Ричард Длинные Руки — виконт - Гай Орловский

— Я сам попросил, — напомнил он.

— Тем более, — сказал я с энтузиазмом. — Сам напросился!.. Проверь, ты что-то должен уметь большее, чем простые монахи. Если, конечно, христианский мир справедлив хоть временами.

Он переспросил с неуверенностью:

— А это не будет гордыней? Нельзя за то, что ведешь себя достойно, ждать награды.

— Согласен, — ответил я. — Но если тебе дали добавочную мощь, то не грех ли будет, если не используешь ее на усиление роли и власти Церкви? Ты же не прешь пешим, когда у тебя мул?

Он серьезно задумался. Я тоже помалкивал, пусть брат Кадфаэль разбирается, что может больше, и может ли. Вдруг только я за каждое деяние получаю пряник, а своим церковь не платит. Если не ошибся и не выдаю желаемое за действительное, то мои чувства в самом деле обострились. Раньше я не слышал птиц с такого расстояния, как вот с верхушки того дерева, не мог рассмотреть так отчетливо их перья… более того, если сосредоточу внимание на каком-то листочке, то различаю застывших на нем тлей, пробежавшего муравья… Правда, в это время можно подойти и стукнуть меня по башке, как всякого, кто увлеченно заглядывает в окуляр микроскопа, но это уже из другой песни.

И еще то, что я засек того гада за кустами. Впрочем, я человек рациональный, могу объяснить все, что угодно, не прибегая ни к какой магии, в которую по-прежнему не верю: мы все в воздушном океане, все как-то пахнем, благодаря чему собаки находят дичь за десятки миль, а бабочки друг друга — за сотни. Так что запросто мог унюхать, а мозг моментально проделал колоссальную работу по идентификации и выдал результат, мол, добрый человек в безлунную ночь никого под мостом не подстерегает, бей — не ошибешься…

Травинка в двух шагах вспыхнула, я ощутил всплеск радости, перевел взгляд дальше. Первая уже погасла, нет корма, в четырех шагах торчит сухой стебелек. Я сосредоточился, собрал волю в пучок. На расстоянии ладони от земли на стебле появилась черная точка, словно под увеличительным стеклом, взвился синий дымок, показалось красное, взметнулся легкий огонек.

Сердце стучит сильно, во всем теле слабость, чувствую себя усталым, будто разгрузил вагон угля. Пока брат Кадфаэль разделал оленя и вырезал для жаркого самые лакомые части, остальные скормим псу, я попробовал поджечь клок сухого мха в десяти шагах, не удалось, в восьми, семи…

Так, понятно, пять шагов — предел. Что ж, и то прибавка. До поединка с Черным Хозяином было два.

Пока брат Кадфаэль бормочет молитвы, бьет поклоны, я украдкой выудил из кармана горсть крохотных зернышек. В свете костра они заблистали кроваво-красными огоньками, но часть светится собственным цветом: голубым, зеленым, какие-то — почти белым. Меч я воткнул в землю справа, должен быть под рукой всегда, молот положил на колени, даже лук вот он рядом, что делать — в неспокойное время живем.

Каменные зернышки в ладони похрустывают, но что-то не верится, что вот так рассыплются. Не хочу рисковать, но почти уверен, что и удар молота не расколет эти с виду хрупкие жемчужинки. Одна вдруг шевельнулась, перекатилась с ладони, я едва успел сжать пальцы.

Зернышко с ощутимой силой, подобно упорному жучку, пытается протиснуться между пальцами, я развернул руку к молоту тыльной стороной. Жемчужинка перестала раздвигать пальцы и попыталась поискать щелочку в середине ладони.

Замерев, я вращал рукой над молотом, а этот упорный жучок все пытается вылезти наружу. От жемчужинки приятное тепло, словно держу разогретую на солнце горошинку.

Брат Кадфаэль время от времени слегка наклоняется, явно символические поклоны, из транса выйдет, только если здесь грянет взрыв… А что теряю? Не искать же знатоков, которые скажут, как мне поступить. Мир таков, что знатоки в первую очередь постараются отнять и жемчужинки, и вообще все, что есть у меня.

На молоте блеснула плазменная вспышка, словно крохотный метеор врезался. Молот на миг прогрелся так, что рукоять обожгла пальцы. Спрятав остальные зернышки, я с сильно бьющимся сердцем потрогал молот, подбросил и поймал в воздухе. Ничего вроде бы не произошло, легче не стал, выше не улетел, однако… что-то в его структуре изменилось.

Брат Кадфаэль повернулся, лицо серьезное и усталое.

— Брат паладин, жаркое не подгорело?

Запах горелого мяса едва не сбивает с ног. Я поспешно снял с вертела поджаренные куски с обуглившимися краями, бросил Псу.

— Лови!.. Это тебе, как лучшему охотнику. Эксклюзивный рецепт! А мы с братом монахом еще изжарим. Господь велит упражнять волю.

Кадфаэль сказал укоризненно:

— Не упоминай имя Господа всуе!

— Господь мне надежда и опора, — возразил я. — Потому я и опираюсь… Нельзя быть христианином только по выходным, когда ходим в церковь.

Кадфаэль умолк, я быстрее оперирую теми немногими знаниями, что успел нахватать, а у него, как в захваченной варварами и перевезенной в Тевтонию библиотеке Рима, надо долго наводить порядок, сортировать и выстраивать концепции.

Пес сжевал мясо и благосклонно наблюдал за Кадфаэлем, тот вырезал еще пару тонких больших ломтей. Я нанизал на прутья и пообещал себе не отводить взгляд.

— Лучше синица в руках, — сказал я ему утешающее, — чем в каком-нибудь другом месте.

Кадфаэль посмотрел на меня жалобно.

— Брат паладин, что-то слишком мудрено для меня. Устал, голова плохо работает…

— Голова работает тем лучше, — сообщил я, — чем крепче жмут сапоги. Попробуй, а?

Он не сразу понял, что я так шучу, сам он всегда занудно серьезен, слабо улыбнулся.

— Брат паладин, даже не знаю, почему я с тобой еду. Ты меня все время обижаешь…

— Во-первых, — объяснил я, — тебе для святости нужны мучители, хулители и гонители. Во-вторых, ты знаешь, что, если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть укрепится в одиночестве. С глупцом не бывает дружбы. Ну, дальше ты понял, да?

Он взглядом указал мне на вертел. Снизу мясо уже прожарилось, на угли срываются сладкие капли сока, но верх еще сырой, я торопливо повернул, а Кадфаэль сказал укоризненно:

— Гордыня, брат паладин, нехорошо.

— Это я горд? — удивился я. — Просто я подсказываю извечную мудрость: когда путь неясен, держись людей мудрых и осторожных — рано или поздно они находят удачный выход.

Он с той же укоризной в глазах покачал головой.

— Мудрых и осторожных? Ты о ком? Гордыня и тщеславие пополам с хвастовством… Но верным ли путем идем, можешь сказать?

— Только когда приходим к цели, — возразил я, — мы решаем, что путь был верен. А до этого — потемки. Ты прислушайся к голосу разума! Слышишь? Слышишь, какую фигню он несет? Вот-вот. Так что надо просто верить, брат Кадфаэль!