Эссе об отце и дяде - Владимир Савченко

Гражданская война, кипящая и бурлящая социальная каша, в которой жизнь человеческая - тьфу.

Так вышло б и здесь, если бы победили те. И списков бы не составляли. "Имена де ты их, господи, веси...")

5.

Все бы ничего, но в подписанным отцом списке оказалась его двоюродная сестра. Урожденная Савченко, но вышедшая за жителя этого села Морковина. Богатея и закоперщика мятежа. Жена мужа (как и подобает хорошей жене) поддержала.

- Там пол-села Морковиных. И в списке почти все... - оправдывался потом отец (не передо мной). - Да разве бы я не вычеркнул, если б знал!

Да, может, вышло так, от замороченности. А может, не совсем. Возможно, вспомнилась та ночь в амбаре. Или недавняя гибель комдива, товарища юности. А скорее всего, сработала эта страшная логика взаимного остервенения, которой в гражданских и религиозных войнах не в пример больше, нежели в "нормальных" межгосударственных. Почему, не знаю, но это так.

Словом, сделано. Назад не вернешь.

Конечно, в родной Романовке об этом сразу узнали. Сенсация и скандал.

И Григорию Феофановичу, которого до этого все-таки уважали: обнищал, но брата выручил, - пришлось худо. Над ним смеялись: ты его спас, а он вон что учинил, сгубил родного человека! "Ты ведь, Григорий, Каина спас!.." Его ругали и позорили. И те, кто чем-то помогал ему, враз перестали это делать.

Соответственно доставалось и сынишке, тоже Ваньке, будущему - через полвека - рассказчику этой истории. От сверстников. Каковы взрослые, такие и дети.

Кончилось так: Григорий Феофанович продал свой земельный пай, избу - за сколько дали; на вырученные деньги купил молодого меринка. Запряг, посадил на телегу семилетнего Ванюшку (жену уже схоронил) - и уехал из Романовки навсегда.

Дорога пролегала через Красноузенск - но к младшему брату попрощаться он не завернул.

Часть третья "Тринадцать лет спустя"

1.

Действие переносится на Украину в 1932 год. Отец снова в 25-й Чапаевской дивизии. Позади гражданская война с ее бедами и озлоблением, неудачный польский поход и многое еще. Десять лет мирной жизни.

О брате Григории не было никаких вестей. Отец знал, что он уехал из Романовки, понимал причину; конечно, сожалел, что не смогли встретиться и объясниться. Но жизнь крутит по-своему и решает по-своему. Теперь у него вторая семья, трое дочерей (одна от первой умершей жены) и на подходе - я.

И должность посерьезнее: командир роты курсантов в дивизионной школе.

(На похороны его в апреле 1961 вместе с сестрой Полиной и ее мужем пришел давний сослуживец, тоже еще по Двадцать пятой, подполковник в отставке. Присмотрелся:

- Полина, так это твой отец!? Наш ротный, я у него курсантом был. Знаете, - это уже ко мне, - мы его звали "мама Савченко". Как он с нами возился! Всему учил: и как портянки заворачивать, чтоб в походе ногу не стереть, и пулемет разобрать и собрать с завязанными глазами... С пулеметом - так это мне жизнь спасло: не разобрался бы однажды ночью наощупь, где заело-заклинило, не исправил - и кости мои б уже сгнили!..)

Такое повышение произошло потому, что и образования у отца прибавилось: кроме 4-классного сельской школы еще и школа "Выстрел". Она, кажется, есть и поныне, носит имя маршала Шапошникова, называется офицерской... но в те времена назвать красного командира "офицером" было несмываемое оскорбление.

Учили там, понятно, не гимназическим наукам, а военным, в том числе по всем видам оружия.

Эту школу окончили многие те, кто в Отечественную войну вышли в генералы (двое даже в маршалы), и еще больше тех, кто до этой войны не дожил.

2.

Вставное эссе-2: Конец "Хлудова"

Но нынешним читателям, особенно тем, кто зачитывается (как и я) М.Булгаковым, интересен будет только один эпизод из пребывания курсанта И.Ф.Савченко в этой школе:

- при нем казнили того, кто стал прообразом генерала Хлудова в пьесе "Бег".

Я слышал эту историю от отца задолго до того, как узнал о пьесе, да и о самом Михаиле Афанасьевиче. Но начнем с фактов (некоторые, кстати, приводят в примечаниях к этой пьесе в разных изданиях):

Подлинное имя Слащев Я.А. - брезгую расшифровывать инициалы 1885-1929. В должности комфронта генерал-лейтенант, как и в пьесе. До этого начштаба у генерала Шкуро (подлинная фамилия Шкура, и он такой и был: его конница была знаменита как самая бандитская, ее рейды всегда оставляли широкий кровавый след). Затем командир Чеченской конной дивизии. Это и нынешние читатели могут понять, что значит. Словом, выучка была что надо.

Зверства Слащева - не только в Крыму, в Екатеринославе (ныне Днепропетровске), в Николаеве, Херсоне, на всем юге Украины - были редкостными и шокировали даже белых генералов.

(Помните, в пьесе:

"ЧАРНОТА. Рома, что ты делаешь! Прекрати! Ты же Генерального штаба!.." В смысле - выпускник Академии Генштаба Российской империи.)

Если отвлечься от романтического ореола в пьесе, то ни ущемленной психики, ни, тем более, больной совести там не было; просто ополоумевшая от всевластия и безнаказанности сволочь. Вроде тех же Ежова и Берии, но с другой стороны.

Поэтому и в эмиграции ему пришлось солоно: припомнили, разжаловали, уволили. Слащев попросил у Советского правительства разрешения вернуться - и разрешили.

(Вспомним еще пьесу, последний акт-"сон":

ЧАРНОТА: ... знай, Рома, что проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки. И то под строжайшим караулом, чтоб тебя не разорвали по дороге! Ты, брат, большую память о себе оставил...")

Ничего подобного. Не арестовали. Дали хорошую работу: преподавать в этой школе "Выстрел". В благодарность Слащев выступил в западной печати с призывом к белогрвардейцам и белоказакам возвращаться. Ничего, мол, не будет; я же вот в порядке. Это подействовало на многие тысячи людей: раз уж Слащева не расстреляли!..

Если вспомнить, как с этими вернувшимися обошлись потом, все предельно ясно: выступил подсадной уткой.

Такой вот Слащев-"Хлудов" не из пьесы и не из кино. Вряд ли у него были внутренние, столь душещипательные для зрителей, монологи с повешенным вестовым Карпилиным, или с иными.

В школе "Выстрел" он преподавал тактику - ВОСЕМЬ лет. В 1929 году в школу эту попал курсант, у которого Слащев повесил в Николаеве отца. (Не сам, понятное дело, приказал.) Он его после короткого разговора и застрелил - на занятии по тактике. На глазах отца и еще трех десятков курсантов.

Меня в этой истории более всего поражают сроки. Только через ВОСЕМЬ лет нашелся человек, который пристрелил его как собаку. Терпелив наш народ.

И еще. При всей любви к Булгакову, сострадании к его судьбе и уважении к его взглядам я не могу понять: как можно из вешателя, палача мирных людей делать положительного героя-рыцаря. Он же все это знал.