Переводы - Иннокентий Анненский

ДОЧЬ ЭМИРА

Умолк в тумане золотистомКудрявый сад, и птичьим свистомОн до зари не зазвучит;Певуний утомили хоры,И солнца луч, лаская взоры,Струею тонкой им журчит.

Уж на лимонные лесаТеплом дохнули небеса.Невнятный шепот пробегаетМеж белых роз, и на газонСквозная тень и мирный сонС ветвей поникших упадает.

За кисеею сень чертогаЦаревну охраняла строго,Но от завистливых очейЭмир таить не видел нуждыТе звезды ясные очей,Которым слезы мира чужды.

Аишу-дочь эмир ласкал,Но в сад душистый выпускалЛишь в час, когда закат кровавыйХолмов вершины золотит,А над Кордовой среброглавойУж тень вечерняя лежит.

И вот от мирты до жасминаОднажды ходит дочь Эддина,Она то розовую ножкуВ густых запутает цветах,То туфлю скинет на дорожку,И смех сверкает на устах.

Но в чащу розовых кустовСпустилась ночь… как шум листов,Зовет Лишу голос нежный,Дрожа, назад она глядит:Пред ней, в одежде белоснежнойИ бледный, юноша стоит.

Он статен был, как Гавриил,Когда пророка возводилК седьмому небу. Как сиянье,Клубились светлые власы,И чисто было обаяньеЕго божественной красы.

В восторге дева замирает:„О гость, чело твое играет,И глаз лучиста глубина;Скажи свои мне имена.Халиф ли ты? И где царишь?Иль в сонме ангелов паришь?“

И ей с улыбкой — гость высокий:— „Я — царский сын, иду с востока,Где на соломе свет узрел…Но миром я теперь владею,И, если хочешь быть моею,Я царство дам тебе в удел“.

— „О, быть с тобою — сон любимый,Но как без крыльев улетим мы?Отец сады свои хранит:Он их стеной обгородил,Железом стену усадил,И стража верная не спит“.

— „Дитя, любовь сильнее стали:Куда орлы не возлетали,Трудом любовь проложит след,И для нее преграды нет.Что не любовь — то суета,То сном рожденная мечта“.

И вот во мраке пропадаютДворцы, и тени сада тают.Вокруг поля. Они вдвоем.Но долог путь, тяжел подъем…И камни в кожу ей впились,И кровью ноги облились.

— „О, видит Бог: тебя люблю я,И боль, и жажду, все стерплю я…Но далеко ль идти нам, милый?Боюсь — меня покинут силы“.

И вырос дом — черней земли,Жених ей говорит: „Пришли.Дитя, перед тобой ловецОткрытых истине сердец.

И ты — моя! Зачем тревога?Смотри — для брачного чертогаРубины крови я сберегИ слез алмазы для серег;

Твои глаза и сердце сноваМеня увидят, и всегдаСреди сиянья неземногоМы будем вместе… Там…“ — „О, да“,Ему сказала дочь эмираИ в келье умерла для мира.

Пускай избитый зверь, влачася на цепочке,Покорно топчет ваш презренный макадам,Сердечных ран своих на суд ваш не отдам,Принарядивши их в рифмованные строчки.

Чтоб оживить на миг огонь заплывших глаз,Чтоб смех ваш вымолить, добиться сожаленья,Я ризы светлые стыда и вдохновеньяПред вами раздирать не стану напоказ.

В цепях молчания, в заброшенной могилеМне легче будет стать забвенной горстью пыли»,Чем вдохновением и мукой торговать.

Мне даже дальний гул восторгов ваших жуток,Ужель заставите меня вы танцеватьСредь размалеванных шутов и проституток?

ПОСЛЕДНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Глаза открыты и не видят… Я — мертвец…Я жил… Теперь я только падаю… Паденье,Как мука, медленно и тяжко, как свинец.Воронка черная без жалоб, без бореньяВбирает мертвого. Проходят дни… года,И ночь, и только ночь, без звука, без движенья.Я понимаю все… Но сердце? И сюдаСхожу ли стариком иль пору молодуюПокинул… и любви сияла мне звезда?..Я — груз, и медленно сползаю в ночь немую;Растет, сгущается забвенье надо мной…Но если это сон?.. О нет, и гробовуюЯ помню тень и крик, и язву раны злой…Все это было… и давно… Иль нет? Не знаю…О ночь небытия! Возьми меня… я твой…Там… сердце на куски… Припоминаю.

ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ «ПРИЗРАКИ»

С душой печальною три тени неразлучны,Они всегда со мной, и вечно их полетПронзает жизни сон, унылый и докучный.

С тоской гляжу на них, и страх меня берет,Когда чредой скользят они безгласны,И сердце точит кровь, когда их узнает;

Когда ж зеницы их в меня вольются властно,Терзает плоть мою их погребальный пыл,Мне кости леденит их пламень неугасный.

Беззвучно горький смех на их устах застыл,Они влекут меня меж сорных трав и терний,Туда, под тяжкий свод, где тесен ряд могил…

Три тени вижу я в часы тоски вечерней.

Уста землистые и длани ледяные,Но не считайте их за мертвецов.Увы! Они живут, укоры сердца злые!

О, если бы я мог развеять тучи снов,О, если б унесла скорее месть забвеньяЦветы последние торжественных венцов!

Я расточил давно мне данные куренья,Мой факел догорел, и сам алтарь, увы!В пыли и копоти лежит добычей тленья.

В саду божественном душистой головыЛилее не поднять — без страсти, без желанийТам влагу выпили, там корни выжгли вы,

Уста землистые и ледяные длани.

Но что со мной? О нет… Теней светлеют вежды!Я солнце, я мечту за ними увидал:В какой блаженный хор слились вокруг Надежды!

О вы, которых я безумно так желал!Кого я так любил, коль это ваши тени,Отдайте счастья мне нетронутый фиал!

За робкую любовь, за детский жар молений,О, засияйте мне, лучи любимых глаз,Вы, косы нежные, обвейте мне колени!

Нет! Ночь… Все та же ночь. Мираж любви погас,И так же, с сумраком таинственно сливаясь,Три тени белые в немой и долгий час

Мне сердце леденят, тоской в него впиваясь…

1902

ОГНЕННАЯ ЖЕРТВА

С тех пор, как истины прияли люди свет,Свершилось 1618 лет.

На небе знойный день. У пышного примасаГостей по городу толпится с ночи масса;

Слились и яркий звон и гул колоколов,И море зыблется на площади голов.

По скатам красных крыш и в волны злато льется,И солнце городу нарядному смеется,

На стены черные обители глядит,Мосты горбатые улыбкой золотит,

И блещет меж зубцов кривых и старых башен,Где только что мятеж вставал и зол, и страшен.

Протяжным рокотом, как гулом вешних вод,Тупик, и улицу, и площадь, и проход,

Сливаясь, голоса и шумы заливают,И руки движутся, и плечи напирают.

Все в белом иноки: то черный, то седой,То гладко выбритый, то с длинной бородой,

Тонсуры, лысины, шлыки и капюшоны,На кровных скакунах надменные бароны,

Попоны, шитые девизами гербов,И ведьмы старые с огрызками зубов…

И дамы пышные на креслах и в рыдванах,И белые брыжжи на розовых мещанах,

И винный блеск в глазах, и винный ароматМеж пестрой челяди гайдучьей и солдат.

Шуты и нищие, ханжи и проститутки,И кантов пение, и площадные шутки,

И с ночи, кажется, все эти люди тут,Чтоб видеть, как живым еретика сожгут.

А с высоты костра, по горло цепью скручен,К столбу дубовому привязан и измучен,

На море зыбкое взирает еретик,И мрачной горечью подернут строгий лик.

Он видит у костра безумных изуверов,Он слышит вопли их и гимны лицемеров.

В горячке диких снов воздев себе венцы,Вот злые двинулись попарно чернецы;

Дрожат уста у них от бешеных хулений,Их руки грязные бичуют светлый гений,

Из глаз завистливых струится темный яд:Они пожрать его, а не казнить хотят.

И стыдно за людей прикованному стало…Вдруг занялся огонь, береста затрещала,

Вот пурпурный язык ступни ему лизнулИ быстро по пояс змеею обогнул.

Надулись волдыри и лопнули, и точноНазревшей мякотью плода кто брызнул сочной.

Когда ж огонь ему под сердце подступил,«О Боже, Боже мой!» — он в муках возопил.

А с площади монах кричит с усмешкой зверской:«Что, дьявольская снедь, отступник богомерзкий?

О Боге вспомнил ты, да поздно на беду.Ну, здесь не догоришь — дожаришься в аду».

И муки еретик гордыней подавляяИ страшное лицо из пламени являя,

Где кожу черную кипящий пот багрил,На жалком выродке глаза остановил

И словом из огня стегнул его, как плетью:«Холоп, не радуйся напрасно… междометью!»

Тут бешеный огонь слова его прервал,Но гнев и меж костей там долго бушевал…

ЯВЛЕНИЕ БОЖЕСТВА