Хищные птицы - Амадо Эрнандес

Подойдя вплотную к хижине, путники тихо окликнули хозяина, но никто не отозвался. Они окликнули еще раз и только тогда услышали:

— Кто там?

— Свои, — ответил один из них, и, не дожидаясь приглашения, все трое вошли в хижину.

— Тата[4] Матьяс, — радостно воскликнул шедший впереди.

Старик молча оглядывал пришельцев. По выражению его лица можно было предположить, что ему более знакомы их голоса, нежели лица. И хотя старик был слаб глазами, он тотчас признал того, кто назвал его «Тата Матьяс».

— А-а, так ведь это же Мандо, — весело проговорил он, пристально вглядываясь в покрывшееся испариной смуглое лицо того высокого молодого человека атлетического сложения, кого он назвал Мандо.

— Да, это я, Тата, — почтительно ответил Мандо, вытирая рукой пот с грязного лица.

— Когда же ты в последний раз был здесь, Мандо? — спросил старик, бросив любопытный взгляд на двух его спутников.

— Месяца четыре назад, — припомнил Мандо и представил своих товарищей: — Это — Карьо, а это — Мартин. Оба партизаны.

В Карьо безошибочно угадывался крестьянин, а Мартин вообще не был похож на тагала. Старик поклонился и сказал, что всегда рад принять под свой кров друзей Мандо.

Тата Матьяс провел гостей в небольшую комнату и пригласил садиться прямо на пол, поскольку в комнате, кроме сундука, не было никакой мебели. Сам же зажег небольшой масляный светильник, сделанный из скорлупы кокосового ореха, и прикрепил его к железной скобе, прибитой к перекладине под крышей. Теперь в тусклом свете светильника можно было разглядеть выцветшие портреты Хосе Рисаля[5] и Андреса Бонифасио, висевшие на стене один подле другого.

— Вы, наверное, очень устали, — проговорил старик, подсаживаясь к гостям. — Издалека, видно, идете?

— Да, расстояние не шуточное, — согласился Мандо и добавил: — Японцы напали на Сампитан.

Известие поразило Тата Матьяса, и он с нетерпением ждал подробностей.

— Они напали на нас неожиданно, — продолжал Мандо. — Мы потеряли почти всех наших людей.

Старик сокрушенно кивал головой. Ему был ясен страшный смысл происшедшего. Сампитан являлся последним опорным пунктом филиппинских партизан в этой части обширного гористого Лусона. Инфанта, где находился Центральный штаб партизанского движения, представляла собой настоящую крепость. Совершив внезапное нападение на Сампитан, японцы намеревались получить доступ к Инфанте, расположенной неподалеку от морского побережья, куда тайно подходили подводные лодки союзных войск, доставлявшие военные грузы, начиная с середины тысяча девятьсот сорок третьего года. Из Инфанты оружие, боеприпасы, военное снаряжение и медикаменты быстро доставлялись партизанам Южного и Центрального Лусона, и даже в отдаленные районы на Бисаях.

Мандо подробно рассказал о кровавом сражении, которое разыгралось в Сампитане. Помимо того что противник был гораздо опытнее, он значительно превосходил партизан в численности и вооружении. Почти все партизаны пали в бою. Тогда Мандо спрятался в укрытие и стал отстреливаться из винтовки, но очень скоро у него кончились патроны, и он вынужден был спасаться бегством, ибо дальнейшее сопротивление было равносильно самоубийству. Мартину и Карьо тоже посчастливилось уцелеть в бою. Они ушли подальше в лес, где и повстречались с Мандо.

Из своего укрытия Мандо видел, как несколько партизан пытались спастись на моторной лодке. Но далеко уйти им не удалось. По ним открыли ураганный огонь. Одни были убиты, другие попрыгали в море. Неизвестно, что сталось с ними.

Мандо считал, что ему и двум его спутникам удалось избежать смерти благодаря внезапно разразившемуся ливню. Японцам не хотелось покидать хорошо оборудованное укрепление, поэтому они не стали преследовать трех уцелевших партизан. А эти трое, свернув с дороги, углубились в чащу леса. Идти становилось все труднее и труднее, но желание выжить заставляло забывать о трудностях. Здесь, в хижине Тата Матьяса, они наслаждались сознанием покоя и безопасности.

— Наверняка вы изрядно проголодались, — проговорил Тата Матьяс, как только Мандо закончил свой рассказ.

— А когда партизан не бывает голоден? — уклончиво ответил молодой человек.

Старик прекрасно понял Мандо, он знал, что партизаны в горах бывали счастливы, если удавалось поесть хотя бы раз в день.

— У меня есть вареный рис. К нему можно поджарить рыбы, — предложил он.

— А если еще найдется соль, то получится прекрасное угощение, — воскликнул Мандо.

— Жареная рыба! — Мартин проглотил слюну. — А сколько у вас килограммов вареного риса? — в шутку поинтересовался он.

— Я так проголодался, — вставил Карьо, — что для меня жареная рыба все равно что жареный поросенок.

— Нам повезло: кроме риса, есть еще и жареная рыба, — отозвался Мандо.

Тата Матьяс рассказал, что совсем недавно поймал двух больших талакиток и одного булига, которыми питался вот уже несколько дней.

— Погодите, сейчас будем есть.

Он вышел в комнатку, служившую ему кухней.

Хижина Тата Матьяса состояла из двух половин: кухни и комнаты. Кухня от комнаты отделялась стеной из сухих пальмовых листьев, скрепленных расщепленным бамбуком. Стояла она на десяти крепких деревянных сваях диаметром в полметра. Сверху была покрыта травой когон, прижатой планками из дерева бухо. Пол в кухне был настлан досками, а в комнате — тщательно зачищенным и отполированным бамбуком.

Тата Матьяс своими руками построил эту хижину задолго до войны и жил в ней один. На протяжении нескольких последних лет он лишь время от времени появлялся в ближайшей деревне, чтобы продать крестьянам свой немудреный товар. С началом войны в маленькую хижину старика стали частенько наведываться гости. Обычно у него останавливались на ночлег партизаны, совершавшие переходы из одного района в другой. Путешествие по дорогам страны стало весьма опасным, и партизаны предпочитали малозаметные лесные и горные тропы. Иногда волей-неволей приходилось выбирать нехоженые места.

Хижина Тата Матьяса служила временным пристанищем для тех, кого преследовал закон, а также для тех, кто выступил на борьбу с врагами родины. Здесь им были обеспечены отдых и полная безопасность. Как правило, это были бедные люди, не имевшие возможности вознаградить доброго старика даже несколькими мелкими монетами, но Тата Матьяс и не рассчитывал на вознаграждение, он с неизменным радушием встречал каждого нуждавшегося в его покровительстве. Он мог отдать последнюю горсть риса проголодавшемуся путнику. Иногда у него не было риса. На такой случай в хижине всегда имелся сладкий картофель и разнообразные съедобные коренья, из которых он умел готовить отличную еду.

Мандо уже приходилось останавливаться в хижине Тата Матьяса. Более года назад он впервые пробирался из одного городка к югу от Манилы в горы Сьерра-Мадре. Тогда их было несколько человек с проводником, Проводник рассказывал, что старики в ближайшем селении называют Тата Матьяса революционером. В свое время он активно участвовал в борьбе против испанцев и американцев. Когда же американцы одержали победу и большинство руководителей первой Филиппинской республики сдалось на милость победителей, многие борцы за независимость родины стали тулисанами[6]. Скрываясь от преследования властей, жестоко каравших всех, кто не желал складывать оружие, Тата Матьяс поселился в своей хижине. И только по прошествии нескольких лет, когда власти позабыли о нем, он стал наведываться в соседнее селение. Тогда-то до его знакомых и дошла весть о том, что Тата Матьяс жив и здоров.

Четыре месяца назад Мандо останавливался в этой хижине по пути к партизанам, действовавшим на равнине, он должен был доставить им важную депешу. На обратном пути Мандо снова провел у старика несколько дней. На этот раз он познакомился с Тата Матьясом поближе и успел о многом с ним поговорить. Мандо рассказал старику о своей жизни. В самом начале войны он, потерял родителей и, оставшись сиротой, поступил в услужение к богатой семье в Маниле. Хозяева разрешили ему учиться. Но не прошло и полгода, как в страну, — вторглись японские захватчики. Начались преследования и аресты мирных жителей. По доносу своих же собственных хозяев Мандо чуть было не угодил в тюрьму. Тогда-то он и бежал к партизанам.

Оказалось, что во взглядах Тата Матьяса и Мандо много общего, оба сходились во мнении, что население пока еще недостаточно поддерживает партизан, что лица, сотрудничающие с японцами, легко приспосабливаются к обстановке и наживаются на страданиях народа.

— Если бы я был таким же молодым, как ты… — вздохнул Тата Матьяс. — А я ведь гожусь тебе в дедушки, Мандо! — И он задумчиво поглядел вдаль. — В свое время я участвовал в двух войнах да и теперь делаю все, что в моих силах, хотя уже стал совсем старым. — Лицо его сделалось печальным.