Рерих - Павел Федорович Беликов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любознательный и остро чувствовавший красоту природы мальчик скоро полюбил лес и увлекся охотой. В молодости ей была принесена немалая дань, что для будущего гуманиста казалось бы далеко не свойственным. Стасов, поздравляя как-то Николая Константиновича с именинами, писал ему:
«…а позвольте спросить, как Вы провели свой торжественный день бенефиса и что Вы во время его прохождения делали? Если ничего больше, как только на охоту ходили, да бедных птиц били, ничем не повинных ни душой, ни телом, ни хвостом, ни лапками, что Вам скучно и нечего делать, и ничего Вы лучше не придумали, Как лишать кого-то жизни от нечего делась, — то я Вас не хвалю ничуть и желаю Вам, чтобы тот или иной Никола поскорей от Вас отступился и повернулся к Вам задом, — что это, дескать, за огромный протеже у меня, Только и умеет, что простреливать насквозь чужие головы и зады. Нет, нет, ради самого господа бога (которого я, впрочем, мало знаю и мало утруждаю собой) — и всех его святых прошу Вас это негодное дело бросить и ни до каких курков и зарядов больше никогда не дотрагиваться».
Но эти советы мало охлаждали охотничий пыл Николая Константиновича. Охотился он не от скуки и тем более не от «нечего делать». Пожалуй, даже потребность общения с природой не была единственной причиной охотничьей страсти. Энергичный юноша жаждал новых ощущений, искал возможности для того, чтобы проявить изобретательность, находчивость, смелость. Не случайно впоследствии художник часто повторял восточную пословицу: «Удалый просит лук — птицу он сам достанет».
Всегда подтянутый, корректный, с открытым взглядом и приветливой улыбкой, Рерих-студент производил впечатление очень общительного человека. Он охотно заводил знакомства, умел слушать собеседника и поддерживать разговор, обладал присущим его возрасту любопытством к людям и искал дружбы сверстников. Но дружба давалась ему не просто. При всей своей общительности Николай Константинович не так-то легко допускал посторонних до своего «святая святых». Потенциальные друзья часто натыкались на глухую стену, проникнуть за которую не разрешалось «инаковерующим». А вера этого юноши была слишком строгой, и стремившихся примкнуть к ней находилось не так-то много. Дело в том, что Николаю Константиновичу был чужд свободный студенческий быт. Так называемая «богемная жизнь», которой не прочь были щегольнуть будущие художники, не вызывала у Рериха никакой симпатии. Его коробила словесная распущенность. В дневнике двадцатилетнего студента мы читаем:
«Чего мне стоило научиться не краснеть при каждом скоромном слове — ведь глупо, а не мог сдержаться и краснел, недаром Мирошников называл красной девицей, а другие и теперь еще белоснежной».
При философском складе ума и настойчивости в достижении поставленных перед собой целей поведение молодого Рериха подчас казалось излишне рассудочным, и ему приходилось испытывать недоверие сверстников. «Не похож ты на нас, академистов, — говорил Николаю Константиновичу его друг Леон Антокольский, племянник знаменитого скульптора, — когда другие в свободное время сидят себе по домам, распивают чаи да болтают, ты все что-то работаешь и обдумываешь».
Так поговаривали друзья. Недруги отзывались резче. Обвинений в обособленности, эгоизме, честолюбии отпускалось с лихвой. Порой это вызывало негодование и протесты, порой замкнутость. Характер Николая Константиновича вырабатывался в условиях повышенной требовательности к себе и окружающим. Однажды Рерих записал в дневнике: «Насколько я люблю похвалу и насколько она меня поднимает, настолько удручает и огорчает резкое порицание… А все самолюбие, ох какой кнут это самолюбие, так и стегает, ни минуты покоя. А все же лучше его иметь больше меры, чем меньше. При нем можно сделать много такого, чего без него не сделаешь».
Чувство отчужденности, вызываемое недоверием однокашников по Академии художеств и университету, усугублялось скептическим отношением отца к его занятиям живописью. Просматривая эскизы сына, он заявил: «У тебя все не так, как у других». Полемизировать и доказывать, что снег бывает не только белым, а небо не только голубым, не хотелось. К тому же и спор с отцом в конечном счете сводился не к проблемам живописи, а к обсуждению возможности существовать на правах «свободного художника», при этом принося пользу обществу. А доказать это нужно было в первую очередь самому себе.
Николаю Константиновичу не приходилось думать в молодости о хлебе насущном, но все-таки с поступлением в Академию художеств денежные заботы часто его тревожили. Идти против воли отца и вместе с тем обращаться к нему за каждым рублем было неловко, а потребность в деньгах, даже при самом скромном образе жизни, заметно возрастала. Нужно было приобретать краски, холст, книги, пополнять археологическую, нумизматическую и минералогическую коллекции, тратиться на театр, концерты, загородные поездки. Так что уже в студенческие годы Николай Константинович стал задумываться о заработке. Он не строил себе иллюзий относительно выгодной продажи картин и принялся за то, с чего начинали многие русские живописцы, — за иконопись.
Через хороших знакомых он получал церковные заказы, они сулили на первых шагах верные доходы. Однако, работая по шаблонам, Рерих опасался приобрести навыки ремесленника. И материальные заботы породнились с «муками творчества»: «На днях получил два заказа. Сретение и перенесение мощей св. Николая», — заносит он в дневник. Второй заказ никак не давался начинающему художнику, и он отказался от него. А через несколько месяцев в дневнике появилась новая запись: «Черт меня дернул отказаться от переноса мощей Николая… денег нет… Попробую опять сочинить, может, еще не поздно».
Помимо иконописи, Рерих зарабатывал деньги и литературным трудом. Он пробовал себя в разных жанрах. Времени для литературных занятий было в обрез, и Рерих писал небольшие рассказы, очерки, аллегорические сказки, стихи. Николай Константинович регулярно читал столичные журналы, заводил знакомства в редакциях, предлагал для публикаций очерки и рисунки, отстаивал свои интересы. Вот одна из дневниковых заметок Рериха:
«…целый день сижу за журналами. Благодаря первому числу их нанесли такую массу, что еле-еле справился пересмотреть. Царь небесный, какая масса пасхальных рассказов и как все они неоригинальны и однообразны… На днях издатель мне говорит, все вы, господа художники, вечно даете такой материал, который никому, кроме вас, неинтересен (это намек на исторический жанр мой). Видите, сладкий какой! Сам платит по два двугривенных за рисунок, да еще хочет темы навязывать, то есть отнять у художника последнюю искру — работы на свою тему».
Говоря об увлечениях молодого Рериха,
