Леди, которая любила лошадей (СИ) - Демина Карина

- Даже так? Маска очень хорошая. Я и то не сразу заметила. И не заметила бы, если бы не стала приглядываться. Ладно, вечером у Вещерского спрошу… но… он может оказаться уродом.

- А я проклята.

Марья фыркнула, показывая, что не особо-то она верит словам этого бестолкового некроманта, случайно к дому прибившегося. Вот ведь… а еще недавно особняк стоял пустым, и казалось, что ничем-то эту пустоту не изжить, что обречен он доживать свой век с Василисой вместе. Теперь же поневоле возникали опасения, что и места-то для всех не хватит.

Гостевые комнаты, конечно, имеются, и убирались в них, однако… белье старое и, возможно, пылью пахнет. Перины не перетрясали и не сушили, подушки пуховые вряд ли чистили, а уж про одеяла и речи нет.

Обои выцвели.

Ковры состарились.

- Я и вправду проклята, - сказала Василиса, отступив от шкафа. Завтра она поднимется на чердак, найдет сундуки с куклами и вернет их на место.

- Это еще проверить надо.

- Не надо. Я… видела, - она прикусила губу. – Ты… знаешь, как ее звали?

- Кого?

- Ту женщину, которую привез наш прапрадед? Нашу… прабабушку. Я слышала легенду…

- Это не легенда, - Марья подошла к шкафу и встала за спиной. – Это одновременно и чушь собачья, которую придумали… не знаю, кто, полагаю, просто кто-то вспомнил прошлое, кто-то добавил фантазий и вышло… как вышло. Но кое-что в той истории правда. Он уехал в поход и вернулся… с добычей.

Она наморщила носик.

- Не добыча. Приданое. Две сотни золотых лошадей.

- А вот это уже легенда.

- Нет. Я их видела.

Тонкая Марьина рука коснулась шкафа бережно, будто опасаясь, что от легчайшего этого прикосновения рассохшееся дерево окончательно рассыплется.

- Что именно ты видела?

- Обряд… несколько обрядов. Его никто не заставлял. Он сам смешал свою кровь с ее кровью. И сам повторил за шаманом слова клятвы. Он сделал это, чтобы получить лошадей. Я так думаю, - на всякий случай добавила Василиса. – Но… почему тогда про нее мы знаем, а про лошадей нет?

Они ведь не могли просто взять и исчезнуть, те самые, золотые, будто из солнечного света сотворенные? Жеребцы и кобылицы? И еще знание, которое было куда ценнее табуна.

Знание, как теперь Василиса понимала, утраченное.

Но… почему?

- И портрета ее не сохранилось…

- А ведь и вправду, - теперь Марья выглядела задумчивой. – Не сохранилось. Я помню… ее крестили как Анну… Анну Николаевну. Отчество взяли от крестного отца. Крестили в какой-то церквушке, не в соборе. Наверное, он опасался, что родня не позволит, если до собора добраться, вот в первой попавшейся и крестил жену. Венчание состоялось там же. Я все думала, зачем? Только… знаешь, есть несоответствие.

- Какое?

Марья мотнула головой и сказала:

- Пойдем на чердак?

- Зачем?

- Кукол посмотрим. Я их боялась. Я говорила?

- Да.

- Я проверю… сперва сама проверю, нужно в кое-какие документы заглянуть. А никогда не задумывалась… она закончила жизнь в старом поместье, еще в том, которое досталось от прапрабабки. Там дом – почти изба. Вокруг деревня… во время войны французы сожгли и деревню, и поместье… и все-то почти.

- Он ее спрятал?

- Или она сама захотела спрятаться? Идем?

- Идем.

Лестница на чердак была узка. И вспомнилось вдруг, как Василиса поднималась туда, давно, лет двадцать тому. Поднималась не одна, но с Настасьей. Марья… где была Марья? Осталась ли дома, ибо была уже достаточно большой и самостоятельной, чтобы ей позволили подобную вольность? Или же просто отказалась от приключения?

Скрип ступеней.

Особый запах, не сказать, чтобы неприятный. Скорее уж так пахнет место, где хранят забытые вещи. Фонарь в руке. Настасья останавливается, прислушиваясь к чему-то. И Василиса тоже слушает. И слышит, что шорох мышей, копошащихся где-то рядом.

Мышей она не боится.

- Как здесь… неуютно, - Марья ежится и зажигает огонек. Ее сила послушна, и огонек сжимается до точки, но он яркий и света дает довольно.

- Как прежде… мы как-то с Настасьей забрались.

- Зачем?

- Решили сокровище найти. Древнее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Откуда здесь древнее сокровище? – удивилась Марья.

- Понятия не имею. Но тогда мысль показалась здравой.

Дверь не заперта, и Василиса толкает ее. А та отворяется с протяжным скрипом, как и положено старой двери. Запах становится резче, неприятней. И что-то все-таки гниет, а что-то зарастает пылью.

- Погоди…

Сразу за дверью прячется столик, низкий, похожий на огромного паука. И на нем стоят канделябры, а в канделябрах – остатки свечей. И кажется, что оставили их именно потому, что тетя знала…

…знала ли она то, что знает теперь Василиса?

И не потому ли решила заниматься лошадьми? И не потому ли столь придирчиво выбирала, что кобыл, что жеребцов, искала по всей Империи, выписывала, порой переплачивая, и далеко не всегда лошади были хороши.

Может, ей не порода нужна была?

А… что тогда?

Утраченный дар степей? Кровь солнца, которая скрылась, почти исчезла, но тетушка надеялась, что однажды у нее получится… вернуть?

Нет, то, что видела Василиса, не требовало стольких усилий. Скорее… или тетушка не знала всего?

Огонек растекся по свечам, приник на мгновенье и поднялся, преображаясь.

- Это тетушкино… - Марья тронула тяжелое кресло на полозьях, слегка прикрытое старой белой простыней. Простыня сползла, и стало видно, что мышам кресло тоже по нраву пришлось. Особенно гобеленовая его обивка. – Надо будет нанять кого, чтобы починили. Помнишь, она его вплотную к камину подвигала, а на колени альбом свой, с лошадьми, клала.

- Куда он подевался?

- Не знаю, - с некоторой растерянностью произнесла Марья. И нахмурилась. – Мне передали бумаги… много бумаг… документы на землю. На завод. На лошадей. Купчие. Векселя. И расписки… кому-то была должна тетушка, кто-то – ей. Следовало рассчитаться за овес и сено, с людьми, что на конюшне работали. Закупить опилки, солому. А меня мутило все время. Господи, я ему сказала, что нам и одного ребенка достаточно, а он же… змей несчастный.

Она прижала руку ко рту.

- Не обращай внимания, это я так…

Конечно.

Она ведь родила дочь спустя пару месяцев после тетушкиной смерти. И Василиса везла в подарок племяннице муслиновые пеленки и погремушку, украшенную драгоценными камнями. Ей и в голову-то не пришло, что и Марье пришлось нелегко.

Что…

Марья же, добравшись до первого сундука, откинула крышку. И пусть гляделась та тяжелой, но поддалась легко.

- Иди сюда, - позвала она, заглядывая в черные, пахнущие лавандой глубины. Пучки истлевшей травы закрепили по краю. – Держи…

Марья потянула что-то полупрозрачное, кружевное… фату?

Свадебный наряд, сшитый по моде прошлого века, с тяжелыми нижними юбками, щедро украшенный кружевом, которое осталось, как и серебряное шитье. А вот жемчуг спороли.

Марья приложила платье к себе и хмыкнула.

- Красивое, - сказала Василиса. – И тебе идет.

Ей все-то шло, но в полупрозрачном, пыльном этом наряде, Марья донельзя походила на… призрака?

- Знаешь… - задумчиво произнесла она, - А ведь их портрета тоже нет. Ни дагерротипа, ни обыкновенного.

- Ты о ком?

- О тете. И ее супруге. Ты его помнишь?

Василиса кивнула, правда, сочла нужным уточнить:

- Не сказать, чтобы хорошо… но помню. Он много курил.

- Вот и я помню, что он много курил, а больше ничего. Они ведь мирно жили. Не знаю, про любовь, была она или нет. Тогда мне казалось, что они слишком старые для любви… какая глупость.

Платье было шершавым и пыльным, и пахло тоже пылью, а еще самую малость лавандой. Василиса попыталась представить тетушку в этаком наряде и не смогла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А ведь…

И вправду портретов не сохранилось. Ни свадебного, ни семейного, ни любого иного… почему? И вновь мерещился в этакой малости скрытый смысл.

- Я не помню, был ли он высоким или низким.

- Высоким. Выше тети.