Трагедия плоскогорья Суан - Александр Грин

Глаза Тинга светились; увлеченный воспоминаниями, он встал и подошел к решетке веранды. Блюм, красный от спирта, смотрел на Ассунту; что-то копилось в его мозгу, укладывалось и ускользало; входило и выходило, ворочалось и ожидало конечного разрешения; эта работа мысли походила на старание человека попасть острием иглы в острие бритвы.

- А что вы любите? - неожиданно спросил он таким тоном, как будто ответ мог помочь решить известную лишь ему сложную математическую задачу. Я полагаю, что этот вопрос нескромен, но мы ведь разговорились.

В последних его словах дрогнул еле заметный насмешливый оттенок.

- Ну, что же, - помолчав, сказал Тинг, - я могу вам ответить. Пожалуй - все. Лес, пустыню, парусные суда, опасность, драгоценные камни, удачный выстрел, красивую песню.

- А вы, прелестная Ассунта, - льстиво осклабился Блюм, - вы тоже? Между нами говоря, жизнь в городах куда веселее. Женщины вашего возраста делают там себе карьеру, это в моде; честолюбие, благотворительность, влияние на политических деятелей - это у них считается большим лакомством. Вы здесь затеряны и проскучаете. Как вы живете?

- Я... не знаю, - сказала молодая женщина и засмеялась; краска залила ее нежное лицо, растаяв у маленьких ушей. Она помолчала, взглядывая из-под опущенных ресниц на Гергеса. - Я очень люблю вставать рано утром, когда еще холодно, - несмело произнесла она.

Блюм громко захохотал и поперхнулся. Сиплый кашель его бросился в глубину ночи; брезгливая тишина медленно стряхнула эти звуки, чуждые ее сну.

- Жизнь ее благословенна, - сухо сказал Тинг, - а значение этой жизни, я полагаю, выше нашего понимания.

Блюм встал.

- Я пойду спать, - заявил он, зевая и щурясь. - Негр приготовил мне отличную постель вверху, под крышей. Мой пол - ваш потолок, Тинг. Спокойной ночи.

Он двинулся, грузно передвигая ногами, и скрылся в темноте. Тинг посмотрел ему вслед, задумчиво посвистал и обернулся к Ассунте. Один и тот же вопрос был в их глазах.

- Кто он? - спросила Ассунта.

- Я это же спрашиваю у себя, - сказал Тинг, - и не нахожу ответа.

Блюм остановился за углом здания; он слышал последние слова Тинга и ждал, не будет ли чего нового. Слепящий мрак окружал его; сердце билось тоскливо и беспокойно. За углом лежал отблеск света; слабые, но ясные звуки голосов выходили оттуда - голоса Ассунты и Тинга.

- Вот это я прочитаю тебе, - расслышал Блюм. - Для стихов это слишком слабо, и нет правильности, но, Ассунта, я ехал сегодня в поезде, и стук колес твердил мне отрывочные слова; я повторял их, пока не запомнил.

Блюм насторожил уши. Короткая тишина оборвалась немного изменившимся голосом Тинга:

В мгле рассвета побледнел ясный

ореол звезд,

Сон тревожный, покой напрасный

трудовых гнезд

Свергнут небом, где тени утра

плывут в зенит,

Ты проснулась - и лес дымится,

земля звенит;

Дай мне руку твою, ребенок

тенистых круч;

Воздух кроток, твой голос звонок,

а день певуч.

Там, где в зное лежит пустынный,

глухой Суан,

Я заклятью предаю небо

четырех стран;

Бархат тени и ковры света

в заревой час,

Звезды ночи и поля хлеба

для твоих глаз.

Им, невинным близнецам смеха,

лучам твоим,

Им, зовущим, как печаль эха,

и только им,

Тьмой завешенный - улыбался

голубой край

Там, где бешеный ад смеялся

и рыдал рай.

Он кончил. Блюм медленно повторил про себя несколько строк, оставшихся в его памяти, сопровождая каждое выражение циническими ругательствами, клейкими вонючими словами публичных домов; отвратительными искажениями, бросившими на его лицо невидимые в темноте складки усталой злобы...

Разговор стал тише, отрывистее; наконец, он услышал сонный и совсем, совсем другой, чем при нем, голос Ассунты:

- Тингушок, возьми меня на ручки и отнеси спать.

IV

ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА ХЕЙЛЯ

Расширение лесной медленно текущей реки оканчивалось грудой серых камней, вымытых из почвы разливами и дождями. Человек, сидевший на камнях, посмотрел вверх с ощущением, что он находится в глубоком провале. Меж выпуклостей стволов реял лесной сумрак; пышные болотные папоротники скрывали очертание берегов; середина воды блестела густым светом, ограниченным тенью, падавшей на реку от непроницаемой листвы огромных деревьев. У ног Блюма мокли на круглых с загнутыми краями листьях белые и фиолетовые водяные цветы, испещренные красноватыми жилками; от них шел тонкий сырой аромат болота, сладковатый и острый.

Блюм посмотрел на часы; девственный покой леса превращал их тиканье в громкий, суетливый шепот нетерпеливого ожидания. Он спрятал их, продолжая кусать губы и смотреть на воду; затем встал, походил немного, стараясь не удаляться от берега, возвратился и сел на прежнее место.

Прошло несколько времени. Маленькое голубое пятно, только что замеченное им слева, пропадало и показывалось раз двадцать, приближаясь вместе с неровным потрескиванием валежника; наконец, бритые губы раздвинулись в сухую улыбку, - улыбку Хейля; он шел к Блюму с протянутой рукой, разглядывая его еще издали.

Хейль был одет в праздничный степенный костюм зажиточного скотовода или хозяина мастерской: толстые ботинки из желтой кожи, светлые брюки и куртка, пестрый жилет, голубой с белыми горошками пластрон и шляпа с низко опущенными полями. Он, видимо, недавно покинул седло, так как от него разило смешанным запахом одеколона и лошадиного пота.

- Я шел берегом, пробираясь сквозь чащу, - сказал Хейль, - лошадь привязана за полмили отсюда; невозможно было вести ее в этой трущобе. Как ваше здоровье? Вы, кажется, отдохнули здесь. Мое письмо, конечно, вами получено.

- Я здоров, с вашего позволения. - Блюм сел в траву, подобрав ноги. Хейль продолжал стоять. - Письмо, план этой жилой местности и милостивые ваши инструкции я получил, потому-то и имею счастье взирать на вашу мужественную осанку.

Он проговорил это своим обычным, тонким, ворчащим голосом, похожим на смешанные звуки женской брани и жиканье точильного камня.

- Вы не в духе, - сказал Хейль, - высморкайтесь, это от насморка. Как живет Тинг? Я видел его полгода назад, а жену его не встречал ни разу. Довольны ли вы их отношением?

- Я? - удивленно спросил Блюм. - Я плачу от благородства. Я благословляю их. Я у них, как родной, - нет, - внезапно бросая тон кривляющегося актеpa прибавил Блюм, - в самом деле, и теперь вы можете мне поверить, я очень люблю их.

Хейль рассеянно кивнул головой, присел рядом с Блюмом, бегло осмотрел речку и задумался, всасывая ртом нижнюю губу. Молчание длилось минут пять; посторонний наблюдатель мог бы смело принять их за людей, размышляющих о способе переправиться на другой берег.

- Ваше положение, - сказал, наконец, Хейль, - очень затруднительно. Вам надо исчезнуть совсем, отправиться в другие края. Там вы можете быть полезны. Я точно обдумал весь маршрут и предусмотрел все. Согласны вы ехать?

Блюм не пошевелил бровью, как будто этот вопрос относился к совершенно другому человеку. Он молчал, невольно молчал и Хейль. Несколько времени они смотрели друг другу в глаза с таким вниманием, словно ими были исчерпаны все разговорные темы; Хейль, задетый непонятным для него молчанием Блюма, отвернулся, рассматривая свесившуюся над головой ткань цветущих вьюнков, и заметил вслух, что роскошные паразиты напоминают ему, Хейлю, блестящих женщин.

- Нет, - сказал Блюм и бросил в воду небольшой камень, пристально следя за исчезающими кругами волнения. - Я не поеду.

- Не-ет... Но у вас должны быть серьезные причины для этого.

- Да, да, - Блюм поспешно обернулся к Хейлю, проговорив рассудительным, деловым тоном: - Я хочу от вас отделаться, Хейль, от вас и ваших.

- Какой дьявол, - закричал Хейль, покраснев и вскакивая, - вкладывает в ваш мозг эти дерзкие шутки!.. Вы ренегат, что ли?..

- Я преступник, - тихо сказал Блюм, - профессиональный преступник. Мне, собственно говоря, не место у вас.

- Да, - возразил изумленный Хейль, овладевая собой и стараясь придать конфликту тон простого спора, - но вы пришли к нам, вы сделали два блестящих дела, третье предполагалось поручить вам за тысячу миль отсюда, а теперь что?

- Да я не хочу, поняли? - Блюм делался все грубее, казалось, сдержанность Хейля раздражала его. - Я пришел, и я ушел; посвистите в кулак и поищите меня в календаре, там мое имя. Как было дело? Вы помогали бежать одному из ваших, я сидел с ним в одной камере и бежал за компанию; признаться, скорее от скуки, чем от большой надобности. Ну-с... вы дали мне переночевать, укрыли меня. Что было мне делать дальше? Конечно, выжидать удобного случая устроиться посолиднее. Затем вы решили, что я - человек отчаянный, и предложили мне потрошить людей хорошо упитанных, из высшего общества. Мог ли я отказать вам в такой безделке, - я, которого смерть лизала в лицо чаще, чем сука лижет щенят. Вы меня кормили, одевали и обували, возили меня из города в город на манер багажного сундука, пичкали чахоточными брошюрами и памфлетами, кричали мне в одно ухо "анархия", в другое - "жандармы!", скормили полдесятка ученых книг. Так, я, например, знаю теперь, что вода состоит из азота и кислорода, а порох изобретен китайцами. - Он приостановился и посмотрел на Хейля взглядом продажной женщины. - Вы мне благоволили. Что ж... и дуракам свойственно ошибаться.