Грустная девочка - Александра Флид

Рот на замке. Какое странное слово говорят эти взрослые. И где ключ для рта? На что он похож? София ни разу его не видела, и ей было даже смешно от таких слов.

Глава 3

– Ну, как съездила? – уже в понедельник вечером спросила Мэйлин, которая только что вернулась с работы. – Что нового?

Эмма покачала головой, отпивая немного кофе из своей кружки. Они сидели в общей гостиной, где все соседки могли обмениваться новостями, сплетничать и хихикать. Иногда это заведение напоминало Эмме дом престарелых, только здесь жили одни молодые девушки. У каждой из них была своя комната, но завтракать они спускались в общую столовую – за это приходилось платить дополнительные деньги. Еще была общая гостиная, сплошь заставленная креслами и диванами. Чтобы девицы могли поднимать дух и питать свои моральные силы, подкрепляя их благотворным общением друг с другом. Здесь же нужно было принимать ухажеров, если они, конечно, были. К счастью, Мартин ни разу не добирался до этой комнаты – Эмма встречала его у дверей, и они сразу же уходили куда-нибудь.

– Ничего нового, – облизывая губы и уже не заботясь о своей ярко-красной помаде, сказала она. – Все как всегда. Как твои выходные?

– Ездила с Паулем за город. Хотела пригласить кого-то еще, но он не разрешил.

– И как все прошло? – лукаво улыбаясь, спросила Эмма.

Она уже давно ждала, что Мэйлин обручится и похвастается ей колечком.

Вместо этого Мэйлин нахмурилась, поджимая губы и давая понять, что ничего особенного не произошло.

– Так же, как и у тебя – все как всегда, – посмеиваясь, ответила она. – Признать по чести, я этому даже рада. Ни к чему мне сейчас замужество, мне вполне уютно и здесь. Вот, и завтраки с ужинами готовят за меня, и вещи стирают – только успеваю в прачечную носить. Остается только работать и платить по счетам. Хорошо живется мужчинам, да? Они всю жизнь, десятилетиями так живут. Не то что мы – года два-три побаловались, а потом замуж, и начинается… стирка, уборка, готовка, потом сопельки и какашки… а потом ты не помещаешься в обхват мужниных рук, и тебе уступают место в трамвае.

– Тебе и так уступают место, – заметила Эмма.

Мэйлин выглядела так, словно ее выточили из китайского фарфора и расписали тонкой кисточкой. Изящная, тонкая, грациозная – ничего лишнего или вульгарного. Неудивительно, что Пауль относился к ней так, словно она была хрустальной балериной.

– Нет, я о том, что место начнут уступать даже молодые девушки, а не просто мужчины и парни. А потом глядишь – для тебя высвободили место на скамеечке, где старушки грызут арахис и распекают на все корки молодых и красивых.

– Ну, допустим, обойдешься ты без стирки и сопелек, – возразила Эмма – а дальше что? Все равно же стареть начнешь.

– Начну, конечно, только не так скоро. Не пойми меня превратно, но я не хочу стать домработницей, не успев при этом повидать хоть что-то.

– Мэй, тебе всего двадцать три, – покачала головой Эмма. – Успеешь ты еще повидать свое хоть что-то, не бойся.

В ответ Мэйлин закатилась беззвучным смехом, хлопая Эмму по колену и вздрагивая всем телом.

– А я и забыла, что мне всего двадцать три. Чувствую себя старухой, честное слово.

– Это общая гостиная на тебя навевает такие ощущения. Лучше пойдем, прогуляемся, – предложила Эмма, поднимаясь с кресла.

– Да куда же? Уже восьмой час, через сорок минут придут девчонки с фабрики, и тогда, чтобы дождаться очереди в ночной душ тебе придется сидеть в коридоре до утра.

– Наплевать, пойдем, у меня голова гудит, нужно развеяться. Если что, умоемся на кухне, Присцилла нас впустит.

– А чулки стирать тоже будем на кухне? – жалостливо глядя на нее снизу вверх, спросила Мэйлин.

– Я куплю тебе пару чулок на завтра, плакса ты моя ненаглядная, – подхватывая подругу под руку, засмеялась Эмма. – Хотя я не понимаю, кто носит чулки в такую жару. Умереть можно. Или расплавиться прямо в этих самых чулках.

У Мэйлин даже загорелись глаза:

– Купишь новые? Прямо блестящие, из чистого нейлона?

– Да, черные, в крупную сетку или даже с розочками по бокам.

– Фу, такие только на сцену надевать… сама знаешь, на какую сцену, – махнула рукой подруга. – Давай лучше с полосками сзади.

– Давай дойдем до магазина, и там выберешь. У меня есть деньги на любые чулки, только уйти бы отсюда.

– Ты хоть губы подкрась, – останавливаясь на самом пороге гостиной, посоветовала Мэйлин. – На вот, держи зеркало.

Эмма отвернулась к стене, вынула из сумочки помаду и взяла заботливо открытую пудреницу. Для Мэй опрятность всегда значила очень многое – она следила за собой как никто другой, регулярно выстирывала все платочки и при этом умудрялась покупать новые почти каждую неделю.

Эмма вернула ей пудреницу, и Мэйлин одобрительно кивнула:

– Теперь другое дело. А то вышла бы сейчас на люди…

Они миновали коридор и вышли на оживленную вечернюю улицу. Большой город продолжал кипеть даже сейчас, и Эмма была рада тому, что вокруг постоянно ходят люди. В темное время они уже не спешили и не грубили, как это было днем. Молодой человек, который утром мог толкнуть локтем, пробегая к своей станции метро, вечером вполне свободно останавливался, пропускал вперед и даже делал комплименты. Так уж было заведено, и никто ни на кого не обижался.

Она не спрашивала, почему Мэйлин не дожидается своего Пауля, и сама не горела желанием рассказать о том, что Мартин предупредил ее по телефону о своих срочных планах по работе. Этим летним вечером они обе были вольны идти куда угодно.

– Ты постоянно говоришь «уйти бы отсюда, уйти бы оттуда», – говорила Мэй, шагая по улице и даже не оглядываясь на витрины. – А знаешь, откуда тебе нужно сбежать на самом деле?

– Не знаю, скажи, – тоже глядя прямо перед собой, попросила Эмма. Ей действительно было интересно, что скажет подруга.

– Тебе нужно уйти от своих мыслей. Сбежать от того кошмара, который ты носишь с собой. Перебежки с места на место тебя не спасут – нужно лечить то, что внутри.

– И кто же меня вылечит?

– Не знаю. Но кто-то должен, иначе ты с ума сойдешь.

Эмма улыбнулась, не скрывая всколыхнувшейся внутри горечи.

– Я и так схожу с ума. Знаешь, в субботу ночью мама попросила меня поработать уборщицей у одних наших соседей…

– Поработать кем? – Мэйлин даже округлила свои миндалевидные глаза.

– Ну, так, ерунда, всего-то один вечер, – наморщила нос Эмма. – Какая-то дочь какой-то ее подруги нуждалась в помощи, пришлось подменить.

– Рассказывай по порядку, – распорядилась Мэй.

– У мамы есть подруга. У подруги есть дочка. Дочка работает у наших соседей. Наша соседка вызвала ее посреди ночи, но эта дочка не могла приехать.

– И на ее счастье под рукой оказалась незамужняя и бездетная девушка, которая спала преступно сладким сном, в то время как другим людям приходилось страдать. Все ясно, твоя мама попросила тебя заменить ее.

– Именно. Так вот, там была девочка. Она сидела на кухне все то время, пока я мыла посуду и убирала весь этот поросятник. Ей лет шесть, не больше. Такая красивая и милая… и еще очень печальная.

Мэйлин покачала головой, пресекая ее мечтательные мысли:

– Не вздумай привязываться к соседской девочке. Это может быть очень привлекательный ребенок, но у малыша уже есть мать. Материнская ревность не знает границ, если у тебя жадная соседка, она тебя со свету сживет, не сомневайся.

Эти слова подействовали отрезвляюще, но не удивили ее. Она и сама прекрасно знала, что нет смысла думать о девочке, у которой есть хорошая полная семья. И потом, разве она обратила бы внимание на ребенка, если бы не получила приговор за несколько дней до этого? Нет никаких сомнений в том, что интерес и теплота, которые она питает к этому ребенку, связаны лишь с ее эмоциональным состоянием. Может быть, София и не так уж одинока? Вполне возможно, что Эмма просто хотела видеть малышку грустной и несчастной. Нужно забыть, просто собраться с силами и забыть.

– Ты права, – с трудом согласилась она. – Все верно, какое мне должно быть дело до ребенка, живущего в соседнем доме. Раньше мне бы и в голову не пришло запоминать ее.

Шедшая рядом Мэйлин ничего не ответила, но Эмма чувствовала, что ей есть еще что сказать.

– Ну, что ты все тоскуешь, – утешал ее Мартин на следующий вечер.

Они шли по набережной, наблюдая за тем, как на окраине города гаснут огни в окнах жилых домов. С ним всегда было хорошо на природе и неловко в обществе. В кино они ходили часто, но Эмма просто боялась сказать ему, как ей не нравятся подобные походы. Она берегла его чувства, но, казалось, что он не собирался отвечать ей тем же.

– Я уже не тоскую, – солгала она, стараясь улыбаться, а не скалиться.

– Обманывай других, – вздохнул он, расстегивая пуговицы слишком тесного жилета.

Пиджак он нес в одной руке, а в другой держал портфель, так что Эмме приходилось просто шагать рядом, надеясь, что их не примут за брата или сестру. Остальные пары в это необычайно эмоциональное послевоенное время старались держаться за руки, но ее устраивало почти все.