Белое внутри черного, черное внутри белого. Главы из книги - Син-Лин

Однажды толпы таких школьников-хунвейбинов[8] вломились в дом нашего непосредственного руководителя, замдиректора Бюро переводов Цзян Чуньфана. Временные руководители Бюро стали искать людей, которые могли бы стать представителями от Бюро и любой ценой не допустить физической расправы над семьей Цзяна. А это вполне могло произойти, так как ЦК партии уже объявил Цзяна Чуньфана контрреволюционером. Выбор пал на меня и других молодых сотрудников, которые в политическом отношении были еще незапятнанными. Чтобы мы могли на равных правах разговаривать со школьниками, наши начальники выдали нам повязки с надписью «хунвейбин». Мы отправились на место происшествия. Подростки как раз разбивали во дворе произведения искусства, уничтожали картины и бросали друг в друга горшки с цветами. Шла детская игра в победителей. Но нам было не до шуток, потому что они уже взялись за членов семьи Цзяна. Они объявили мать Цзяна помещицей, вытащили ремни и приготовились избивать и старушку, и жену Цзяна. Обе женщины сидели на полу и с ужасом в глазах защищали голову руками. Я вмешалась: «Давайте сначала уточним семейное происхождение матери Цзяна». Кто-то из сотрудников позвонил в Бюро и ответил хунвейбинам, что все в порядке, здесь никто не относится к категории врагов. Но школьники уже вошли в азарт, руки у них чесались, им нужны были жертвы. Они стали кричать, что мы — апологеты врагов, что мы защищаем контрреволюционера Цзяна Чуньфана и не хотим его выдавать. Затем они потребовали машину, чтобы увезти из дома Цзяна все ценные вещи. Мы не хотели человеческих жертв, быстро вызвали машину из Бюро и отвезли безумных подростков вместе с награбленным ими имуществом подальше от дома, на временный склад «четырех пережитков», устроенный городскими властями.

Подобных случаев в начале «культурной революции» было немало. Однажды школьники до полусмерти избили члена нашей русской группы, «исторического контрреволюционера» Сюй Лицюня и заставили его же детей не только следить за отцом, но и прилюдно унижать его. Нашу кудрявую Розу схватили на улице, повели в милицию и пытались остричь наголо, так как школьники заподозрили, что она делает завивку. Но Роза сумела доказать, что волосы у нее кудрявые от рождения. Профессора из французской группы хунвейбины забили до смерти по наущению милиции, которая считала его представителем реакционной интеллигенции.

Однажды я проходила с четырехлетним сыном мимо большого перекрестка почти в центре города. Издалека мы увидели автомобиль, раскачивающийся под руками воинствующей молодежи. В машине сидели четверо белых мужчин, которые тихо разговаривали между собой по-русски. Я поняла, что это работники советского посольства. Я с сыном подошла к милиционеру и показала ему на толпу: «Сообщите, пожалуйста, в ваш участок и скажите, что может произойти международный скандал». Он уперся в меня удивленным взглядом и спросил: «А вам какое дело? Это революционные массы хотят проучить современных ревизионистов». Он вынул из кармана записную книжку и приготовился записывать мое имя и место работы. Я слегка ущипнула сына, он заплакал, и мы быстро удалились восвояси.

Избиения и убийства на улицах переместились в учреждения. В Пекинском университете студенты мазали грязью и тушью лица и руки профессоров, в знаменитом университете Цинхуа студенты заставляли профессоров стоять по целым дням на коленях. Цзян Цин провозгласила лозунг: «Атакуйте словами, защищайтесь силой!» Группа учениц средней школы забралась в старый монастырь в Восточном районе Пекина, где доживали последние годы восемь голландских монахинь, и всех перебила. Трупы бедных старушек были выставлены на улицу, и несколько дней никто их не убирал. Пекин, да и вся страна, стали кровавым побоищем. Подстрекаемая Председателем Мао и его соратниками озверевшая толпа жаждала все больше и больше крови.

Тогда я не могла понять, что происходит на самом деле, потому что и в верхах творилось что-то непонятное. В правительственной резиденции — дворце Чжуннаньхай — устраивали «митинги борьбы» не только против Лю Шаоци и Дэн Сяопина, которых в то время считали врагами номер один и номер два, но и против народного любимца — генералиссимуса Чжу Дэ. Вокруг самого дворца дни и ночи бушевала «народная месть»: бунтовщики почти всех учебных заведений соорудили палатки, из которых круглосуточно выкрикивали в рупор лозунги и передавали воинственные песни на стихи Председателя Мао.

Как раз в это время нужно было в срочном порядке перевести на все главные иностранные языки «драгоценную красную книжку», как тогда называли «Цитатник Председателя Мао». Все группы нашего отдела с головой ушли в работу, которая шла и днем и ночью, соревновались, кто раньше и точнее выполнит срочную задачу «Центральной группы руководства ‘культурной революцией’». После этой книжки последовали бесконечные «наивысшие указания» Мао и «новейшие указания» его заместителя Линь Бяо. Каждый раз после напряженной срочной работы, будь то день или ночь, мы, как и все население Пекина, должны были выходить на демонстрации в честь опубликования этих «указаний». Все улицы Пекина, да и не только Пекина, были расцвечены красными знаменами и длинными полотнищами, на которых были написаны новые изречения Мао и Линя. Тогда это называлось «красными морями и океанами». Все до одного участники демонстраций обязаны были, идя по улицам, размахивать «драгоценной красной книжкой». Да что говорить о простых людях, если даже Линь Бяо, Чжоу Эньлай, Кан Шэн, Цзян Цин и другие руководители «культурной революции» появлялись перед революционными массами только с этой «драгоценной красной книжкой» и, размахивая ею, кричали: «Да здравствует Председатель Мао! Да здравствует наш великий вождь, великий учитель, великий кормчий Председатель Мао! Пусть проживет Председатель Мао десять тысяч лет! Десять тысяч лет!» Совсем как в древние времена выкрикивали пожелания императорам. Древняя нация свихнулась!

В начале «культурной революции» маму в университете, где она работала партийным секретарем, сразу же объявили «элементом, который идет по капиталистическому пути» (наши переводчики придумали сокращенное название — «каппутист»). Большей исторической насмешки я не знала! Кого-кого, но мою мать «каппутистом» назвать мог только безумец, она была стопроцентной фанаткой коммунистического пути. Мать часами стояла на коленях на всех «митингах борьбы», ее заставляли в сопровождении бунтовщиков ходить по университетскому двору, бить в гонг и кричать: «Я — враг народа, хотела идти по капиталистическому пути!» Ее публично унижали и оскорбляли, но тогда она еще могла возвращаться домой.