Нежность. Сборник рассказов - Татьяна Ильдимирова

Что за странная женская привычка – видеть в мужчине, сколько бы ему ни было лет, маленького мальчика, который нуждается в заботе?

Вдали появляются белые, как айсберги, новостройки. Вы прячете журнал в портфель и встаете у передней двери. Я хочу выйти на одной остановке с Вами. Если Вы узнаете меня, я подойду поздороваться, но пока я не знаю, чего хочу от этой встречи. Убедиться, что я ничего не смогла испоганить в Вашей жизни? Попросить прощения? На пару минут почувствовать себя пятнадцатилетней?

Мы выходим из автобуса. Я наступаю в лужу, чертыхаясь – холодная вода залилась в туфлю, прыгаю на бордюр и спешу за Вами. «Здравствуйте!» – говорю я громко, оказавшись рядом, и Вы оборачиваетесь на звук моего голоса, Вы вежливо улыбаетесь, Вы смотрите на меня, не узнавая, и тут я понимаю – это не Вы. Просто похожий человек.

На обратном пути в автобусе я без конца набираю Ваш номер и каждый раз слушаю длинные и противные, как холодные макароны, гудки.

***

Я возвращаюсь в центр, выхожу из автобуса в районе городского сада и не знаю, куда мне дальше. Что точно – не домой. Покупаю мороженое и иду, куда глаза глядят – через парк, по траве, шурша ногами; пригревает осеннее солнце, в руке тает пломбир, все вокруг кажется неверным и зыбким, словно во снах, в которых я снова оказываюсь в родном городе. В парке новые аттракционы – не те, ради которых мы бегали в парк по выходным, даже колесо обозрения мне не знакомо. Кафе на месте зала игровых автоматов, куда мне ни разу не разрешили пойти: нечего тратить деньги на такую ерунду – а как мне хотелось!

Уже в восьмом классе, припоминаю я, была у нас с Санькой традиция: после удачно написанной контрольной мы с нею шли кататься на «Орбите» по несколько раз подряд. Однажды у нее с высоты улетела в кусты новая туфля, и мы долго не могли ее найти.

На кассе во всю ширину наклеена реклама: «Кура гриль! Она здесь!»

Я покупаю два билета на «Орбиту», забираюсь на красное сиденье и, заранее крепко держась за поручень, долго жду, когда придет еще хотя бы один желающий покататься.

Накружившись, я выхожу на набережную, где мы с Санькой обычно гуляли. Вдалеке – новые высотки, на другом берегу – чисто Голливуд: огромными буквами выложено слово «Кузбасс». И громоздится ржавый каркас канатной дороги, которую хотели перекинуть через реку, но так никогда и не построили. Пахнет шашлыками, ветер раздувает мне волосы, навстречу идет мужчина с лошадью на поводу, все люди вокруг кажутся мне знакомыми, и вдруг мне кажется, что я никуда не уезжала. И хочется мне гулять еще и еще, зайти в детскую библиотеку и пройтись по ее коридорам, только не в читальный зал: там работала злющая тетка, ненавидящая детей. И в филармонию – тоже заглянуть. Соседка постоянно доставала нам с Санькой билеты на все интересные концерты, а еще там был ночной клуб. Однажды, когда мои родители уехали на выходные, мы с Санькой упросили ее старшего брата взять нас с собой потанцевать и впервые в жизни увидели настоящий стриптиз. Нам с Санькой очень понравилось, и потом мы тренировались вдвоем дома перед зеркалом под песни Тома Джонса, в белье и на каблуках. Санька смотрелась лучше: ее грудь была больше, а талия тоньше.

Я возвращаюсь к вечеру, бабушка с порога предлагает мне суп. Ну как предлагает: моя бабушка – кулинарный террорист. Наши с нею бои – я вечно ничего не ем – были бесконечными. Я, понимаете ли, глиста, скелетина и урод с ребрами – и вчера мне об этом напомнили. Я пью кофе без сахара и молока, я не ем жареные пирожки в девять вечера и после ужина, я ем суп без хлеба, и вообще я вегетарианка, что уже из рук вон.

– Мясной суп? – предусмотрительно спрашиваю я.

– Нет, что ты, я помню. На овощном бульоне сварила, специально для тебя.

– Баб, ты же йогой занимаешься, там много вегетарианцев. Это нормально.

– Ну занимаюсь, да, и что. Извращенцы они. Я им каждый раз говорю, ерунду какую придумали.

Зачерпываю на пробу горячий суп, заботливо налитый мне в тарелку, делаю вид, что не замечаю промасленных бутербродов с колбасой, и, обжигая супом рот, понимаю: бульон мясной.

– Я такое не буду.

– Лара!

Я отодвигаю тарелку и ухожу в комнату. Мне вслед несется:

– Лара, да что тут такого? Говядина. Не чувствуется совсем. Надо же не только овощи грызть. Мы ведь люди, не зайцы какие.

Я сажусь на диван перед телевизором, лицом в локоть, колени к груди, и глотаю слезы. Я снова чувствую себя маленьким, глупым, бесправным существом, которое не может само решить, что ему есть и как ему жить. Я плачу и плачу, и не могу остановиться и вспоминаю все обиды, и не могу понять, почему же я так зависима от семьи. Несколько лет я живу одна, я купила собственную квартиру, но до сих пор я советуюсь с мамой, прежде чем сделать ремонт, и я так и не решилась завести кошку – мне очень хочется, и пару раз я ездила смотреть котят, но мама, собачница, кошачьего духа не переносит; при чем тут мама – вот и я не знаю.

Проплакавшись и умывшись, я иду на кухню, вижу там кабачковые оладьи – для меня, и бабушку, которая отводит глаза и со мной не разговаривает. Я тоже не говорю ей ничего, обнимаю ее сзади за мягкие плечи в плюшевом халате, молча съедаю оладьи, и потом мы зовем деда и там же, на кухне, все вместе смотрим передачу про поиск детских талантов. Бабушка переживает за каждого конкурсанта так, словно все они – ее внуки.

III

Виталий Алексеевич, я часто вспоминаю тот самый зимний День здоровья.

Вы же помните, как обычно проходят подобные мероприятия? Выезд на турбазу, веселые старты, лыжная эстафета, катание с горки на ногах или задницах, вечером – дискотека и посиделки по номерам с контрабандным алкоголем. Всем весело, иногда бьются стекла, кто-то засыпает в бильярдной, кого-то тошнит в коридоре. Утро наступает поздно, весь класс мается похмельем, учителям не легче, поправить здоровье нечем.

Я всегда терпеть не могла лыжную физкультуру. Получаешь древние покоцанные лыжи, неудобные ботинки и пару палок, тащишь на улицу все это хозяйство, стараясь ничего не выронить, и бродишь кругами по утренним мерзлым сумеркам ближайшего парка, по иронии судьбы – в таком же, как у физрука, голубом лыжном комбинезоне из магазина «Буревестник». Тащишься медленно, как пожилой пони в зоопарке. Хочется домой, валяться под музыку с книжкой или пить чай с зефиром. Снежные парковые красоты остаются незамеченными: сопли мешают дышать, лицо горит от холода, ненадежные крепления то и дело выскальзывают из-под ног, в ботинки забился снег, лыжи плохо скользят, а позади бежит физрук и кричит: «Толкайся задними ногами!» Все это далеко от образа румяных веселых лыжниц, изображенных на календаре в кандейке физрука.

На День здоровья я поехала только оттого, что там могла увидеть Вас.

Турбаза «Юность» была скромной и походила на лагерь, в котором я когда-то провела тоскливый, дождливый август с пятью девочками в палате, нищенской библиотекой и жестокой невозможностью уединения. Вся турбаза – три длинные двухэтажные кишки корпусов (душевые и туалет – на этаже) и здание столовой на отшибе. Кресла в холле, казалось, стояли здесь не меньше тридцати лет и оглушительно пахли чем-то старческим.

К расстройству моему, не смогла поехать Санька – сказала, что заболела, я знала: соврала. Меня поселили в номере с девочкой, с которой больше никто не хотел жить, и это порядком испортило мне настроение. Возможно, Вы помните ее – Лина, полноватая, с угреватым лицом и вечной коростой на губе. Находиться рядом с ней было неприятно и даже брезгливо. Меня тоже не любили, но у меня была Санька, а с Линой не дружил никто. Казалось, ее это не беспокоило: она смотрела на всех чуть выпуклыми и равнодушными, как у рыбы, глазами. Если в классе случалось что-то смешное, она не смеялась, а едва корчила губы то ли в улыбке, то ли в гримасе. От нее одновременно пахло потом и удушливой туалетной водой, приторной, как сладкая вата.

В классе ходили слухи, будто Лину бьет отец.

Мы почти не разговаривали. Вечером Лина лежала на кровати, как была, в вязаной кофте, облепленной кошачьей шерстью, и читала любовный роман в мягком переплете. Я тоже взяла с собой книжку, но сидеть в одной комнате с Линой не хотелось и еще больше не хотелось быть, как Лина. Знаете, я ведь люблю одиночество, всегда любила, но в тот вечер меня потянуло на дискотеку в столовую, где уже вовсю бурлило варево из вырвавшихся на свободу десятиклассников: влиться в толпу, выпить пива, поплясать, как умею. Чтобы все было бестолково, весело и под дурацкую музыку.

Некоторые моменты жизни въедаются в память, как невидимая татуировка. Случайные, вроде бы ничего не значащие, но стойкие – не вытравить. До сих пор мне остро помнится, как я спускалась с высокого крыльца турбазы, осторожно ступая по скользким ступенькам. Небо было темно-фиолетовое, такое неровное, лохматое из-за вихрастых облаков. Беззвездное. Сугробы переливались нежным светом, словно лунный камень. По обе стороны от крыльца стремились в небо две треугольные голубые ели. А Вы шли мне навстречу, в расстегнутом пальто, без шапки, со снежными звездочками в темных волосах, красивый и статный, как романтический герой, как рыцарь, победивший дракона, Вы шли и улыбались, и на какую-то долю секунды мне показалось, что сейчас Вы заговорите со мной. Но выскочила на крыльцо Инночка – наша историчка, суматошная, с пушистой прической, похожей на одуванчик, и крикнула Вам весело: «Виталя, ты в бильярд будешь?». Вы подмигнули мне, подбежали к ней, прыгая через ступеньку, и оттуда, сверху вниз, сказали мне строго: «Лариса, сейчас же наденьте капюшон!»