Карлик императрицы - Игорь Волознев

Одолев последний лестничный марш, Гинго оказался в круглом зале, стены и потолок которого образовывали одну громадную полусферу. Вся она была обита чёрным бархатом и увешана крупными рубинами, излучавшими неяркий багровый свет. В зале царил полумрак. Однако Гинго ещё с лестницы рассмотрел посреди зала просторное ложе с лежащим на нём мощным широкоплечим Гомбарумом. Император спал в той же позе, какую четверть часа назад показывало дно волшебного подноса. Он сопел, красные, измазанные жиром губы его вздрагивали во сне, правая рука свешивалась до пола. Только Зуб Саламандры не просвечивался сквозь кожу на запястье, но Гинго этого и не требовалось: он знал, что чудесный камень — там.

Псы оскалили на Гинго зубы, но, видимо, приняли его за своего, поскольку ни один из них не стронулся с места. Гинго в несколько прыжков подскочил к свешивающейся руке и клыки его с размаху впились в запястье, обвитое несколькими нитками жемчуга и украшенное золотым браслетом с бриллиантами. Жемчужины хрустнули под его клыками, один клык с треском обломился о золото, и всё же собачья пасть прогрызла руку. Раздались пронзительные вопли и проклятия проснувшегося Гомбарума, но дело к этому моменту было сделано: кровавый клок императорского запястья вместе с кожей, сухожилиями, обломками костей и осколками жемчуга попали Гинго в пасть. Туда же угодил и заветный камень!

Гинго стремительно отскочил от взревевшего чародея, запрокинул голову и отправил всё проглоченное в желудок. В этой позе его и застигло оцепенение. Сделать собаку неподвижной — это всё, на что был способен Гомбарум, лишившийся вместе с камнем почти всей своей волшебной силы.

Некоторое время император ревел и корчился, сжимая здоровой рукой изуродованную конечность. Его правая ладонь держалась на сухожилиях, из рваной раны сочилась кровь. Наконец он опомнился, обратил налитые кровью глаза на Гинго, который неподвижно сидел с запрокинутой головой в двух метрах от него.

Встревоженные собаки подбежали к Гомбаруму и, почуяв кровь, принялись слизывать её с пола. Император встал с кровати и, пинками отгоняя их, приблизился к Гинго. Здоровой рукой взял его за загривок и швырнул на кровать.

— Отдай камень, проклятый оборотень, — прошипел он, наклоняясь над ним, — отдай, или я убью тебя…

Его колдовская сила иссякала, и это приводило его в ужас. Если в ближайшие две-три минуты он не вернёт себе волшебный камень, она иссякнет вся, а это означало гибель.

— Разожми зубы и выплюни его, тогда я сохраню тебе жизнь… — почти рычал он.

Он попытался просунуть между зубов собаки лезвие кинжала, но делать это одной рукой было неудобно, к тому же чары, сковавшие Гинго, начали ослабевать. Гинго уже мог слегка шевелить лапами, дёргаться туловищем и мотать головой.

Гомбарум злобно ругался. Без камня он не мог читать мыслей. Он не в состоянии был проникнуть в тайну этого неизвестно откуда появившегося пса и узнать, кто его подослал. А в том, что собака подослана, и что, скорее всего, это и не собака вовсе, а оборотень, Гомбарум почти не сомневался. Но дознаваться он будет после, а сейчас главное — вернуть Зуб Саламандры. Только с волшебным камнем он станет прежним Гомбарумом, великим и всемогущим.

Он всаживал нож в собачью шею и живот. Гинго извивался от боли, но зубов не разжимал. Заметив это, Гомбарум решил, что камень у собаки во рту. И он принялся долбить тяжёлой рукояткой кинжала по собачьим клыкам. Гинго захлёбывался в крови, пытался отползти, но Гомбарум возвращал его на место и продолжал бить.

Перед глазами слабеющего императора плыли круги, всё вокруг него качалось, кровать с собакой ходила ходуном, его рука, пытаясь проникнуть в собачье горло, несколько раз промахивалась. Наконец она всунулась в окровавленную глотку и принялась лихорадочно шарить в ней, ища камень. Но тот успел уйти глубоко в пищевод. Заревев в бессильной злобе, император вновь потянулся к кинжалу, намереваясь распороть брюхо проклятой твари, как вдруг простёртая перед ним собака судорожно изогнулась и лапы её сделались маленькими человеческими ручками и ножками. Вслед за ними преобразилось и тело. Перед Гомбарумом лежал один из императрицыных шутов — уродливый карлик со сморщенной рожицей!

Время, отведённое Гинго для пребывания в облике собаки, кончилось. Он снова стал самим собой. Но раны, которые Гомбарум нанёс животному, перешли на его человеческое тело. У Гинго были выбиты зубы, из распоротой шеи хлестала кровь, грудь была вся исполосована.

Поражённый догадкой, Гомбарум задохнулся от ярости.

— Астиальда! — взревел он. — Когда я верну камень, я убью эту мерзкую колдунью! Задушу её своими руками!..

— Нет, Гомбарум, — раздался негромкий голос за его спиной. — Тебе уже не удастся это сделать. Твоя волшебная сила изошла из тебя, и невидимая стена, окружающая Запретную Башню, исчезла. Ты видишь, я смогла войти в твоё неприступное логово.

В смертельном ужасе Гомбарум оглянулся. Перед ним стояла Астиальда, непроницаемо-холодная, в белом платье и голубой мантии, скреплённой на плече золотой фибулой. Глаза императрицы сверкали при свете рубиновых камней.

— Ты всё-таки добралась до меня… — Гомбарум, теряя силы, сделал к ней неверный шаг. — Зря я не послушал Эройю и не убил тебя ещё вчера…

Он сделал ещё шаг, потом другой. Его здоровая рука, дрожа, потянулась к её шее.

Усмешка скривила тонкие губы Астиальды. В её руке возник хрустальный флакон. Она плеснула содержимым флакона на грудь и лицо Гомбарума, и тот, заревев от боли, покрылся чёрными пятнами, которые с каждым мгновением разрастались, стремительно разъедая кожу, мясо и кости.

Он зашатался и рухнул к её ногам. Ядовитая жидкость довершила то, что начал Гинго в облике собаки. Перед Астиальдой лежал уже не колдун, а простой смертный, корчащийся в агонии, бессильный даже против её слабых чар. Спустя считанные мгновения тело некогда могущественного императора представляло собой груду горелого мяса и костей, на которую с жадностью набросились псы.

Астиальда брезгливо обошла их грызущуюся свору и приблизилась к кровати. Гинго, тихонько постанывая, лежал неподвижно. Глаза его, в которых отражались попеременно боль, ужас, восхищение и немая мольба, не отрывались от лица Астиальды.

Он попытался приподнять голову, но у него не хватило сил, и он снова откинулся, лишь губы с трудом шевельнулись:

— Я ведь не умру?… Я стану высоким и красивым?…

И тут вдруг словно дуновение ветра пронеслось над его изувеченным тельцем. Императрица замерла в изумлении, глядя, как закрываются раны на теле карлика, а само оно вытягивается, становится белым и гладким. Перед Астиальдой, распластавшись на окровавленной кровати, лежал прекрасный юноша с чёрными шелковистыми кудрями, в точности такой, какого показывала поверхность волшебного подноса.