Тебе и Огню - Владимир Колотенко

 - И спасет?

 - Я буду строго судить каждого, и в этом будет спасение многих.

 - Значит, скоро мы?..

 - Суд давно идет. Оглянитесь! Разве вы не видите начала конца? Иоанн ведь в своем Откровении вам всё рассказал. Апокалипсис! Да и я вот он - перед вами. Пришёл! Вашими усилиями! Где-то здесь уже и Антихрист притаился пока, но уже подает признаки своей дьявольской жизни.

 - Значит...

 Лёсик вдруг встал и уронил стул. Все обернулись, но Иисус с улыбкой на устах поднял стул, установил его на место и продолжал:

 - Иоанн же вам ясно сказал: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали». Я же говорю: се творю всё новое. Боязливых же и неверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов ждёт участь в озере, горящем огнем и серою.

 - Кто ж придет им на смену?

 Тина медленно тянула свой фрэш, и время от времени посматривала на часы.

 - Вы ведь слышали уже о странных детях, для которых ваш мир чужд и страшен? Это и есть то поколение, та новая раса... Как вспышки магния они озарят вокруг себя пространство ослепительно яркими небесными бликами. Их ураганный рост, нашествие тепла и света, этот вал совершенства, как благодатная очистительная волна цунами захлестнет скоро мир...

 - Это дети индиго?

 - Да, дети Света. Вам они кажутся белыми воронами, но в их жилах течет моя кровь.

 - Дети индиго?! Это те, фиолетовые? - не унималась Наталья.

 - Тефлоновые, - сказал ей Юра, - ты же помнишь...

 - Тефлоновые, - брови у Наты полезли на лоб, - ты сказал - тефлоновые?!!

 Иисус только улыбался.

 - Ага, - сказал Жора, - тефлоновые...

 Ната недоуменно молчала, вперив в Жору свой жгучий вопросительный взгляд. Затем посмотрела на Иисуса.

 - Почему тефлоновые? - наконец спросила она.

 Иисус молчал. За Него ответил Жора:

 - Потому, - сказал он, помолчал секунду и добавил, - чтобы никакая человеческая короста к ним не прилипла! Понимаешь теперь?

 - А! - улыбнувшись, сказала Наталья, - так бы и сказал!..

 - Но скажи, каков главный признак этих перемен, - спросила Кристина, - и причины, причины. Почему?

 - Оскудение веры и любви в людях. Разве не так? Вот и пришла уже скорбь дней ваших, меркнет солнце и луна не дает полного света своего и вот-вот и звезды спадут с неба... Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть прежде; но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры, смятения и землетрясения по местам; все же это - начало болезней. Но вы смотрите за собою.

 - Что значит «смотрите за собою»? - не удержался Василий.

 Иисус улыбнулся:

 - И если бы я сто раз бы был рожден в яслях, но не в тебе самом, ты не был бы спасен, - сказал он. - Это Мое Второе Пришествие не только внешнее, но и внутреннее событие. Это ясно?

 Василий, улыбнувшись, кивнул: ясно-ясно.

 Вот так все и было...

 - Что значит «внутреннее событие»? - спрашивает Лена.

 - Преображение... И ничего больше!

 - Просто...

 - Просто...

 - И среди вас не нашлось ни одного Великого инквизитора, который бы еще раз задал свой черный вопрос: «Зачем же ты пришел нам мешать?».

 - Не нашлось. На них мода кончилась. Да их просто и быть не могло в нашей Пирамиде. Даже Тина не произнесла ни звука.

 Это была наша победа, если хочешь, - наш контрудар по невежеству и несправедливости и прорыв, да-да, и настоящий прорыв к совершенству. Это был Час Христа!

 - А что, - сказал я Жоре потом, - он чем-то смахивает на тебя! Ты думаешь, тебе удалось ввинтить ему часть своих генов?

 - Ты же видишь, - сказал Жора, - и лоб, и нос, и глаза... А кулак, ты видел его кулак?

 Жора свил пятерню в кулак:

 - Тютелька в тютельку! - сказал он и поднёс мне кулак под самый нос.

 - Чем пахнет? - спросил он.

 - Небом, - сказал я.

 Жора самодовольно улыбнулся:

 - Знай наших... А если копнуть поглубже, то отыщешь и посерьёзней...

 - Что? - спросил я.

 - Сам знаешь что!

 - Чем же ты теперь намерен заняться? - спросил я.

 - Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.

 - Итак, мы Его воскресили, - заключил я.

 - Скорее - воссоздали, - уточнила Тина.

 - Тина?

 - Да. Это был её взгляд на происходящее. Вскоре они с Жорой...

 - Что?!

 До сих пор не знаю, как расценивать Тинино молчание.

 - Спроси! Так спроси!

 Для меня навсегда осталась тайной, как Юле удалось Его заснять.

 Я, помню, тогда замерз... Как...

 Как чёрт!

 И как я мог это спросить?

Глава 3.

 - И если у нас все же родится девочка, - говорит Юля, - мы...

 - Так-так, - говорю я, - мы...

 - ...мы назовем ее Пирамидой! Пира! Или Мида! Или...

 - Чудесное имя, - говорю я, - по крайней мере - свежее, не...

 - Не юли, - говорит Юля, - ты не возражаешь?

 - Я - за!..

 Юля нежно поглаживает свой округлившийся живот.

 - А если все-таки мальчик? - спрашиваю я.

 - А мальчика назовем знаешь как?

 - Как?

 Юля думает.

 - Вот как: Сократом!.. - восклицает она.

 - Сократом?..

 - Сократом!..

 - Это в честь кого же? - спрашиваю я.

 - В честь твоего Чуича! Кого же еще?..

 - Чуича?!!

 - Или Сенекой...

 - ?..

 - Или, если хочешь, - Аристотелем... Если хочешь.

 - В честь Жоры?

 - Именно! В честь твоего пропавшего без вести Жоры.

 - Хорошо, - соглашаюсь я, - назовем его, быть по-твоему, назовем его просто: Георгием!..

 - Прекрасное имя!..

 - Красное! Аж горячее... Крепкое, как Сократ!..

 - Ты же можешь клонировать Жору, - говорит Юлия, - можешь, можешь!!! Если захочешь!!!

 Я представляю себе: колонии клонов! Чуичи, Чуичи, Чуичи... Это невозможно себе представить - чуичичуичичуичичуичичуичичуичи...

 Мне уже слышалась поступь вечности.

 - Будь по-твоему, - соглашается Юлия, - Сократ так Сократ...

 Я могу себе это только представить.

 - Вот такая история...

 Я рассказывал Лене историю за историей, как мне казалось, историю своей жизни, рассказывал торопясь, спеша от истории к истории, порой невпопад, все, что приходило в данный момент на ум, обычный поток сознания, мейнстрим, все, что, казалось, на мой взгляд, важным, то, чего нельзя не рассказывать, вернее нельзя забывать, рассказывал, не заботясь о хронологии и не подбирая красивых слов, сухо, а порой даже тошно было слушать: одно и то же, одно и то же, с дотошными подробностями и повторами, так, что хотелось затыкать уши, но и настойчиво, с завидным упрямством педагога, которому есть что сказать, вложить в голову слушающего то, что нужно вложить и так, чтобы это знание вскоре не выветрилось, осталось надолго, может быть, навсегда, рассказывал и рассказывал...

 Лена слушала...

 - Да ты просто чудик, чудак!

 Я рассказывал.

 - Кто в такое поверит? Да тебя засмеют!

 Я рассказываю.

 Затем мы задорно хохочем, рыдаем до слез, до болей в животе, до резей и колик...

 - Ох-хо-хо...

 - Ах-ха-ха...

 - А ты напиши, напиши обо всем, об этом, - предложила Лена, едва сдерживая себя от очередной порции смеха, - о своей пирамиде, о вселенской любви, о генах... Во потеха-то!.. О Жорином клоне, о Тине...

 Она так шутила, он так умно шутила.

 - Конечно, конечно, - улыбаясь, отвечал я, - напишу, напишу...

 - Напиши, напиши... Ты так здорово об этом рассказываешь. Вдруг прочтут и поймут...

 - Напишу, напишу...

 Потом, мы уже расходились в разные стороны, пятясь, как раки, с радостными лицами и улыбками на устах, она вдруг зачастила:

 - Ну, пока, будь здоров, ну, пока... ну, пока...

 - Ага, ну, пока... счастливо...

 Пока она не споткнулась о камень или о какой-то бордюр, или пень, и тогда можно было слышать ее бурчание... И я опять рассмеялся. Шутка удалась.

 А когда день прошел, пришла ночь, за окном загустели сумерки и погасли в доме напротив огни, я прислушался - в доме спали. Я тихонечко выбрался из-под теплого одеяла и по стеночке, не дыша и глуша полами халата стук собственного сердца, босиком...

 - Ты куда?..

 - Спи, я счас...

 ... босиком выполз в кухню. Без очков и в пупырышках по всей коже. Найдя на ощупь вчетверо сложенный лист бумаги и ручку, припрятанные еще днем под немытой тарелкой, и забравшись с ногами на ледяной табурет, я включил настольную лампу. Тишина. Я расправил лист, два-три раза черкнул по бумаге пером, чтобы убедиться оставляет оно хоть какой-то след, и немного подумал. Что ж, вперед, кто-то должен быть первым! Надо, нужно писать, думал я, чтобы не забыть, чтобы каждый знал, как там было вчера и вчера, и позапозавчера, и два года тому назад, и две тысячи лет, и три тысячи лет или даже семь, или даже все восемь тысяч лет назад, и давно-предавно, так, что даже не вспомнить, что там было тогда в начале всего - курица или яйцо, или крошечное зерно, или просто какая-то мировая пыль? Что там было в начале, в начале всего?.. Ничего? Пустота? Мрак и тлен? И мир, и покой! Или что?..