Единственный чеченец и другие рассказы - Антон Блажко

Офицеров всех звеньев, кроме штабного, остро не хватало. Командированные не успевали полностью заменять треть их, находившуюся перманентно в отпусках, по идее отменявшихся в условиях войны. «Спецоперация» таковой не считалась, что влекло много кровавой дури в ходе боевых действии — наступай-отступай, дерись-мирись, воюй без ущерба для мирного населения, и всяческих несуразиц служебного толка. Места отбывших занимали кадры, отряженные из министерства, округов, училищ и других невойсковых подразделений — их отрыв мыслился наименее ущербным. На деле выходил бред: Федорин, последний раз читавший какой-то устав перед экзаменом по «военке», получил взвод, обходившийся без пастыря больше года. Не успев запомнить его состав числом, был назначен замкомроты с исполнением обязанностей полного командира, так как и тот свалил. Второй человек со звездами в роте, немолодой прапорщик Шалеев, держался чуть наособицу, называл его по имени-отчеству, хотя ранговых границ здесь не соблюдали. Прибывшего с ними подполковника Стекольникова, ставшего здесь комбатом, Федорин с училища звал Васей. Чехарда прямых солдатских начальников, призванных заставлять их работать, влекла стойкое обоюдное настроение "на хрена оно, если мне (тебе) завтра уезжать"…

После завтрака, перекурив у столовой, разошлись в подразделения. Возни хватало ежедневно — копать, таскать, строить, укреплять и, конечно же, заниматься порядком. Пару раз в лютый дождь, сжалившись, людей велели рассадить в палатках по койкам (больше негде) и вести занятия по тактической подготовке. Как это делать, Федорин не представлял, ибо забыл даже ТТХ «Калашникова». В итоге разрешил войскам подшиваться, строчить письма, кемарить, только не шумя, выставив дозорных, которые при шухере мухой неслись бы к нему. Сам отвалил в землянку и тоже приспал, был удивлен, что Баранов два часа парил своих бойцов действиями стрелкового отделения в наступлении, обороне и разведке, при проверке населенных пунктов и транспорта, приводя многочисленные примеры. Хлопцы слушали с интересом, временами галдели, имея тоже что рассказать… Совещаний вроде не предвиделось, подведомственный личный состав в большинстве убыл на сопровождение, и Федорин залез обратно в дыру, решив поваляться еще. Тяга к койке изобличала неуклонное опускание, но думать об этом было лень.

Училище внутренних войск, переименованное в юридический институт с увеличением штатов и приема, превратилось в лакомый кусок. С сокращением многих военных заведений конкурсы в МВДэшные шараги росли каждый год, увеличивая возможности сотрудников и начальства, однако Федорина взяли практически с улицы — милость неба, судьба. Вакансии по топографической части, вроде бы единственно подходившей ему, отсутствовали, но была введена должность помощника начальника редакционно-издательского отдела при ученом совете института (ПНРИО при УС, он не сразу запомнил и еще дольше не мог выговорить разом). Профессиям и навыкам служащих здесь не придавали значения, прикажем — станешь доктором наук. Отдел состоял из двух человек, шефа и заместителя, вследствие чего сама работа, естественно, ложидась на второго, благо хоть требовала из умений лишь относительной грамотности. Федорин хорошо учился в школе и новой специальностью овладел в довольно короткий срок. Главной сложностью оказалось выбивать из большезвездных мужей плоды творчества, какие-нибудь тезисы к отчетной научно-практической конференции. Побегав за ними по коридорам, отделам, кабинетам, когда припирал срок, добыв наконец вымученные странички, оставалось их в меру сил причесать и отдать компьютерной машинистке Вале. Затем тезисы шлепали на ротаторе в количестве ста экземпляров, указав в данных нужные для публикации «300», слали в нужные инстанции и раздавали довольным участникам, остаток скидывали в библиотеку. Выпускали никчемные методички, которыми заставляли пользоваться курсантов (то есть теперь слушателей), сборники статей, замначальника по научной части лелеял даже в мечтах «Вестник» или "Ученые записки", но о практическом внедрении, к счастью, речи пока не шло.

При возможности Федорина обещали перевести на более подходящее место, хотя он быстро свыкся с назначенным и все реже ощущал себя в чужом костюме среди незнакомой публики.

Процесс армейского воспитания всегда представлялся ему в виде четырехугольной тюрьмы, охватывающей голый плац, где под жгучим солнцем краснорожие унтеры гоняют до обмороков звероподобных тупых юнцов, не способных полезно служить обществу… В жизни хватало и этого, но многое удивило его. Среди курсантов и преподавателей нашлось немало умных и все понимающих людей, надевших форму в силу разных причин и подшучивавшими над уставными глупостями. Дело свое сотрудники в большинстве знали, не придавая значения маршировке на общих разводах — так, специфика ведомства. В аудиториях и классах шла действительная учеба с лекциями, семинарами, рефератами, успевающими и отстающими, освоением нового материала и закреплением пройденного. Странные штатскому уху предметы отличались не меньшей разработанностью, чем какое-нибудь ресурсоведение природных зон страны, имелась та же всеобщая философия, нынешняя информатика, заграничные языки.

Научную механику в высших образовательных учреждениях Федорин знал плохо, что-то наблюдал в студенческий период. Тем неожиданнее оказалось наличие здесь всех должных атрибутов — плановых тем, исследовательских заданий, раздачи степеней. Ерундовость и формализм результатов народ вполне сознавал, но ведь так обстояло почти во всех неприкладных отраслях. К тому же тут жестче, чем где-либо, выполнялось установление "положено — значит, должно быть", усугубленное архиконсерватизмом и неизменностью правил с древних времен. Свежему взгляду острее виделось противоречие, несовместность вольной мысли с тяжелой казенщиной, приказным порядком. Да и та же учеба, развитие составляют процесс творческий, индивидуальный, а вколачивался прежде всего параграф, штампы, стандартный набор. Не говоря о том, что львиная часть проходимого, как и везде, выпускникам едва ли могла когда-нибудь пригодиться.

Впрочем, уставшего от невзгод Федорина все это заботило мало. С коллегами он сошелся быстро, военная среда легко сближает людей. При шестидневной рабочей неделе торчать на службе приходилось не больше прежнего, в основном придумывая себе какое-нибудь дело, жаловании же шло намного больше и выплачивалось почти в срок.

Обсуждая его устройство, жена сказала вечером на кухне:

— Какой из тебя солдафон, Федорин? А если станешь им, то еще хуже…

Но не перечила. "Повезло мне с ней", — не раз думал он, прибавляя с мысленным вздохом: хоть в этом…

Когда началось чеченское безумие, в училище заговорили: "Скоро поедем". Прочили отправку вплоть до слушателей, по крайне мере выпускных курсов, на охрану коммуникаций и административных границ. Но время шло, в болевой точке затягивались немыслимые для огромной армии бои за провинциальный город, а приказа не поступало. Рвущихся осаживали — служите где служите, не Иностранный легион. Героический порыв остыл, и тут пришла квота: двадцать человек в трехдневный срок, на сорок пять суток, а там может и больше, как повезет.

Ехать не принуждали, хватало добровольцев, но молодым офицерам не выказать доблесть было вроде как не к лицу. Проявило в целом патриотизм народу вдвое против нужного, всех возрастов и должностей. Набрали по справедливости, человек от кафедры или отдела, дабы не оголять штат, прочим обещали следующие разы. Возглавил группу начальник курса дисциплин подполковник Стекольников, башковитый лысеющий весельчак с багровой рожей кадрового вояки — мороз, солнце и алкоголь. Он презрел штабной стульчик в Ханкале, где зависло несколько человек, и прибыл с оставшимися в отдельный полк ВВ, куда они получили назначение.

Полк с начала весны держали в каком-то странном резерве. Переброшенный осенью на Кавказ, он участвовал в зимних боях на юго-восточном направлении, добросовестно занимал указанные рубежи, а потом увяз. К центру не перемещали, на окраинах же мятежной Ичкерии установился хрупкий баланс. Равнину официально контролировали федеральные силы, по мере возможностей закрепившиеся в предгорьях. Дальше властвовали главари племенных банд, новоявленные вожди сохранившихся даже в изгнании кланов. Оседлать горную часть без многократного численного увеличения, наведения хоть какого-то порядка в руководстве, координации и обеспечении войск оказалось невозможным. Командование, знающее лишь требование сверху, вряд ли осознавало это стратегически — просто не вышло. Взятие Грозного ценой тысячных жертв, точно Праги и Берлина сорокалетием раньше, распыление по занятой территории ослабили группировку. Она не смогла даже запереть крупные ущелья с проходами за хребет, откуда подпитывался противник; за недавнюю помощь тамошним сепаратистам южные соседи вредили бывшему Брату, как могли.