, а я доведу партию до конца. Я обыграю Магияра! Я, а не покойный Лепехин! Все будут думать, что Алексей Алексеевич выиграл золотую королеву, но, приходя на мои спектакли, Жарков будет аплодировать в первую очередь великому шахматисту и лишь затем актеру! Мне он будет рукоплескать! Эта победа станет моей маленькой великой тайной! Меня запомнят как великого актера — я же стану великим шахматистом! Прямо сейчас!