Воспоминания - Михаил Кретчмер

Наконец, мы приплелись в Киев. Арестантов, по обыкновению, отвели в острог, а нас, «не в роде», оставили ночевать в казармах, потому что было уже довольно поздно. На другой день мы были размещены по квартирам в части города, называемой «Зверинцем». При отправке на квартиры, каждому из нас было выдано на несколько дней хлеба, полагая по три фунта и ячных круп по 1/30 гарнца в день; больше ничего не полагалось; вместе с тем строго было приказано ничего не требовать от хозяев, что, впрочем, было совершенно лишнее, так как они и без того не дали бы постояльцу пообедать, если бы он даже умирал с голоду. Жители Kиева не отличались добротой и гуманностью. Нам также приказано было являться каждое утро в казармы на перекличку. Кроме выданнаго мне на руки громаднаго хлеба и горсти крупы, у меня было порядочное количество собственных вещей, заключавшихся в платье, белье и учебных книгах, а потому нужно было нанять подводу, на что мне очень жаль было тратить деньги, которых оставалось очень мало; в то время я начинал уже расчитыват. На перекличку надо было ходить не менее пяти верст, но я являлся с удовольствием, потому что встречался там с другими кантонистами. Сперва мы дичились друг друга; но это продолжалось не долго: оказалось, что несколько человек жило возле моей квартиры. Они начали часто меня посещать; я их угощал булками, но вскоре они украли у меня кошелек и все деньги, которых было еще десять злотых. Долго я их оплакивал, но не жаловался никому, не смотря на советы хозяйки. Кража эта поставила меня в большое затруднение, и я не знал чем мне пропитываться, потому что получаемый на неделю хлеб мы тут же продавали торговкам, так как донести его на квартиру было тяжело не только мне, но и старшим. К одной беде присоединилась другая: последняя пара сапог требовала ремонта; из казны нам никакой одежды еще не полагалось. Пришлось продать часть своего гардероба, за который торговцы дали мне, разумеется, что хотели. Не знаю, чтобы я делал дальше, еслиб случайно не встретил знакомаго уже мне кантониста, несшаго несколько разнокалиберных удочек и направлявшагося к Днепру, на мост, удить рыбу. Я попросил его взять меня с собою, на что он охотно согласился; дорогою я приобрел у него одну удочку. Ловля была превосходная, и мы продали рыбу тут же, возле моста, где было выстроено несколько балаганов с продажею всевозможных съестных припасов, начиная от борща, хлеба, сельдей и кончая лакомыми пирожками с печенкой, ворохами булок и бубликов, яблок и груш, так что мы не только в волю наелись и полакомились на деньги вырученныя за проданную рыбу, но еще у нас осталось по нескольку копеек. Товарищ по ловле рыбы познакомил меня с своею матерью, вдовою солдаткой, оказавшейся очень порядочной женщиной; она строго внушила мне, ни с кем не знаться, кроме ея сына, говоря, что все остальные кантонисты воришки и их часто ловят в лавкахь в воровстве разной мелочи, которую она высчитывала подробно. Действительно, сын ея оказался хорошим, нравственным мальчиком. Дня через два у меня было уже много удочек, а через неделю я владел ершовкою, вещью не всем мальчикам доступною, по своей дороговизне; но ершовка доставляла большой доход она носила свое название от рыбы ерша, и механизм ея очень простой: несколько сажень, особенно для того делаемой, тонкой но крепкой шворки, на которой, во всю ея длину, привязываются другия шворки на две четверти длины, к которым привязываются крючки, числом до ста, к последним накладывается приманка, а на самом конце шворки привязан свинец, фунта в два весу; шворка опускается в воду, пока грузило не достигнет дна; другой конец ея привязывается к мосту и выжидается часа два, в течение которых удится другая рыба на удилища разнаго сорта.

Когда шворка вытаскивается из воды, то часто ерши попадаются почти на каждый крючок.

Мы ожидали кормовых денег месяца три, и все это время я постоянно удил рыбу, от промысла которой не только быль сыт и ел, что мне хотелось, но еще скопил несколько злотых на дорогу, и прятал их в купленный сафьянный черес, который носил на теле.

Из Kиeвa мы выступили тем же порядком, как из Дубно; разница состояла лишь в том, что арестантов, кантонистов и конвойных было гораздо больше. Кормовыя деньги нам выдали на руки, с прибавкой до 17 1/2 коп. ассигнациями.

Этап наш вел уже не унтер-офицер а офицер, а потому было гораздо строже; подвод было недостаточно и ехать мне не приходилось; но я уже привык ходить, тем более, что переходы были небольшие, с дневками на третий день. Во время этого перехода не случилось ничего особеннаго, кроме только того, что с первой же дневки бежало три кантониста, за что партионный офицер хотел было и нас запереть с арестантами, но к счастию нашему не было помещения, и офицер, выругав нас изрядно, отпустил по квартирам. Больше беглых кантонистов не было.

В Кременчуге мы только передневали и тем же порядком, опять с арестантами, но уже в гораздо меньшем количестве, отправились далее к цели нашего путешествия. Вел наш этап опять унтерь-офицер и было свободнее. Хозяева и хозяйки были гораздо добрее, чем в первом переходе, кормили лучше, на дорогу давали паляницы, сало и арбузы. и не только за все это не требовали денег но даже обижались, если я давал настойчиво. — «Заховай, хлопчику, воны тоби пригодятся». — Спасибо вам, добрые люди! Сбережения эти, действительно, мне очень пригодились.

III

Прибытие в Екатеринослав. — Военно-сиротское отделение. — Первое представление баталионному командиру. — Отправление в лагерь. — Баталионный фельдфебель. — Помещение кантонистов. — Дядька. — Кантонистские порядки. — Продажа вещей. — Фронтовое и классное обучение. — Выпуск кантонистов. — Перевод меня в третью роту. — Жестокость начальников. — Наряд на собирание розог. — Кантонистския песни. — Кантонистския розги.

Наконец, в октябре месяце, прибыли мы в Екатеринослав, в котором находилось Сиротское отдвление военных кантонистов, куда я был определен. По сдаче арестантов, этапный унтерь-офицер привел нас прямо во двор Сиротскаго отделения, находившагося на самом конце города. Здание это было довольно большое, трехэтажное, деревянное;на обширном дворе красовалось безчисленное множество теплых и холодных построек; все они были выкрашены одним серым цветом с темно-красными крышами и в общем производили самый сумрачный вид. Нашь унтер-офицер, с своей кожанной сумкой, где у него хранились бумаги, отправился в канцелярию, откуда вышел нескоро. Писарь, сделав нам перекличку, вызвал меня, велел выйти из фронта и поставил впереди, затем вызвал еще троих и поставил рядом со мною на некотором разстоянии, а сам ушел. Мы простояли в таком порядке довольно долго, и я удивлялся, зачем это поставили нас впереди других; но скоро дело объяснилось; вышел баталионный командир в сопровождении того же самаго писаря, у котораго в руках было много каких-то бумаг. Наружность баталионнаго обещала мало хорошаго: он быль yжe не молод, но и не старик, средняго роста; все лицо его, не исключая носа, было красно-синее, походка такая, которую называют «ходить фертиком». Прежде всего он подошел к нам; писарь начал ему пояснять, указывая на меня и касаясь рукою: