Музей восковых фигур - Алексей Бежецкий

— Что же вы будете делать с этими часами? — спросил Нерехтин.

— А я их изучу, и мы еще поборемся с евреем. Посмотрим, заставит ли он меня идти в его лишнюю комнату!.. Вы говорите, что они заведены? Вот и прекрасно. Я их поставлю на ночь в свою спальню. А завтра приходите за новостями. Это даже забавно.

— К сожалению, я сегодня вечером уезжаю на праздники в деревню и вернусь только через две недели.

— Ну, тогда я вам напишу, если хотите.

Нерехтин согласился и спросил, как же ему быть с евреем.

— Не все ли вам равно? Ведь вы ему ничего не обещали? Скажите, что вы уступили часы мне, а уж я с ним поговорю.

Уходя от графа, Нерехтин почувствовал большое облегчение и вечером в отличном настроении духа сел в вагон скорого поезда… За несколько дней пребывания в деревне он успел забыть свое мимолетное приключение с часами, предполагая, что этим все и кончилось… Каково же было его удивление, когда, распечатав только что полученный из Петербурга нумер газеты, он прочел извещение о том, что граф Р* скончался скоропостижно у себя в квартире в ночь на Рождество… На следующий же день он получил письмо от графа, очевидно, написанное им за несколько часов до смерти. В письме было всего несколько строк: «Спешу вам сообщить, что сегодня провел ночь, пожалуй, похуже вашего. Вы бы не перенесли… Приходил еврей, но я его прогнал… Стараюсь во что бы то ни стало разгадать секрет проклятых часов. Завтра напишу подробнее».

Впоследствии Нерехтин узнал, что после смерти графа в его квартире, между прочим, были похищены редкие старинные часы…

1911 г.

РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

Барон Хоккер был большой любитель старинных вещей и старинной литературы, не пренебрегал философией, а последнее время начал интересоваться и тайными науками, объясняя это не столько желанием не отставать от модных течений, сколько тем, что оккультизм являлся последним, недостающим звеном в цепи интересовавших его знаний.

Таким образом, в его библиотеке прибавился новый шкаф, в котором была собрана довольно интересная кол-леция сочинений по оккультным наукам, по теософии и психофизиологии: здесь имелся также и адский словарь, старательно составленный каким-то чудаком-французом. Кроме классических Корнелия Агриппы и Якова Бехме, тут были и полуклассический Элифас Леви с его «великим арканом» и исследование Гуайта «О проклятых науках»; наконец, не был забыт и современный нам профессор Папюс с его трактатами каббалы и практической магии…

Не буду утверждать, что барон Хоккер был так же учен, как и его книги, не скажу также, чтобы он был очень остроумен, но благодаря деликатному обращению, приветливости и известной немецкой настойчивости, он сумел привлечь в свой дом небольшое, но интересное общество, и я с удовольствием посещал его вечера, на которых за чашкой чая или за стаканом хорошего вина незаметно пробегало время в беседах на разнообразные темы.

Последнее время к нашей компании присоединился один артиллерийский капитан, по фамилии Гейст, рекомендованный нам, как известный оккультист; про него даже говорили, что он побывал и на Востоке — и получил там, при посвящении в маги, какое-то особенное имя… Его объяснение разницы между восточным и западным оккультизмом и превосходства первого над последним нам показалось довольно запутанным, и мы поняли только, что восточный — основывался на чистоте тела и помыслов, на созерцании, самозабвении, а западный, главным образом, на внешнем ритуале. Никто из нас, однако, не желал серьезно углубляться в тайные науки. На это у нас не хватало ни настоящего призвания, ни терпения, но тем не менее мы не без удовольствия слушали иногда рассуждения барона или рассказы Г ейста об оккультных явлениях.

Люди, даже образованные и серьезные, любят иногда раздражать свои нервы разговорами о небывалом, о невозможном, о великом таинстве смерти и тому подобном, и бродят в своих рассуждениях и догадках, как в густом лесу в темную беззвездную ночь.

Следует, однако, признать, что благодаря появлению между нами убежденного оккультиста, мы стали слишком пренебрегать обычными беседами об искусстве и положительных науках и, если можно так выразиться, центр тяжести постепенно переместился в отрицательную сторону; барон как будто перестал направлять наши мысли и вкусы и таким образом равновесие было нарушено. Все более или менее расстроили свои нервы нездоровыми беседами и расходились уже не спокойными и добродушными, как это бывало прежде, а душевно утомленными и растревоженными…

С окончанием весеннего сезона, барон уехал за границу и вернулся оттуда только поздно осенью. Таким образом, мы собрались у него опять только зимой, в декабре месяце…

На этот раз вечер начался очень интересно. Разговор шел о путешествиях, и барон поделился с нами своими впечатлениями. Говорили и об удобствах заграничной жизни, и о неожиданных случайностях, которые встречаются в пути, и о новых течениях в литературе, о театрах и артистах, и каждый вставлял свои замечания. Один только Нерехтин, обыкновенно живой и отзывчивый, не принимал участия в беседе и, сидя в темном углу, задумчиво смотрел на стоявший перед ним стакан с вином.

— Вы что-то сегодня не в духе, — заметил ему барон. — Здоровы ли вы? У вас был бодрее вид прошлой весной, когда мы расстались… Вы, вероятно, все лето просидели в Петербурге?

— Нет, — ответил Нерехтин, — я так же путешествовал, как и вы… Лето я провел очень хорошо в деревне, а затем был в Бретани и под конец целую неделю в Париже… Я даже побывал в «Casino de Paris», о котором вы между прочим упоминали, и видел там восточную танцовщицу, красотой и танцами которой вы так восхищались…

— Так в чем же дело?

— Да дело, в сущности говоря, никакого нет, но я вспомнил «Casino de Paris» потому, что оттуда, по странной случайности, начинается «то», что вы приняли за нездоровье…

— Очень жаль, что мы там не встретились… Я имел возможность познакомиться с этой волшебной танцовщицей и, конечно, если бы знал, что вы так увлеклись ею, то непременно бы вам помог…

— Дело вовсе не в ней, барон, а в чем-то очень странном и непонятном… Но я думаю, что это неинтересно?

— Уж это вы предоставьте нам судить… На против, мы с нетерпением желаем узнать, в чем заключалось ваше приключение.

— Мне, конечно, очень понравилась эта танцовщица и я, вероятно, не отказался бы с ней познакомиться, если бы мы там встретились… Но дело в том, что перед отъездом за границу я серьезно увлекся одной особой, с которой познакомился в деревне и имя которой позвольте не называть, — настолько серьезно, что мы почти дали друг другу обещание. Ваша танцовщица, которую я видел только на сцене, конечно, не могла изгладить из моей памяти эту девушку. Да и в «Casino de Paris» я поехал довольно неохотно. Меня туда затащил один парижский приятель после обеда, на котором мы порядочно выпили. Первое впечатление было даже неприятное; вы помните этот грязный, закуренный зал и его более чем смешанную публику. Первые нумера на сцене были тоже очень слабые. Только ваша обольстительница сразу изменила настроение… В антракте я стоял в кулуаре, ожидая продолжения ее удивительных мимических сцен, и вдруг услыхал чей-то резкий женский голос, приглашавший желающих погадать.

— Пойдите, попытайте вашу судьбу, — сказал мне мой спутник.

Так как я любил и был в разлуке с предметом моей любви, то охотно согласился попытать свое будущее, прошедшее и настоящее. Мы идем гадать обыкновенно ради шутки и смеха, а в душе все-таки думаем: «а что-то из этого выйдет?»

Оказывается, что гадалка помещалась вблизи, за занавеской, около кулис, в небольшой комнатке, обтянутой восточными материями. Она оказалась особой неопределенных лет и среднего роста, нарумяненная, с фальшивыми локонами и с большой бриллиантовой брошью на груди. В руках она держала кружевной платок, надушенный какими-то особенными крепкими духами, чем-то вроде смеси вербены с ладаном, а около нее на небольшом столе лежала колода больших карт с нарисованными на них фигурами и магическими знаками, большей частью не имеющими смысла, достаточно замусоленных и которые обыкновенно употребляются западными профессиональными гадалками.

Когда я ее спросил, что это за карты, она ответила: «Се sont les Tarots des Bohemiens, monsieur…»[1]

— Вы напрасно думаете, мой друг, что знаки на картах не имеют смысла, — перебил Гейст. — Таро очень серьезное гаданье. Оно имеет древнее происхождение. Западные оккультисты приписывают его происхождение египетским магам, а мы — северным индусам… Гадалки пользуются, конечно, не полным Таро, а только картами, которые делятся на четыре группы, по четырнадцати в каждой (десяток Пифагора), отмеченные особыми знаками: первая группа — жезлом (трефы), вторая — кубком (черви), третья — шпагой (пики) и четвертая — монетой (бубны). Кроме того, на картах имеются особые эмблематические фигуры, а иногда помещаются и имена солнца, луны и пяти влиятельнейших планет.