Герои - Джо Аберкромби

– Думаешь, они все же вернутся? – спросила Чудесница. – А то Черствый, он ведь старой закваски. Зубоскалит, а сам, глядишь, возьмет и цапнет. Ты веришь этому старому кашалоту?

Зоб хмуро покосился на темень.

– Да не больше, чем всем в наши дни.

– То есть ни на понюх? Ну так выставь часовых.

– Ага, – согласился Брек. – Только уж позаботься, чтоб наши остались целы.

Зоб стукнул кулаком по ладони.

– Спасибо, что изъявил желание заступить первой сменой.

– Можешь брюхо прихватить себе в компанию, – съязвил Йон.

Зоб еще раз ткнул кулаком в ладонь.

– Молодец. Пойдешь вторым.

– От черт.

– Дрофд!

– Да, воитель?

Понятно, что кудрявый юнец в дюжине самый «зеленый»: вон как живо откликнулся.

– Бери оседланного коня и давай обратно, вверх по Йоузской дороге. Не знаю, кто там первый тебе попадется – скорей всего кто-нибудь от Железноголового, или, может, из людей Тенвейза. Дай им знать, что мы у Героев наткнулись на дюжину Ищейки. Может, они здесь просто дозором шарятся, но…

– Да просто дозором. – Чудесница скусила на пальце запекшуюся кожицу ранки и сплюнула. – Союз еще на подходе, стягивается по частям с флангов, смыкается на местности. Было б только с кем.

– Скорее всего. Так что давай на лошадь и все равно передай.

– Прямо сейчас? – растерянно переспросил Дрофд. – По темноте?

– Нет, лучше следующим летом, – хмыкнула Чудесница. – Ну а когда ж еще, дурилка? Давай: одна нога здесь, другой нет. Тут делов-то: скачи да скачи вдоль дороги.

Дрофд подавленно вздохнул.

– Ага, легко сказать.

– На войне, мальчик, все нелегко, – вздохнул и Зоб.

Он бы лучше послал кого-нибудь другого, но они бы потом спорили до утра, почему отправили не новичка. Есть преграды, которые насквозь не пройти; лучше идти вдоль.

– Как скажешь, воитель. Увижу вас теперь не раньше чем дней через несколько. Причем наверняка с раздолбанной задницей.

– Откуда такие познания? – Чудесница похлопала себя по бедрам. – У тебя что, Тенвейз в дружках ходит?

Послышался смех: раскатистый гогот Брека, квохтанье Легкоступа; Йон и тот слегка потеплел, будто его щекотнули где надо.

– Все бы вам «хи-хи» да «ха-ха».

Дрофд состроил на прощание мину и пошел разыскивать лошадь.

– Я слыхала, помогает куриный жир, когда в зад кому вставляет! – шкодливо крикнула вслед Чудесница.

Ей вторило хихиканье Жужела; эхо разнеслось вокруг Героев и кануло в пустой темноте.

Когда возбуждение улеглось, Зоб почувствовал, что выгорел дотла. Он опустился у огня, поморщившись от неотвязной боли в коленях. Там, где сидел Черствый, земля была все еще теплая. Легкоступ пристроился по ту сторону костра и взялся точить нож; ритмичный взвизг металла попадал в такт негромкого мотива, который высоким голосом выводил Легкоступ. Песня о Скарлинге Простоволосом, легендарном герое Севера, который сплотил когда-то, давным-давно, кланы и обратил в бегство войско Союза. Зоб сидел и слушал, покусывая и без того изгрызенную кожу вокруг ногтей, и думал, что хорошо бы от этой привычки избавиться.

Жужело опустил Меч Мечей и, присев на корточки, стал рыться в старой-престарой суме, где держал руны.

– Ну что, пораскинем? – спросил он как обычно.

– Может, не надо? – вяло воспротивился Йон.

– Никак боишься, что скажут знаки?

– Да не этого я боюсь, а того, что ты нагородишь с три короба, а я потом лежи полночи и гадай, что ты там такое напророчил.

– А вот мы увидим.

С этими словами Жужело высыпал руны в пригоршню, поплевал и раскинул их у огня.

Зоб невольно подался вперед, хотя толковать эти чертовы знаки не взялся бы ни за какие монеты.

– Ну, что там говорят твои руны, Щелкун?

– Руны мои, руны, – откликнулся Жужело нараспев, отодвигась и косясь как бы издалека. – Руны говорят, что… Быть крови.

– Да они у тебя всегда это говорят, – фыркнула Чудесница.

– А ну и что. – Жужело, завернувшись в плащ, сладко прильнул к мечу, как какой-нибудь герой-любовник, и закрыл глаза. – А с некоторых пор все равно еще чаще.

Зоб хмуро оглядел силуэты Героев – забытых гигантов, упрямо стерегущих невесть что. Пустоту.

– Н-да, – пробормотал он. – Такие времена.

Миротворец

Он стоял у сводчатого окна – одна рука на камне, кончики пальцев безостановочно тарабанят, тарабанят, тарабанят. Стоял и хмурился – через весь Карлеон; через лабиринты мощеных улиц, нагромождение крутых черепичных крыш; через нависающие городские стены, возведенные еще отцом, черные от непогоды. Через просторы туманных полей, где серой рогатиной разветвлялась река – и дальше, дальше, к далекой череде окружающих долину холмов. Как будто, нахмурясь должным образом, он мог проникнуть еще на два с лишним десятка миль пересеченной местности – и там пронзать, разить рапирой взора рассеянную армию Черного Доу. Там решалась судьба Севера.

Без него.

– Единственное, чего я хочу, это чтобы все поступали по моим указаниям. Неужели это так много?

Сефф, подойдя сзади, прижалась к его спине животом.

– От них требуется разве что немного здравого смысла.

– Ведь я за всех знаю, как надо, разве нет?

– А я знаю, что надо тебе, и говорю. Так что… да.

– Ощущение такое, будто горстка свинорылых мерзавцев на Севере просто не понимает, что у нас есть на все ответы.

Ее рука, скользнув по рукаву, прижала к камню неустанные пальцы.

– Им пока, видишь ли, не по нраву выходить с просьбой о перемирии. Но они это сделают. Вот увидишь.

– А до этих пор я, как все ясновидцы, остаюсь отвергнутым. Осмеянным. Изгнанным.

– До этих пор ты остаешься запертым в комнате со своей женой. Разве это так плохо?

– Единственное место, где я сам предпочел бы находиться, – слукавил он.

– Лже-ец, – прошептала Сефф, щекоча ему губами ухо. – Почти такой же лгун, каким тебя выставляют. Не здесь, а там тебе бы хотелось быть, подле брата, в боевых доспехах.

Ее руки скользнули ему под мышки, а оттуда на грудь, по коже побежали сладкие мурашки.

– Рубя головы южан грудами, корзинами, подводами, – продолжала она.

– Смертоубийство – мое любимое времяпрепровождение, ты же знаешь.

– Ты уже убил больше людей, чем Скарлинг.

– Будь моя воля, я бы и в постель ложился в доспехах.

– Здесь тебе препятствует тяга к моей атласной коже.

– Отрубленные головы скверны тем, что брызжутся, – он крутнулся, очутившись к Сефф лицом, и ленивым перстом ткнул ей в грудь. – Так что я предпочитаю быстрый укол в сердце.

– Как проколол мое. Ты мой фехтовальщик.

Он ойкнул, ощутив ее игривую руку у себя в паху, и отодвинулся по стенке, шутливо отстраняя шалунью.

– Ладно, ладно, смиряюсь с поражением! Я больше любовник, чем боец.

– Наконец хоть слово правды. Взгляни, что ты со мной сделал.

Положив руку на живот, Сефф с укоризной посмотрела на мужа. Впрочем, укор быстро сменился улыбкой. Супруги нежно соприкоснулись ладонями; он погладил Сефф по большому животу.

– Мальчик, – прошептала она, – я чувствую. Наследник Севера. Ты станешь королем, а уж тогда…

– Ч-ш-ш. – Он закрыл ей рот поцелуем. Кто знает, в каких местах у стен здесь расположены уши, да и вообще. – Или ты забыла, что у меня есть старший брат?

– Дурень набитый. Булавочная головка и та умнее.

Кальдер поморщился, но отрицать не стал. Он со вздохом поглядел на этот ее странный, чудесный, пугающий живот.

– Отец всегда говорил: нет ничего важнее семьи.

– Кроме власти.

– Между прочим, нет смысла спорить о том, чего у нас нет. Цепь моего отца носит Черный Доу. Вот о ком надо беспокоиться.

– Черный Доу не более чем одноухий разбойник.

– Разбойник, под пятой у которого весь Север, самые могущественные вожди повинуются ему.

– Могущественные, вожди? – Сефф фыркнула ему в лицо. – Не смеши меня. Карлики с напыщенными именами.

– Бродд Тенвейз.

– Этот гнилой старый червь? При одной лишь мысли о нем меня тошнит.

– Кейрм Железноголовый.

– Я слышала, у него член как у мышонка. Оттого он всегда и хмурится.

– Глама Золотой.

– Еще мельче. С мышиный мизинчик. А у тебя есть союзники.

– У меня?

– А разве нет? Ты вспомни. Мой отец тебя любит.

Кальдер скривился.

– Ненависти у твоего отца я, быть может, и не вызываю, только он вряд ли кинется рубить веревку, если меня вздумают вздернуть.

– Он достойный человек.

– Спору нет. Коул Ричи славится прямодушием, все это знают.

– Вот видишь: все.

– Только когда мы с тобой венчались, я был сыном короля северян, и мир тогда выглядел иначе. Твой отец намечал себе в зятья принца, а никак не ославленного на весь свет труса.

Она похлопала его по щеке чуть сильнее обычного, чтоб слышны были шлепки.

– Красавчик ты, мой трусишка.

– Красивые мужчины на Севере еще в меньшем фаворе, чем трусливые. Я не уверен, что твой отец доволен, каким местом ко мне повернулась удача.